Учение гордых букашек (СИ)

— Сказал бы да нечего.
— Чтоб тебя! — внезапно сорвался Беладор. — Я вижу, когда лгут!
Он ударил Писаря факелом по голове. Писарь повалился, ломая зубы от боли, пытаясь смахнуть горячее масло с ушей и лица. Боль прекратилась, ее сменила ярость. Писарь кинулся на свет, который смазано видел сквозь обожженные ресницы. Новый удар, теперь ногой под колено скосил Писаря.
— Говори, Агребов выродок!
Писарь рванулся на голос, и на сей раз не промахнулся. Повалив здоровенное тело, Писарь принялся бить кулаками. Тут же ногу Писаря свело в ненужном движении, что-то мешало, а потом пришла боль. Беладор воткнул ему кинжал в бедро и Писарь снова корчился на полу. Беладор дал Писарю отдышаться от боли.
— Скажи где он, Писарь. Ему не будет зла. Нам нужен не твой друг, нам нужны мятежники.
— Осберт не сдаст тех, кто его спас.
— Дайте кнут, — велел Беладор.
До того дня, Писарь много раз видел, как человека бьют кнутом, видел даже людей, что с вытаращенными глазами терпели, когда их спины содрогались под ударами на площади. Представляя эту боль, думал, смог бы он выдержать? Мол, нужно покрепче сжать зубы, напрячь спину, иметь волю не кричать. Все оказалось не так. Кнут через плоть прорезался до самой души, спина выгнулась, забилась, будто бык под всадником, но боль сидела крепко. Убежать нельзя, она пробивала все, после первого удара забылась прежняя рана, осталась только жгучая полоска на теле. К лицу хлынула кровь, по ушам изнутри вдарили молоты, Писарь был оглушен болью, рот немо открывался. Беладор прорезал мясо. За кнутом последовал вопрос, и снова удар, и еще.
Беладор остановился. Он долго разглядывал Писаря. Только что он рвал ему спину, а теперь смотрел так, будто подобрал ребенка избитого ворьем на темных улицах Гааны. Когда Писарь пришел в себя, Беладор спросил:
— Зачем молчишь?
— Все в Гаане знают, что ты хороший человек, Беладор. Разве они ошибаются? Почему не отпустишь меня?
— Теперь я должен быть хорошим командиром, оказалось одно с другим не вяжется. Мне плевать, когда идейные подонки молчат и страдают, это честная борьба, они терпят чтобы их близкие оставались свободны. Большинство из них ломаются через неделю, есть и настоящие герои. Ими я восхищаюсь, жаль такие умирают медленно и не по-людски.
— Зачем тогда держишь кнут?
— Мне противно тебя пытать, поверь. Ведь ты даже не знаешь, кого защищаешь. Так зачем берешься воевать со мной?
— Ты меня не слушаешь, так зачем берешься задавать вопросы? Не знаю я ничего. Или признавать этого не положено?
— Ты это брось, Писарь, не нужно так разговаривать.
Беладор погладил навершие меча. Писарь стих. Беладор давил молчанием.
— Даже если бы я знал, разве мог бы сказать? — наконец подал голос Писарь. — Вы будете пытать Осберта. А он не захочет доносить.
— Как думаешь, скоро они догадаются, что я гонюсь за Осбертом? Он пьяница, человек не надежный, сколько он проживет, зная, где обитают эти нелепые, но поверьте мне, кровожадные бунтари. Они ничуть не лучше меня, такие же жестокие люди дела. Они убьют твоего друга, они заинтересованы в его смерти. Я хочу, чтобы он жил. И потом, уверен, если бы Осберт знал, что может тебя спасти, он бы сам пришел. Дай ему такую возможность.
Писарь, не отвечал, лежа рассасывал в голове разговор. Зачем эти люди хотели убить короля. Зачем Осберт ввязался в драку, что обернулась для Писаря кошмаром. Душу проняла бессильная злость к нему. Почему Писарь должен пережить завтрашний день, и следующий и еще вечность ждать смерти. А Осберт, не чувствует будто его мясо вывернуто, порублено и грубо напихано в кожаный мешок. Зачем Фатэль дает ему надежду на спасение, он всего лишь стражник и он трус. Писарь это точно знает, он трус, он не решится освободить его.
Тут все мысли расступились перед одной. Душа задрожала и тело вместе с ней. Ему не обязательно умирать под башней. Следом за этой мыслью в нем начали множиться, расти до великанских размеров слова Белладора, о том, что Осберт может умереть от рук бунтарей. Писарь ведь сможет его уговорить рассказать все Белладору. За другом должок, если бы он знал, за что Писаря бросят под башню, то помог бы. Но откуда Осберту знать?
 
