Лотта Ленья. В окружении гениев

Когда они уехали в Новый Свет, то решили с Куртом не оглядываться назад. Но как бы оптимистично они тогда ни смотрели в будущее, Курт не дал себя принудить зачать ребенка. Он делал вид, что беспокоится о ее здоровье, хотя один врач уверял, что небольшая операция вернет ей возможность родить. И все же Курт опасался, что беременность навредит сорокадвухлетнему организму его жены. Эта его проклятая внимательность!
Лотта была бы счастлива заботиться о каком-нибудь малыше. У нее было достаточно времени. Напрасно все думали, что американцы только и делали, что ждали такую, как она. В последние годы Лотта была не более чем женой чрезвычайно успешного композитора мюзиклов, а Курт тем временем праздновал один триумф за другим.
— Дорогая, я не обязан жить за счет сына, — надеюсь, что мое творчество оправдает себя.
После его смерти новый муж Лотты помог увидеть в словах Курта ее новое предназначение. С тех пор при поддержке Джорджа Дэвиса она заботи-лась о музыке Курта как мать. Джордж был идеальным спутником. Благодаря ему Лотта была верна покойному, как никогда. Он был гомосексуалом и уже поэтому не был заинтересован в том, чтобы заменить бывшего мужа. Напротив, музыка Курта была великой страстью, которую они могли разделить.
— Видишь, теперь я все-таки стала для тебя идеальной женой, — призналась она однажды вечером на подушке Курта.
В Америке выяснилось, что ни Курту, ни Лотте не удается полностью игнорировать противоположный пол. Однажды он чуть не бросил ее ради другой женщины. Но тем не менее до конца его дней они оставались парой. После того как она его окончательно потеряла и пошла ко дну, Джордж ее вытащил. Он был хорошим другом еще с тех пор, как они встретились вскоре после приезда в Нью-Йорк. Он умел ободрять других. В качестве издателя журналов Джордж открыл такие новые имена, как Трумен Капоте и Джейн Боулз. Именно он понял, что Лотте нужна цель.
— Сохрани его наследие, — предложил он.
Лотта пришла в себя. Первые вдохи новой жизни были так болезненны, что она возненавидела своего друга за его старания. Но когда Лотта поняла, насколько он прав, они поженились. Все слухи, что Джордж использует ее в финансовых интересах, она игнорировала. Конечно, он не умел обращаться с деньгами, но никому не удалось сделать то, что получилось у него.
Без настойчивости Джорджа она бы никогда не выступила с произведениями Курта в Таун-холле Нью-Йорка. За несколько минут до своего выхода Лотта проклинала его на чем свет стоит, потому что была убеждена, что провалится.
— Подумай, какую радость ты ему доставишь. — Джордж улыбнулся, не обращая внимания на проклятия Лотты.
Она вышла на сцену с поникшими плечами. Голос сначала звучал слишком тихо, жесты были робкими. Но во время выступления что-то произошло. Неожиданно к ней вернулась часть ее самой, по которой все последние годы она втайне скучала. Лотта взлетела и превратилась в бабочку. В конце зрители аплодировали с такой силой, что у нее потом часами гудело в ушах. На минуту она почувствовала себя виноватой в том, что после смерти Курта еще была способна испытывать такую эйфорию. Но потом поняла, что она его не предает. Вступая в новую жизнь, она исполняет его завещание.
После концерта в Таун-холле продюсеры стали разрывать Лотту на части. Каждый хотел заново поставить «Трехгрошовую оперу». Но она согласилась только тогда, когда нашла людей, которые так же понимают это произведение, как и она. Лотта даже взяла роль Дженни, тоже по совету Джорджа. Он мало получал взамен, если не считать финансовую поддержку. Но после того как его снова избили в бруклинских доках, когда он искал себе мужчину, Лотта выхаживала его как мать. В та-а-кой свободной Америке такие люди, как он, подвергались большей опасности, чем в старом Берлине во время войны.
— Ах, Курт, дорогой! Вот увидишь, мы еще покажем этим немцам. Я тебе обещаю, — сказала она однажды вечером, сидя в его шезлонге на веранде дома.
