Красные ворота

Сергей внимательно посмотрел на него:
— Мда… Прости, у тебя все сложнее. Ушел архитектурный… и с ним многое, о чем мечтал…
— Ни о чем я особо не мечтал, — протянул Володька безразлично.
— Как же?! А твои проекты загородного ресторана? Я помню.
— Это было мальчишество, Сергей.
— Но тебе же хотелось создать что-то оригинальное? Мы же с тобой не ординарные люди, Володька!
— Ну, хотелось… Когда это только было? А насчет неординарности не знаю… Я в армии стремился как раз быть, как все, так было лучше.
— Слушай, Володька, а как твои дела с Тоней? — в глазах Сергея мелькнула догадка.
— Она в Германии… С отцом…
— Понятно… Из наших видел кого-нибудь?
— Майку… И Лелю, помнишь?
— Ну как тебе Майка? — живо спросил Сергей. — Правда, шикарная женщина?
— Да… Она красивая.
— Обязательно позвонить надо. Я говорил тебе, что у нас в сорок втором была мимолетная, так сказать, встреча. Очень приятная, кстати.
— Приятная? — переспросил Володька, и что-то кольнуло, он вспомнил Майкин вопрос: не говорил ли чего Сергей про нее?
— Очень. Чему ты удивляешься? У нее старый муж, и вообще она человек свободных взглядов.
— У тебя же Люба, — сказал Володька.
— Ну, ты действительно увяз в девятнадцатом веке, — он засмеялся, хлопнул Володьку по плечу. — Проснитесь, сэр!
— Ладно, пойду я… — поднялся Володька, ему неприятен был этот разговор, и он холодно глянул на Сергея.
Что это, ревность? — думал он, возвращаясь домой. Нет, конечно, просто какое-то разочарование в Майке. Ведь то, что было у них, Володька объяснял ее прошлой влюбленностью в него. Он вообще думал, что у женщин все может быть только по любви. Мужчины — дело другое… Правда, в Иванове чуть пошатнулась в нем эта наивная вера, но он отмахнулся — шла еще война.
~~~
— Мама, — начал он разговор в один из вечеров, — тебе не кажется, что все то, чем мы с тобой жили, — одно, а настоящая действительность — совсем другое?
— С чего это у тебя вдруг? — спросила мать, кинув внимательный взгляд на Володьку.
— Начал размышлять… Знаешь, вроде бы шесть лет армии, из них три года войны, должны были что-то значить, а оказалось, что у меня нет никакого жизненного опыта. Я научился лишь воевать, понимать и дружить с теми, кто рядом, ну а в остальном остался, наверное, таким же мальчишкой.
— Меня это не очень огорчает, Володя, — улыбнулась мать.
— Но я же ни черта не смыслю в том, что вокруг меня!
— Что именно? — спросила она спокойно.
— Ничего не понимаю!
— Володя, после войны жизнь всегда сложна. После окончания гражданской и военного коммунизма для многих был непонятен нэп. Жизнь сразу наладилась, откуда-то появилась масса товаров, но появились огромные деньги у одних и весьма скромный заработок у других… Сейчас, конечно, все иначе, но какие-то нечестные люди умудрились нажиться на трудностях и несчастьях других. И что из этого? При чем здесь «придуманные мифы»? Порядочность всегда останется порядочностью, а не…
— Опять ты за свое, — перебил Володька. — Порядочность, непорядочность. Это чересчур прямолинейно. Жизнь не укладывается в эти два понятия.
— Ты так решил? — она посмотрела на него. — Объясни тогда.
— Чего объяснять? Жизнь каждый день подчеркивает относительность всего этого, — махнул рукой он.
— Нет, дорогой, человечество дорого заплатило и еще дорого заплатит за то, что сочло абсолютные истины за относительные, — сказала мать убежденно.
— Ты веришь в абсолютные истины?
— Без них нельзя жить, Володя.
— А «не убий»?! И война? Нет, мама, ты не права, — он поднялся и стал ходить по комнате, громыхая сапогами, потом остановился. — Понимаешь, мама, во время войны у каждого был смысл жизни — победить. А сейчас?
— Жить честно, — спокойно сказала мать.
— Опять — честно, нечестно! Честно я не мог сходить даже в ресторан, чтобы отпраздновать возвращение. Ходил на чужой счет — то угощал Деев, то Гошка…
— Кто этот Гошка?
