Король-Наёмник. Стальная месть (СИ)

Увидев, что я готов к поединку, Ландсьер также повернул своего коня в сторону и положил древко копья в специальный вырез своего кавалерийского щита, приготовившись к сшибке. Мы стали быстро сближаться и теперь разделявшие нас сотни метров не казались расстоянием. Мощные кони несли нас вперёд, разрывая землю своими твёрдыми подкованными копытами. Весь окружающий пейзаж смазался, превратившись в сплошное месиво из красок, тусклых в этот облачный день. Единственным, что оставалось чётким, так это глаза Элиоса, смотрящие на меня с пылающей ненавистью из-за щели забрала. 
Время слилось в мгновение, и мы сшиблись. Закалённый наконечник моего копья ударил прямо в середину стального панциря старшего из Ландсьеров, но раскололась, рассыпавшись на десятки осколков, разлетевшихся на многие метры. Элиос вылетел из крепкого стекла с той невероятной силой, что в стремени чуть не остались его латные сапоги. 
Но и мне остаться в седле не удалось. Ландсьер, будучи умудрённым жизнь рыцарем, удар держал крепкий и куда как более профессиональный. Меня сбило с коня будто паровым молотом и небо с землёй стали переменяться с нечеловеческой скоростью. В моём щите даже остался осколок копья Ландсьера, а мне самому хотелось сменить голову, гудящую от удара об землю. 
Кони моментально разбежались, а я с трудом встал на колено, останавливая кружащиеся перед взглядом звёзды. Элиос также пытался подняться на ноги. От удара об землю золотые перья его шлема погнулись, а сам маршал шатался, опираясь на свой меч-бастард. Желая закончить схватку побыстрее, как только я оказался на ногах, то выхватил из портупеи на груди пистоль, направляя его в сторону также поднявшегося Ландьсера. Пистоль выдал сноп искр, рукоять толкнулась в ладонь, и пуля засвистела, разрезая свинцовым телом воздух. Шагнув из облака дыма и надеясь на удачный исход, мгновенно разочаровался. Пуля, ударив в панцирь Ландсьера, лишь сделала на нём вмятину и стесала слой краски. 
- На многое надеешься, малец! – рыкнул Элиос и неожиданно ловко рванулся в мою сторону. 
Для старика, давно разменявшего пятый десяток, двигался он быстро, словно не замечая давящих на плечи лет. Он в мгновение преодолел разделявший нас десяток метров и со всей силы рубанул сверху, целясь мне прямо посреди глаз. Продолжающая плавать картинка перед глазами не позволяла мне двигаться также стремительно и его меч достиг моего доспеха. Я успел отшатнуться вбок, из-за чего меч проскользил по наплечнику, высекая яркие искры. Мне удалось отмахнуться от него и Элиос стал держать дистанцию, постоянно нанося молниеносные удары, раз за разом раздёргивающие мою защиту. Такой прыти я не видел даже у молодых воинов, а потому на время растерялся, не имея возможности контратаковать. Казалось бы, рубить латника мечом идея глупая, но я чувствовал, что моя уверенность в победе с каждой секундой таяла. 
Клинок моей двуручной сабли загорелся красными рунами, но даже вскипевшая в крови ярость не позволяла мне пересилить старика. Казалось, будто он с каждой секундой становится только сильнее и сноровистее. Единственное, что сейчас меня спасало, так это отборная сталь доспехов, не позволявших ударам Элиоса достигать моей драгоценной плоти. Наши клинки раз за разом сталкивались и напряжение от этих ударов, казалось, могло разорвать ткань пространства, но в один момент полуторный меч Ландсьера раскололся надвое и осколок с мелким противным звоном вонзился в землю.
Казалось бы, вот прекрасный случай, чтобы убить твоего врага – просто ударь. Но я медлил даже не из-за страха, а из-за того, что к нам на полной скорости нёсся всадник с молотом наперевес. Однако он, похоже, не собирался вмешиваться в наш поединок. Шуганув меня поднявшишимся на дыбы конём, он крикнул что-то подбадривающее Ландсьеру, затем кинул ему какое-то оружие, после чего так же быстро удалился. 
