Карта на коже (ЛП)

Остаток дня они потратили на уборку помещений. Вычистили все сверху донизу, пересчитали свои скудные припасы, разобрали вещи Энгелберта, прикинули, где будет печь, где прилавок, полки и дрова для печи. В общем, хлопотали по хозяйству.
По мнению Вильгельмины, место им досталось не очень удобное: ни электричества, ни водопровода; радио нет, телевидения нет, и телефона, конечно, тоже. Для тепла и света только камин, и все нужно делать своими руками и ногами. Что ни говори, по части комфорта Прага на тридцатом году правления императора Рудольфа оставляла желать лучшего.
За что бы она не взялась, куда бы не посмотрела, все напоминало ей о том, что тот мир, который она знала, к которому привыкла, сильно изменился. И потрясение от этих перемен никуда не делись. Внешне она выглядела, как человек, смирившийся с обстоятельствами, и даже некоторым образом этими обстоятельствами довольный, но на самом деле ее не оставляла мысль о том, как бы ей вернутся в свое время, в тот реальный мир, может быть, не самый лучший, но все-таки более удобный и приспособленный для жизни. Мысль эта напоминала шатающийся зуб, который язык никак не может оставить в покое. Но сколько бы она не думала о возвращении, ничего толкового в голову не приходило. Она понятия не имела, с какой стороны браться за это дело.
Зато по части хозяйства Вильгельмина решила извлечь максимум из своего положения, каким бы странным оно ни было. Она провела инвентаризацию личных помещений: деревянная кровать с матрасом и балдахином; сосновый стол — одна ножка слегка шатается; крепкий дубовый стул с прямой спинкой; большой деревянный сундук для одежды; небольшой ящик со свечами разной длины и толщины. Кровать хорошо заправлена; матрац мягкий и комковатый, набитый соломой и конским волосом. Единственное одеяло отчетливо пахло чужим человеком, спать под таким нельзя. Но после того, как она хорошенько выбила его и на день вывесила на солнце, стало намного лучше.
Мина с радостью отметила, что Энгелберт оказался прилежным работником, неизменно сохранявшим оптимизм. Может, пешеходом он был не самым лучшим, зато казался почти неутомимым. В течение следующих нескольких дней лавка стала преображаться. Появились каменщики и плотники, начала вырисовываться печь. Мина уговорила мастеров сделать простой прилавок и несколько полок в обмен на бесплатный хлеб на месяц в перспективе.
Энгелберт посчитал эти атрибуты излишними — во всяком случае, так Мина поняла по его лицу. Но она объяснила, что пекари работают и на богатых или, по крайней мере, зажиточных покровителей, а «Сарафанное радио» — лучшая реклама, и почти ничего не стоит.
— Как только люди услышат о нашем чудесном хлебе, тут на улице будет очередь стоять, — самонадеянно заявила она.
При каждом удобном случае Вильгельмина исследовала город, начав с большой Тынской церкви на площади, куда в воскресенье Энгелберт потащил ее на службу, вырвав из блаженного сна. 
— Обязательно следует поблагодарить Господа за нашу удачу и спасение наших душ, — сказал он. Вильгельмина мало что понимала в происходящем, но служба ей понравилась — помпезность и пышность облачений, запахи ладана и колокола, гимны, величественная архитектур и множество священников. Впервые с момента своего перемещения она почувствовала некоторое умиротворение после службы, чем весьма порадовала Энгелберта.
В иные дни она просто бродила по городу, шла, куда хотела. Она заняла немного денег у Энгелберта и прикупила себе хорошую юбку, пару белых льняных халатов с длинными рукавами, кое-что по мелочи из одежды: красивый лиф, фартук, красную шаль, три пары толстых чулок и прочные кожаные туфли с медными пряжками и основательной подошвой. Все вещи, кроме нижнего белья, не новые, но хорошего качества. Яркие платки прекрасно скрывали слишком короткие волосы и помогали не выделяться в толпе. Теперь ее никто не принял бы за мужчину. В новом наряде она исследовала город, отыскивая пекарни на предмет промышленного шпионажа, ориентируясь исключительно по запаху. В результате она узнала много нового и полезного.
