Лотта Ленья. В окружении гениев

— Никто меня не понимает так, как ты, — вырывается у Курта в такие моменты.
Может быть, поэтому он проявляет столько понимания во всем остальном.
Ей приятна его похвала, хотя она знает, что почти ничего для этого не сделала. Если бы она читала ноты, то, наверное, смогла бы лучше понять, почему ее голос создает такую захватывающую связь с его музыкой.
Вайль против того, чтобы она училась музыке. Он боится, что это испортит ее безошибочное чутье.
— Ты очень музыкальна. Лучше, если ты не будешь портить свой слух. И потом, мне нравится идея, что ты будешь заглядывать мне через плечо и следить за тем, что я делаю.
Ее мог бы обидеть этот комментарий, если бы, в сущности, ей не нравилось играть роль преданной женушки. Но есть другие, не менее ласковые слова, которые она вряд ли вынесет, потому что они проезжают по ее уверенности, как проволочная щетка по нежной девичьей коже:
— Ты всегда будешь для меня незаменимой из-за своего голоса.
Когда она услышала это в первый раз, то скрыла шок насмешливой улыбкой:
— А как же я сама, дорогой?
— Твой голос и есть ты сама.
За этот преданный взгляд, которым он одарил ее, она могла бы убить. Интеллектом Курт превосходит большинство мужчин. И Лотта не понимает, как он может не замечать, что безжалостно отталкивает ее, пытаясь раскинуть любовные сети. Пока она обижалась, он свернулся рядом калачиком, полный любви, с ангельской, как у младенца, улыбкой. Она не могла на него долго сердиться. Если днем он иногда ведет себя как невозмутимый отец, то во сне напоминает беззащитного ребенка: лежа на животе, держит руки согнутыми так, что кисти лежат на уровне плеч. А большие пальцы слегка сгибает.
 СЦЕНА 8 Наконец-то протагонист —  
 Дрезден, март 1926 года 
После премьеры «Протагониста» Лотта с горящими глазами ждет мужа за кулисами. Ее окружают братья Курта, Натан и Ганс, и его сестра Рут.
— Вы считали? Занавес поднимали раз тридцать, не меньше? — изумляясь, восклицает Лотта и хватает Ганса за руку.
Ганс кивает, а потом качает головой, в полном недоумении.
— Думаю, больше. Я насчитал тридцать два.
— Он все-таки пришел, чтобы увидеть это своими глазами, — с усмешкой замечает Рут.
Лотта смеется:
— Специально увильнули, трусы. Или они просто высокомерные болваны?
— Да, болваны, — отвечает Натан.
Рут и Ганс в один голос кричат:
— Трусы!
Поэт с композитором явились в Дрезденскую оперу слишком поздно и сильно навеселе. Когда, покачиваясь, они зашли в театр, представление шло в полном разгаре. Потом они утверждали, что торчали в баре, напрочь забыв о представлении. Чудо, что Кайзер вообще пришел. Он ведь никогда не бывает на своих премьерах и призывает других не вмешиваться, чтобы избежать суеты.
Она подозревает, что на самом деле Кайзер прогулял премьеру из высокомерия, а Курт, напротив, из-за беспокойства, которое надо было преодолеть.
Хотя среди громких аплодисментов раздаются отдельные свистки, что заставляет Натана тревожно нахмуриться, Лотта уверяет его с довольным, как у кошки, лицом:
— Не волнуйся. Он справится. Именно этого он и ожидал.
— Теперь ему надо будет постараться, чтобы его имя стояло выше имени Кайзера, — в шутку сказал Натан.
— Поэтому его имя напечатано жирно. — Лотта игриво возмущается в ответ. — О, посмотрите, идут.
Когда те наконец присоединяются к ним, она приветствуют обоих мужчин и бросается в объятия Курта.
— Дорогой, это было чудесно! — восклицает она. — Ты чудесный.
— Вообще-то это был я, так ведь? — отвечает вместо него Кайзер.
Лотта утихомиривает его движением руки, перед тем как оторваться от Курта и пожать руку своему другу.
— Поздравляю, дорогой Кайзер.
И тут же морщит носик.
— Мальчики, от вас несет ужасным перегаром. Теперь надо, чтобы и другие пропустили по стаканчику.