 
На старой родине к творчеству Курта относились с опаской. Оно было слишком успешным. «Слишком по-бродвейски», — писали они, как будто это какой-то порок, а Курт — уличная девка, безоговорочно идущая за тем, кто больше даст. Придурки! Конечно, Курт изменился за эти годы, как и все остальные, но при этом он никогда себе не изменял. Кто присмотрится, тот поймет, что «Затерянный в звездах» не так уж далек от «Махагони», только теперь героями были чернокожие Йоханнесбурга, которые оказались в беде, убивали сами и были убиты.
Именно из-за предубеждения немецких критиков Лотте было важно, чтобы пластинка, кото-рую они должны записать, имела успех. Брехту просто нужно дать разрешение на запись «Сурабайя Джонни».
Спев песню, она пристально посмотрела на своего собеседника. Брехт, застывший в одном положении, взглянул на нее в ответ. Потом встал и медленно подошел к ней. Оказавшись совсем близко, он как-то особенно нежно погладил ее по щеке.
— Ты спела эту песню именно так, как я написал.
Лотта улыбнулась. Конечно, ему было бы приятно услышать, что она считает этот текст одним из лучших его творений. Но в одном он ошибается. Очень осторожно положив свою руку на его, все еще лежавшую на ее щеке, Лотта твердо посмотрела ему в глаза. Пусть Брехт читает в них что захочет. Сама Лотта громко и отчетливо слышала внутри то, что хотела сказать:
Нет, я спела так, какнаписалон.
 ПОСЛЕСЛОВИЕ И БЛАГОДАРНОСТИ 
«Я была молода, боже, всего шестнадцать…», когда в публичной библиотеке Люнебурга обнаружила запись произведений Курта Вайля, которые исполняла Лотта Ленья. В то время я не знала никого из них, но мне понравилось изображение постаревшей женщины на обложке. Дома я вставила кассету в магнитофон — это были девяностые — и неделями ее не вынимала.
Все, что пела эта женщина с ее раскатистым «р», звучало легко и светло, но одновременно на грани. Она пела с интенсивностью, которая позволяла каждому слову проникнуть прямо под кожу. Брутальная красота ее исполнения «Баллады об утонувшей девушке» оставила неизгладимое впечатление. Долгое время из моей головы не выходил образ молодой женщины, которая медленно уходит под воду и истлевает, забытая богом.
Еще одним фаворитом был безобидный по сравнению с предыдущей балладой «Сурабайя Джонни», который у Лотты тоже был любимым произведением. Я купила ноты и села с ними за старое фортепиано, которое оставил нам мой дедушка. Я пела очень часто, очень громко и очень фальшиво. И всегда с сильно раскатистым «р».
В этом месте я хотела бы поблагодарить моих родителей, которые каждый раз делали вид, что счастливы, когда я издевалась над фортепиано. Но во всяком случае отца, очень музыкального, несколько раз, наверное, передергивало — даже независимо от того, что он предпочитал рок. К счастью для моих домашних, я вскоре поняла, что к пению у меня таланта нет и что я больше люблю писать.
Но любовь к Ленье и Вайлю осталась. Тем больше я радовалась возможности написать книгу о них обоих. И здесь я хотела бы поблагодарить Лисбет Кёрбелин и Сару Маинку, которые способствовали ее изданию, а также Карлу Грош, которая выбрала ее для публикации, и Фолькера Ярка, который помог улучшить текст, внеся много важных предложений и исправлений.
При всем, что я уже знала о своих главных героях, потребовались серьезные скрупулезные исследования, чтобы написать такую книгу. Во время работы над ней мне очень помогло посещение библиотеки Общества Курта Вайля в Дессау — огромное спасибо, дорогая госпожа Хемпель, за уделенное время и ценные советы!
К счастью, сохранилась бóльшая часть переписки Леньи и Вайля. И моя главная героиня в многочисленных интервью откровенно рассказывала о своей жизни, поэтому я даже смогла на время почувствовать себя в ее шкуре. Но все же это роман, в котором каркас из фактов я вынуждена была заполнять элементами вымысла. Иногда я сжимала события для сохранения драматургической цельности или придавала репликам из писем несколько другую форму в диалоге. Там, где сведения были противоречивы, правду Лотты Леньи мне пришлось реконструировать. Ведь не для каждого разговора нашлись свидетели. Поэтому в романе главной героиней остается моя версия Лотты. И если в текст вкрались какие-либо ошибки — несмотря на всю добросовестность, с которой я старалась их избежать, — они полностью на моей совести.