Знамение. Трилогия (СИ)
Я навел бинокль на личико младшей девочки. Похожее на запятую в школьной тетради. Маленькое. В обрамлении спутанных волос, выбивающихся из двух коротких косичек. С пятачком едва заметного вздернутого носика. Крошка была удивительным образом похожа на мою младшенькую. Кажется, одного с ней, четырехлетнего, возраста. Только в отличие от моей дочери, она выглядела изможденной и истощенной. С черными кругами вокруг глаз. С потрескавшимися губами. Несчастное невинное создание, едва понимающее тот ужас, которые происходил вокруг нее. Смотрящее на окружающее с испуганным изумлением забитого в норку зверька.
Мать крепко обняла дочь, нашептывая той в ушко слова наставления. А потом принялась аккуратно и медленно спускать кроху вниз. Я же удерживал в бинокле запятушку детской мордашки и заметил, что глазки четырехлетки сжались, а ротик скривился. Я понял, что девочка вот‑вот заплачет. Чего нельзя было допустить!
– Малютка, только не плачь! Не плачь! Тихо, крошка…. Тебя не должны услышать… Все будет хорошо, детка… Просто делай, что сказала тебе мама. И совсем скоро ты будешь вместе со старшей сестрой. А чуть позже придет и мама. Только не плачь, милая… Не плачь…, ‑ шептал себе я под нос, как будто сила моих мыслей может хоть как‑то повлиять на исход дела.
Может небеса услышали мои призывы. Кроха сдержалась и не разрыдалась, позволив матери успешно спустить себя на два этажа вниз, стравив веревку таким образом, чтобы девочка оказалась напротив нужного окна.
Старшая сестра выставила наружу ручки и на удивление уверенно и ловко поймала болтающуюся в воздухе младшую. Притянула ту к себе, стараясь втащить худое тельце внутрь комнаты. Но у нее не вышло. Привязанный к талии девочки край скрученной в веревку простыни, держащейся на максимально возможной длине, удерживал кроху на месте.
Я дернул бинокль на два этажа выше. Найдя в окуляре мать, которая низко свесилась с подоконника, стараясь опустить веревку как можно ниже, чтобы дать дочери возможность благополучно спуститься через окно в квартиру. Но длины веревки все же для этого не хватало. Тогда она подала старшей дочери знак развязать узел на поясе младшей, удерживая ту стоя на карнизе.
Вернув бинокль вниз, я убедился, что девочка послушно принялась выполнять задание матери. Она поднялась с ногами на внутренний подоконник. И, удерживая себя в равновесии одной рукой за фрамугу окна, другой рукой стала пытаться распутывать огромный узел, завязанный на поясе младшей сестры.
Я с учащенно бьющимся сердцем смотрел на неловкие манипуляции старшей девочки. И робкие попытки младшей помочь сестре с задачей. Осознавая внушительный размер и крепость туго затянутого сплетения ткани. Заглушая в себе упрямый и холодный голос разума, что развязать тот узел семилетней девочке не по силам. Даже с двумя свободными руками. А тем более с одной, когда вторая занята удержанием себя и сестры от падения вниз.
С оцепеневшим ожиданиям развязки, я смотрел на двух девочек, стоящих на карнизе. Как они безуспешно возились над упрямым узлом. Деловито переговаривались с друг с другом, обсуждая совместные действия. Корчили в усилиях рожицы. Пыхтели и кряхтели.
А потом наступил тот страшный и роковой в своей неизбежности момент….
Который я обреченно ждал…
И дождался…
Наблюдая за девочками, словно в замедленной киносъемке…
Как старшая отпустила руку, удерживающую их за раму окна…, сосредоточившись на проклятом узле…
Совершила одно неуклюжее и резкое движение…
И повалилась на младшую…
Которая поскользнулась на узком карнизе и стала падать навзничь …
Как два крохотных тельца обнялись в темнеющем воздухе…
И рухнули вниз….
Через секунду все было кончено…
Я не ощущал слезы, текущие из моих глаз….