Она в опьянении без всякого алкоголя, но от крепкого не откажется.
После такого триумфа Кайзер обязательно угостит бутылочкой шампанского. А ликующей Лотте кажется, что скоро и они с Куртом смогут позволить себе этот напиток из золотых пузырьков.
 
Кайзер подмигивает ей.
— Ну конечно, фрейлейн Ленья. То есть госпожа Вайль. Придется привыкнуть, что эта девушка вышла замуж за моего композитора.
— Мне тоже, — говорит Курт. — Но ты ведь не держишь на нее зла. Я вот тоже не держу. — Он все-таки еще немного бледен. — Надеюсь, было неплохо. Занавес поднимали раз тридцать?
— Больше, — воскликнули родственники ра-зом.
— Послушай… — Лотта прикладывает палец к губам. — Они там все вне себя от спектакля. Если так пойдет и дальше, мы скоро сможем переехать из этих гробов в милый домик.
— И ты, Курт, сможешь позволить себе подходящий костюм, — говорит Ганс.
Все, улыбаясь, смотрят на брючины Курта, которые подскочили выше щиколоток. От волнения он даже не заметил, что одолженный смокинг слишком мал.
Взгляд Курта беспокойно блуждает туда-сюда.
— Давай не будем забегать вперед, дождемся сначала критики.
— Ах ты, старый пессимист, — ворчит Лотта. — Если и будет подходящий момент отбросить все сомнения, то вот он. Чего еще ждать?
Публика очарована. Конечно, за некоторым исключением, но это только придает необходимую остроту и заставляет быть начеку. Курт и Кайзер осуществили задуманное. Их произведение представляет собой не единое целое, как раньше. Им хотелось соединить большой оркестр и простую пантомиму. Это произведение напоминает жизнь. Оно кажется диким и противоречивым, но одновременно легким и тяжелым, гротескным и серьезным, сухим и поэтичным.
Несколько дней спустя они с Лоттой сидят в кафе, и она перед носом у Курта размахивает страницей.
— Послушай, Курт, — перед тем как он успевает схватить ее, она вырывает у него газету. — Я хочу тебе прочитать, вот слушай: «Никогда еще в опере особенности оркестровых групп не были переданы так проникновенно, так символично».
Она поднимает другую газету.
— И ты вернул им «веру в будущее музыкального театра». Курт, дорогой, ты понимаешь, что они говорят? Ты спас музыку, которая могла стать бессмысленным развлечением.
Его лицо светлеет, пока он не касается глазами другого сообщения.
— А этот вот считает, что речь идет в лучшем случае о второсортном произведении. Второсортном.
Лотта берет у него из рук газету, чтобы самой прочитать эти строки.
— Неудивительно, — громко вздыхает она. — Он же простой обыватель! Очевидно, что это человек из прошлого и ненавидит все, что называется «новой музыкой». «Атональная, какофоническая, немелодичная»? С этим ничего не поделаешь. Если такой человек будет тебя хвалить, ты пропал. Не забудь, что ты рассчитывал на некоторое противостояние. И такое противостояние — предвестник славных времен для тебя.
— Для нас обоих. — Он берет ее за руку и крепко сжимает. — Ты должна знать, как сильно ты меня вдохновляешь.
— Ты уже написал родителям? — спрашивает Лотта.
Она знает, что ему очень важно поделиться своим триумфом со всеми людьми, которые для него что-то значат. Неважно, как к Лотте относятся старые Вайли, в этот момент она должна поддержать его.
Курт удивленно смотрит на нее.
— Как раз собираюсь.
— Оставь немного места на открытке, может, и я напишу несколько строк.
Его не обманывает ее спокойный тон, но он во второй раз сжимает ее руку. Он понял, что эта просьба стоила ей больших усилий.
— Это было бы впервые.
Она пожимает плечами.
— Наверное, я боялась, что меня укусят. Но теперь пусть они увидят, что я не так уж и опасна для их сыночка.
Он громко смеется.
— Ах, Лотта.
В конце концов Курт отправляет своей семье следующее сообщение: «Это правда интересно — стать наутро мировой знаменитостью». Он смотрит на Лотту.
— Не слишком высокопарно?