Холодное блюдо

К тому времени, как я выехал на перекресток, дорогу уже слегка припорошило снегом, он кружился вокруг полыни и пастбища. Когда я остановился у почтового ящика, тени уже были длинными. Там лежало только объявление о распродаже у «Доктора Леонарда», и меня испугало то, что я этим заинтересовался. Я подъехал к дому, минуя оросительную канаву.
Марта выросла на небольшом семейном ранчо недалеко от Паудера и ненавидела жить в городе. Поэтому три года назад мы купили небольшой участок Фонда, а также кучу бревен, которые называют набором, пробурили колодец и установили септик. Мы продали дом в городе, потому что Марта настолько не хотела там жить, что переехала в трейлер, который я одолжил у Генри Стоящего Медведя, владельца «Рыжего пони» и по совместительству моего самого старого друга. К осени мы закончили стройку и подключили отопление. А потом Марта умерла.
Я припарковал машину на гравийной дорожке, достал пиво и прошел по участку грязи, ведущему к двери. Все хотел посадить траву, но снег мешал. Я толкнул дверь и переступил со шлакоблока на фанеру. Здесь еще есть над чем поработать. В доме были стены, но в основном просто каркасы. Если включить свет – висящие голые лампочки, – то освещение лилось сквозь деревянные прутья и рисовало на полу узоры. Электричество еще не провели, поэтому у меня были восемь розеток, подключенных к генератору, и работало все от него. Вода была, но вместо двери в ванной висела занавеска для душа – соответственно, гости у меня появлялись нечасто. Еще в доме стояло пианино моей свекрови, «Генри Ф. Миллер» довоенных времен, на котором я иногда мог что-то забацать, но со смерти Марты я к нему не притрагивался. Все книги были сложены в коробках из-под пива у задней стены, и в позапрошлое Рождество мы с Кади в порыве праздничного оптимизма купили торшер, кресло и цветной телевизор «Сони Тринитрон». Торшер и кресло служили исправно, а вот телевизор – нет. Без тарелки можно было поймать лишь 12-й канал, по которому показывают только черно-белые точки под успокаивающее шипение. Я смотрел его каждый день.
Я опустил телефон на картонную коробку рядом с креслом, чтобы не пришлось вставать, когда он зазвонит. С другой стороны находился переносной холодильник для пива. Затем бросил пальто и шляпу на коробки, включил торшер и сел в кресло с «Доктором Леонардом» на коленях. Я открыл каталог на третьей странице и раздумывал над покупкой чехла из искусственной овчины для всех стандартных кресел. Я взглянул на сложенные бревенчатые стены и попытался выбрать между цветом слоновой кости и каштановым. На самом деле все это не важно. За четыре года мне так и не удалось по-настоящему продвинуться в области декора интерьера. Возможно, мне судьбой предназначено обходиться обычным полиэстеровым акриловым флисом «Доктора Леонарда». Эта мысль была достаточно тревожной, чтобы открыть четвертую бутылку пива, которая была чуть теплее, чем первые три. Я отвинтил крышку, зажав ее между большим и указательным пальцами, и бросил в ведро из гипсокартона – единственную мусорку в этом доме. Я хотел было позвонить Доку по номеру 1-800, но боялся помешать звонку Кади. Она пыталась уговорить меня установить перенаправление вызовов, но я решил, что этого добра мне хватает и на работе, незачем платить за такую же привилегию дома. Я нажал на пульт и переключился с основного четвертого на двенадцатый канал: призрачное шоу. Моя любимая программа – черные капли разного размера передвигались сквозь метель, не производя при этом слишком много шума. Самое оно, чтобы хорошенько подумать.
Я вернулся по проторенной мысленной дорожке к отчету, который лежал у меня на груди, когда Руби вошла в кабинет. Мне даже не нужна была сама папка. Я помнил в ней каждый клочок бумаги. Там есть черно-белая обрезанная фотография – такая же, как и многие другие. С их помощью мы наделяем человека определенным клеймом страдания. «Место для фотографии». Пустой белый фон, нарушенный только тенью электрошнура, потому в нашем округе профессиональных фотографий не делали. В другой ситуации такие портреты могли бы смотреться не так уныло.