 
Выяснилось, что хлеб в Праге делался в основном тяжелый, плотный и темный. Его изготавливали из ржаной муки, сдобренной тмином. На вкус он был горьковатым. Кроме того, он быстро черствел; хозяйки замачивали его в молоке, иначе было не съесть уже после первого дня хранения. Городские пекари почему-то предпочитали делать огромные караваи, их потом резали на куски разного размера и продавали, как мясо, на вес.
Одна пекарня мало отличалась от другой: один и тот же черный хлеб, одни и те же цены и, как она подозревала, один и тот же скучный рецепт, используемый по всему городу, если не по всей стране. Похоже, всех это устраивало, хотя Мина не могла понять, почему. По ее мнению, хлеб был плохой. Наверное, пражские дворяне отличались долготерпением.
— Мы можем сделать лучше, — втолковывала она Энгелберту после очередной вылазки. — Мы предложим нашим клиентам кое-что новенькое, необычное — то, чего они никогда раньше не видели и не пробовали. Вот увидишь, скоро мы станем самыми успешными пекарями в городе и даже во всей стране. Все в Праге будут говорить об Этцеле Стиффлбиме.
— Ты в самом деле так думаешь? — спросил он, восхищенный ее уверенностью и энтузиазмом.
— Не удивлюсь, если уже через месяц мы станем поставщиками королевского двора.
— Что, для самого императора Рудольфа? — задохнулся Энгелберт. — Это было бы здорово! 
Мина действительно задумывалась о королевской грамоте. Это была бы гарантия успеха. Имей они такую грамоту, все здравомыслящие потребители тут же помчатся к дверям пекарни, на вывеске которой будет значиться просто «Etzel’s».
Пекарня открылась ясным бодрым утром через три недели после того, как они прибыли в город. Обоих переполняли самые радужные ожидания. Однако прошла первая неделя, не вызвавшая в городе никакого интереса, за ней вторая, примерно такая же. Заходили любопытные. Самых смелых удавалось уговорить попробовать легкий, мягкий и вкусный хлеб Энгелберта. Эти храбрецы неизменно высказывали свои восторги… и всё.
— Они вернутся, — говорила Вильгельмина Этцелю. — Мы ловим рыбу. Просто нужно закинуть сеть пошире, вот и все.
Этцель растерянно чесал в затылке. Мина не сомневалась: как только станет известно о новом пекаре, пекущем хлеб по новым рецептам, от заказов отбоя не будет.
Но время шло, а хлеба Этцеля оставались нераспроданными. Поскольку третья неделя грозила пойти по пути двух предыдущих, Вильгельмина вынесла несколько хлебов на Староместскую площадь, и там начала бесплатно раздавать прохожим ломти свежеиспеченного продукта. Некоторых удавалось уговорить зайти в лавку и купить такой же хлеб для себя. Это был первый день, который принес хоть и небольшую, но прибыль.
К сожалению, первый день так и остался последним. В кассе за прилавком осталось всего несколько монет.
Вильгельмина задумалась и пришла к выводу, что проблема имеет двоякий характер. Во-первых, они пришлые. И с этим ничего не поделаешь. Пражская публика с недоверием относилась к чужеземцам. Во-вторых, расположение лавки — не самое удачное: улица не внушала доверия; солидные богобоязненные горожане здесь появлялись редко. Возможно, были и другие причины, которых Мина пока не видела, но с какой бы стороны не посмотреть — ситуация катастрофическая, первым делом из-за неудачного места.
Шли дни. Яркая осень потихоньку уступала место тусклой, холодной зиме, и уверенность Вильгельмины угасала. Каждый новый серенький день она встречала со страхом и провожала с облегчением — по крайней мере, день ушел и больше не повторится. Энгелберт старался оставаться жизнерадостным, но и его природный оптимизм таял с каждой новой неудачей. Вильгельмина с замиранием сердца наблюдала, как добрая отзывчивая душа постепенно погружается в мрачное отчаяние, как испеченный с такой любовью хлеб остается непроданным и несъеденным.
Светлые надежды, которые попутным ветром гнали их вперед, привели к столкновению с коварным скалистым берегом горькой реальности. Окончательный крах становился лишь вопросом времени, и тогда их уютная маленькая лавочка, подобно разбитому штормом кораблю, утонет без следа.