Я не слышал, как набатом рвется мое сердце…
Я не слышал дикий истошный визг обезумевшей матери…
Я лишь увидел, как вслед за дочерьми в пустоту падает еще одно тело…
Крыша
И в этот же самый момент сумерки схлопнулись. Воздух враз потемнел. И черное кофе ночи окончательно растворило остатки молока ушедшего дня. Словно на сцену упал занавес, когда последний акт трагедии доигран и зритель оставался один на один с самими собой, чтобы в полной мере впитать драму, которую ему была показана.
Я вытер влагу с глаз и отвернулся от окна. Опасаясь, что случайно разгляжу в темноте три тела под окнами дома напротив. На плоском сером бетоне. Размазанные о равнодушную твердь тонкие ручки и ножки. Свернутые в неестественных позах тела. Осколки костей… Кровь и мозги…
Нет! Я не мог смотреть туда. Это было бы слишком больно… Тогда я бы никогда не отделался от той картины и каждый раз бы вспоминал ее, когда смотрел на своих детей.
Из оцепенения меня вывел неожиданный удар в спину. Я обернулся. Позади меня стояла супруга. Она сжимала обе кисти в кулаках. Так сильно, что костяшки ее пальцев стали белыми. И по‑боксерски держала руки перед собой. Как будто вызывала меня на драку.
Ее лицо пылало ненавистью. Я помнил это ее лицо. Когда пару лет назад у нее случился нервный срыв. И когда она вдруг кинулась на меня вот так. С кулаками. С таким же лицом.
– Это ты!!! – яростно прошипела она, сверкая глазами и продолжая сжимать перед моим носом свои кулачки.
– Что – «я»? – издевательски спокойно спросил ее я, чувствуя как закипает давление в моих венах в ответ на ее нелепое и необоснованное обвинение.
– Ты мог их спасти!
– Как?
‑ Она была одна! Одна! Понимаешь? Одна с ее масюсями… Они упали!!! Если бы ты…, если бы ты… не стоял тут…, они бы спаслись, – с нажимом выдавливала она из себя одно слово за другим.
– Как бы я ее спас? Скажи мне конкретно. Что я мог сделать?
– Ты просто стоял и смотрел. В свою бандуру!!! – она перевела взгляд с меня на бинокль, который я все еще держал в правой руке.
– Что еще за «бандура»? – удерживал оборону я, против своей воли, не в силах удержаться от того, чтобы продолжить раздражать ее своими саркастическими вопросами, понимая, что подобная тактика лишь усугубляет ситуацию.
– Вот эта «бандура»! – выкрикнула она, вырвала из моей руки бинокль и швырнула его в открытое окно. Оставив мне лишь возможность беспомощно наблюдать за возможной траекторией полета бинокля. И за тем, как он со звонким шлепком столкнулся с асфальтом подъездной дороги и вдребезги разбился на мелкие куски.
Стрелка указателя моего кровяного давления подскочила до предела и я был готов взорваться ядерной бомбой в ответ на столь идиотскую выходку супруги. Но резкий и пронзительный скрип, донессшийся со стороны дома напротив моментально сбил мой порыв.
Пока мы с женой были заняты разборками, обстановка за окном кардинально изменилась. Привлеченные предсмертным криком соседки, а после – звоном разбитого об асфальт бинокля, двор снова стал наполняться существами. Они плотным серым потоком, выделяющимся в темноте ночи по бесконечной веренице желтых фосфорирующих глаз, высыпали во двор, заполняя пространство между домами.
– Я – дура…. Прости…, ‑ прошептала супруга, поймав мою ладонь и тесно сжав ее в своей горячей руке.
Я примирительно погладил большим пальцем ее запястье, внимательно всматриваясь в мешанину серых тел и в блуждающие в темноте десятки желтых глаз, пытаясь предугадать дальнейшие действия орды.
Тем временем, существа скучковались посреди двора, собравшись в неровный круг, окружив кольцом одного из них. Я постарался рассмотреть того, кто оказался в центре, но сгустившаяся темнота не позволила мне сделать это. В отличии от всех остальных, которые судя по движениям серых масс и желтых огоньков, суетливо, словно стая голодных диких псов, передвигались из стороны в сторону, коротко поскуливали, хлюпали, икали и чавкали, он стоял без движения. Будто бронзовая статуя. И пара его глаз замерла на месте, обращаясь, как мне казалось, куда‑то в сторону трех распластанных на бетоне тел.