— Кнут, — приказал Беладор.
— Я отведу к нему, но ты дашь нам поговорить.
— Говорите сколько угодно, убеди Осберта помочь, и никто больше не пострадает. Мы сами сходим за ним и приведем для разговора.
— Нет, я с вами, и только вдвоем. Отряд его испугает.
— Это слишком затянулось. Ты не сможешь ходить, нет времени ждать пока ты поправишься.
— Вам не найти его без меня, места в которых он спрятался обширны, там есть хижина одна из многих к которой нужно подойти тихо, чтобы не спугнуть. Мы вдвоем. Я готов.
Доказать это не получилось. Писарь встал и даже прошел пару шагов, но споткнулся.
Плотно сбитый низенький человек неуклюже выпал из темноты за приоткрытой дверью. Белладору пришлось наклонится, когда слуга принялся быстро нашептывать советы. Командир вновь выпрямился, но губы слуги еще продолжали двигаться, дожевывая слова.
— Не верю я в такое, — поразмыслив, ответил Белладор. — да и отец Паржо сгорел.
Кертис снова что-то прошептал, и Белладор согласился.
— Хорошо, веди своего монаха.
Слуга Кертис махнул двум стражам. Те быстро убежали, но вернулись нескоро. Белладор спокойно, ждал. Кертис был его нетерпением, он бранился на стражников и ходил по подвалу, загребая ладонями воздух. Монах, с кувшином в руках, явился лишь через несколько часов. Кертис сразу накинулся на него:
— Почему так долго? Тебе не сказали кто зовет?
— У меня была встреча, — прикрыв глаза, произнес послушник Гебы.
— Кертис, не тревожь человека, — сказал Белладор. — Он разговаривал со своей госпожой.
— Да я молился
Монах слегка поклонился. Беладор указал на Писаря.
— Мне нужно чтобы этот человек исцелился, вы способны это сделать?
— Не я. Геба может его вылечить, если пожелает. Но она редко отвечает.
— Тогда попросите ее об этом. Нам следует выйти? Нас не заденут молнии, или огонь Матери? — насмешливо спросил Беладор.
— Такой обряд расплавил бы стены темницы, но я не так близок к Матери, чтобы просить о таком. Возможно, Геба внемлет моим молитвам исцелить его тело, ведь этот человек не умирает.
Монах подошел к Писарю и проговорил тихо:
— Ты хочешь быть здоровым?
— Да.
Тогда монах разбросал белые семена по полу. Встал напротив Писаря и наклонил кувшин над его головой.
— Из чрева твоего земля, — зашептал он, — из слез соленая вода морская, по воле твоей исцелится дитя, роди его заново Матерь благая. Из тебя в тебя, из тебя в тебя, из тебя в тебя, — твердил монах все менее четко.
Капля упала из кувшина на волосы Писаря. Семена вдруг треснули, тонкие зеленые стебельки побежали, огибая квадратные плиты пола. Они рвались к воде, она уже потоком лилась, как из десятка кувшинов. Стебли коснулись ран, и нитками принялись зашивать и стягивать, латать тело Писаря. Стражники вскрикнули, повалились бить поклоны. Даже видавший многое Беладор отступил к стене и пошепту молился. Писарь с благоговением терпел целебную руку Гебы. Ростки впитывались в кожу, возвращали ей целостность. Когда вода перестала литься, стебли рассыпались пылью, а монах обмяк. И упал бы, но Писарь подхватил его, здоровый.
  
Предатель
 
Ослабевшего монаха передали стражникам, и те с почтением унесли его на осторожных руках. Двое посыльных поднялись с колен и побежали следом. Они восхваляли Матерь, кланялись, пели. Непривыкшее к радостным молитвам Гнилье изумленно смотрело на стражников. Писарь изучал древние обряды, но никогда по-настоящему не верил преданиям. Думал все дело в традициях и символах, кувшин знак женского тела и Матери, изливает жизнь на головы людям. Всего лишь поклон старым идеям. Оказалось традиции наполнены действенной силой, и теперь Геба ответила на зов.