Такая поддержка в мои планы не входила, тем более что Элиос стал только активнее, и я дал себе зарок, что самолично прикончу этого «помощника. Ландсьеру подвезли оружие, получившее в моём мире имя «лютеранский молот», представлявший из себя конечную точку эволюции алебарды и соединявшую в себе молот, копьецо и подобный чекану «клюв». Это оружие по-настоящему и оправдано носило прозвище «открывашки», ведь даже самые крепкие латы можно было пробить этим страшным оружием.
 
Благодаря длинной рукояти, Элиос окончательно «забрал» разделявшее нас расстояние. У меня не было даже малейшего «окна», чтобы провести атаку, ведь только заметив моё движение, старик уже был готов размозжить мне голову. Лишить его оружия было практически невозможно, ведь усиленное стальными полосами древко было достаточно крепким, чтобы выдержать несколько ударов моей сабли. Элиосу даже удалось несколько раз достать меня навершием копьеца и только крепкий доспех оставлял шансы на существование.
Конечно, битва шла далеко не в одни ворота и Элиос практически перестал атаковать, пытаясь подловить меня контратакой, но и из этого мало что получалось. Сложился крайне неприятный паритет, который не приносил никому из нас ощутимой пользы, и мы просто смотрели, друг на друга тяжело дыша после скоротечной, но изматывающей схватки.
Полные латные доспехи практически не оставляли мест, в которые бы можно было нормально нанести удар, оставляя исключительно зону подмышек и лицо за забралом шлема. Оба этих элемента были малодоступны для удара, а потому придётся действовать неожиданно. 
Разорвав дистанцию метров до пяти, я со всего размаху метнул свой клинок. Глупо было полагать, что этот шаг испугает умудрённого жизнью воина, но Элиос всё же рефлекторно отбил летящий снаряд своим молотом, подарив мне несколько необходимых секунд для рывка. Я побежал на Элиоса, на ходу выхватывая из ножен давно полюбившийся мне четырёхгранный кинжал. Хоть разгон и был не столь большим, но масса закованного в латы тела позволило сбить с врага с ног, и мы вместе рухнули на землю. 
Молот Ландсьера отлетел в сторону и мне удалось перехватить освободившуюся руку Элиоса, сразу же взяв его на болевой, перекрестив ноги на его плече. Старик постарался нашарить резервный кинжал на своём поясе, но адская боль во второй руке не позволяла ему вменяемо сопротивляться. Я же вложил в болевой все силы, истово желая вырвать конечность с корнем и это у меня удалось. Не прошло и минуты, как с хрустом что-то разорвалось в руке старшего из Ландьсеров. Он нечеловечески заорал, матеря вся на чём вообще стоит мир. Доведя до момента, когда его рука выгнулась под неестественным углом, я отпустил конечность и напрыгнул сверху, целясь в раскрытое забрало Элиоса. Здоровой рукой он попытался перехватить мой удар, но из этого ничего не вышло и глаз Ландьсера пробила закалённая сталь. Он задрыгался и заорал сильнее прежнего, а я давил всё сильнее и сильнее, пронзая упругий мозг вражеского маршала. Он перестал орать и только мелко задрожал в агонии. Сбросив шлем с головы мертвеца, я посмотрел в покрытое кровью лицо мертвеца. Противостояние, длившееся почти два долгих года, решилось за несколько минут яростного боя, как-то даже жалко.
Но для жалости сейчас не было времени. Убит всего лишь один мой враг, а второй всего через несколько секунд направит на меня всю мощь своей закалённой во множестве боёв армии, но уже сейчас у меня для него будет подарок. Подхватив свою полуторную саблю, валявшуюся в мокрой от крови траве, в одно мощное движение я отсоединил голову от туловища. 
Подняв отсечённую черепушку Элиоса, я взглянул в его мгновенно помутневшие глаза. Судьба определённо была неблагосклонна к маршалу. Он всем сердцем желал объединить страну и сделать из неё нечто большее, чем средневековое государство. Даже не так. Его амбиции, как и амбиции его короля не умещались в границах всего одного королевства. Но нет, судьба подкинула ему противника не из этого мира, который оказался не по зубам. Однако всё можно было решить вопрос просто простив дерзость неизвестного наёмника и тогда не было бы кровопролития и лишних жертв. 
Повернув голову лицом к армии Кловиса, я метнул её с замаха. Голова с глухим стуком ударилась о мягкую землю просеки и немного прокатилась вперёд. Мёртвые глаза отсечённой черепушки смотрели на армию ларингийского короля и в этот момент небеса содрогнуло гудение труб, мощь которых пронимала до самого сердца.