 
Мелисса была северной шайеннкой. На фотографии у нее темная копна густых волос, завивающихся к плечам, но внизу они слегка потускнели, на шее виднелись несколько синяков, а на скуле – ушиб. Я прямо слышу, как появлялись эти травмы. Натренированному глазу ее черты могут показаться слишком мелкими, как лепестки еще не раскрытого бутона. Миндалевидные глаза непроницаемо смотрят в камеру. Я все время вспоминаю эти глаза и эпикантус во внутренних уголках. Никаких слез. Она могла бы стать азиатской моделью в одном из этих до смешного надушенных гламурных журналов, но вместо этого была бедной девочкой, которую притащили в подвал и изнасиловали четверо подростков, наплевавших на то, что у нее фетальный алкогольный синдром.
Три года назад. После бесконечных разбирательств, переразбирательств, подачи и передачи заявлений дело поступило в суд в мае. Я запомнил, потому что начала цвести полынь, и этот запах раздирал мне слизистую носа. Девочка с фотографии ерзала и суетилась на стуле, вздыхала, закрывала глаза руками и пропускала волосы через пальцы. Она скрещивала ноги, садилась на разные стороны и опускала голову лицом вниз на трибуну свидетеля.
– Я запуталась… – это все, что она говорила. – Я запуталась…
В папке есть и другие фотографии, цветные, которые я вырезал из школьного ежегодника Дюран. Я оставил описания, прикрепленные к фотографиям, в качестве глупой шутки: Коди Притчард, футболист, бегун; Джейкоб и Джордж Эсперу, близнецы как по крови, так и по футболу, члены охотничьего клуба и будущие фермеры Америки; Брайан Келлер, футболист, гольфист, член студенческого совета, почетный ученик школы.
Они вставили в девушку метлу, бутылку и бейсбольную биту.
Меня назначили следователем по этому делу, и я знал Мэри Реблинг еще с детства. Мэри – учительница английского в средней школе Дюран, а также тренер женской баскетбольной команды. Она сказала, что спросила Мелиссу Маленькую Птичку об отметинах на лице и руках, но не смогла получить внятного ответа. Позже Мелисса пожаловалась на боли в животе и кровь в моче. Когда Мэри потребовала рассказать, что произошло, Мелисса ответила, что поклялась никому не рассказывать. Она боялась, что мальчиков может это обидеть.
Руби говорит, что со дня суда я достаю эту папку раз в неделю. Она считает, что это ненормально.
По просьбе Мэри Реблинг я пришел в школу во время тренировки по баскетболу. Пока девушки бегали, я снял значок, вытащил наручники и пистолет и спрятал их в свою шляпу за столом. Я сидел в кабинете и играл с карандашами, пока не заметил двух девушек в дверях. В Мэри было сто восемьдесят два сантиметра, и она прямо сказала мне, что пошла со мной на выпускной только потому, что я был одним из немногих мальчиков в классе выше ее. Мэри возвышалась над Маленькой Птичкой и не давала ей отступить, положив руки на плечи Мелиссы. На молодой индианке блестел юношеский пот, и, если бы не синяки на лице и плечах и признаки фетального алкогольного синдрома, она смотрелась бы просто идеально. Я поднял один из карандашей и сказал:
– Не понимаю, как им удается засовывать грифель внутрь.
К моему удивлению, ее лицо помрачнело, когда она задумалась над этим вопросом.
– Наверное, есть такие деревья, которые уже растут с грифелем.
Ее лицо просияло от облегчения, что она смогла разгадать загадку.
– Вы шериф. – Ее голос был таким детским и концентрировал в себе все доверие мира. Меня словно отбросило на двадцать пять лет назад, когда Кади по субботам смотрела «Полицейские – наши друзья» в «Улице Сезам».
– Да, он самый. – Она обвела меня взглядом от ботинок с закругленными носками до спутанных серебристых волос, которые точно торчали во все стороны.
– Синие джинсы.
Мы были третьим округом в Вайоминге, где синие джинсы считались за униформу, но у нас правоохранительные органы обычно сидели в транспорте, так что городское население редко видело нас ниже пояса.