— Мой бывший разведчик. Разве я не говорил тебе о нем?
— Нет… Володя… — она помолчала, словно колеблясь. — Ты что, действительно взял взаймы у Сережи и на эти деньги мы так шикуем?
 
— Спроси у него, — стараясь придать уверенность голосу, ответил Володька.
— Я и спрошу, — не сразу сказала она. — Хотя, конечно, вы уже сговорились.
Володька ушел в свою комнату с неприятным ощущением, какое всегда бывает после вынужденного вранья. Кроме того, слова матери если не убедили его окончательно, то дали толчок к мыслям тоже нелегким. И тут позвонила Майя.
— Как поживаешь, Володька? — спросила она небрежно.
— Так себе… — пробурчал он.
— Смотрю, у тебя неважное настроение?
— Вроде… Знаешь, Майка, я, как вернулся в Москву, начал делать что-то не то…
— К этому «не то» отношусь и я? — шутливо осведомилась Майка.
— В какой-то мере, — ляпнул он прямо. — Потому что это один из целого ряда непорядочных поступков, мною совершенных.
— Боже, как длинно и непонятно! — воскликнула она. — Неужели ты надеешься прожить, всегда поступая порядочно?! Это смешно, Володька! Господи, насколько же я старше тебя! Надо ведь вернуться с войны таким невинным агнцем, — она рассмеялась.
— Не такой уж я невинный, — угрюмо сказал Володька. — Просто в войну всегда делал то, что надо. А сейчас делаю не то…
— Я как-то не замечала, что ты страдаешь рефлексией. Что ж, позанимайся этим, только не слишком всерьез. Я больше не буду тебе звонить, а то получилось — связался черт с младенцем. Не хочу быть этим самым чертом… Но, когда будет плохо, звони, — она резко повесила трубку.
Володька, вспомнив про разговор с Сергеем, набрал Майкин номер:
— Мы не закончили разговор, Майя.
— Разве?
— Что у тебя было с Сергеем? — спросил он в упор.
— Вот в чем дело? — протянула она. — Что он тебе рассказал?
— Что очень приятно провел с тобой время.
— Если ему было приятно, при чем здесь я? Никаких приятностей я ему не доставляла. Посидели в «Коктейле», вот и все.
— Правда, Майка? — произнес он с облегчением.
— Я не врушка. Ну, теперь все? — и, не дожидаясь ответа, повесила трубку, но уже не так резко.
~~~
— Привет, сэр! — окликнул его Сергей около букинистического магазина, находящегося вблизи Сретенских ворот. — Почему не звонишь?
— Так…
На самом же деле Володька был обозлен на Сергея за намеки насчет Майки, и ему не хотелось встречаться с ним. Но сейчас, когда он взглянул на него, у Володьки сжалось сердце — Сергей плохо выглядел, ничего не осталось от того бравого, самоуверенного вида, с которым он встретил Володьку у себя дома. В руках был вузовский учебник по медицине.
— Зачем тебе это? — Володька показал на книгу.
— Пойду в медицинский…
— А химфак?
— Ты газеты читаешь? Чудеса — дезертиры, эти гады, которые воевать не хотели, амнистированы, а… — он замолчал.
— Ну, знаешь, многих же зазря посадили под горячую руку: и от эшелонов отставших, и случайно от части отбившихся, ну и прочих, — заметил Володька.
— Тех — понятно. Но ведь и настоящих дезертиров амнистировали, — Сергей взял Володьку под руку. — Пойдем посидим где-нибудь… Так вот, Володька, не будет мне на химический хода, понимаешь, там все сложнее. Ну а с медициной полегче. Тебе ясно все?
Володька кивнул.
— Попробуем сделать что-нибудь настоящее на этом поприще, — он улыбнулся и сжал Володькин локоть.
Они прошлись до бульварного кольца и присели в скверике.
— Ты не находишь, что в этой войне было… ну, нечто трагическое? — начал Сергей.
— Ты говоришь о тех пяти-шести миллионах наших потерь?
— И о них, конечно. Но не о пяти-шести, их было гораздо больше, Володька.
— Думаешь?
— Предполагаю… — он вытащил папиросы, закурил. — Мда… странный мы народ — русские… Все для будущего, — повторил Сергей то, о чем часто твердил в сорок втором, и задумался.
— Война — всегда трагедия, Сергей, — сказал Володька.