Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)

– Феликс, не буди лихо, пока оно тихо. Скажи, а ты узнал у следователя, когда тело твоей покойной жены будет выдано для погребения?
– Нет. Боже милостивый... Мне как-то и в голову не пришло об этом узнать...
– А между тем, прости, что напоминаю, но нужно позаботиться о достойных похоронах и поторопить с выдачей тела из следственного морга. Стоит такая жара, что через пару-тройку дней твою супругу придется хоронить в закрытом гробу...
– Митя, как ты можешь, так грубо, так бестактно говорить мне о подобных вещах?
Феликс снова зарыдал.
– Я не в силах себе это представить! Ужас, ужас какой-то! – повторял он.
– Да будь же ты мужчиной, – возмутился Колычев. – Ты должен исполнить последний долг перед памятью Веры. Кто еще позаботится об отпевании и похоронах?
– Митя, не сердись, но ты не мог бы взять хотя бы часть этих хлопот на себя? Понимаешь, мне так тяжело, просто невыносимо даже думать об этом, не то чтобы заниматься подобными делами. И потом, Митенька, пусть Веру в любом случае хоронят в закрытом гробу. Я не хочу снова видеть ее мертвой и изуродованной. Не хочу, не хочу! То, что нам показали в морге, было настолько ужасно, неправдоподобно, дико... Эта картина сама уйдет из памяти, как кошмарный сон. Но любоваться на Веру в гробу в течение всей поминальной службы просто невозможно! Пусть жена навсегда останется в моей памяти живой, молодой и прекрасной.
– Ну что ж, как скажешь. Я, конечно, похлопочу обо всем. А матери в имение ты послал телеграмму?
– Какую телеграмму? Зачем?
– Неужели тебе не пришло в голову, что княгиня волнуется? Ты уехал для беседы с судебным следователем и не вернулся домой. Матушка уже наверняка места себе не находит и воображает, что тебя заточили в какой-нибудь здешний равелин.
– Ой, мне это тоже не пришло в голову.
Колычев промолчал. Конечно, легко было сказать, что в любую голову хоть изредка должно что-то приходить, но Феликс находился в таком неуравновешенном состоянии... Все-таки смерть жены гораздо сильнее выбила его из седла, чем это могло показаться поначалу.
В тяжелую минуту у людей часто обостряются присущие им, но не явно выраженные в обыденной жизни черты – кто-то становится отчаянно смелым, кто-то слезливым, кто-то излишне расчетливым. У Феликса обострилось легкомыслие...
– Митя, пожалуйста, сходи, отправь маман телеграмму, а то ведь она и вправду скоро начнет от тревоги на стену лезть с ее-то характером. Что, текст? Нет, текст я писать не буду. Ну пожалей же хоть ты меня, у меня совершенно нет сил. Напиши сам, что сочтешь нужным...
Заполняя телеграфный бланк, Колычев на секунду задумался, а потом уверенно набросал, макая казенное стальное перышко в полупустую чернильницу:
«Дорогая матушка вскл Не тревожьтесь эти дела задержали губернском городе тчк Телеграфируйте на адрес гостиницы «Люксор» тчк Дмитрий остался со мной тчк Ваш любящий сын Феликс».
– Примите телеграмму-молнию, – попросил он почтовую барышню. – Пусть поскорее доставят.
– Простая встанет вам дешевле, а ее тоже доставят быстро, – ответила телеграфистка, с интересом поглядывая на молодого господина, отправлявшего телеграмму в княжеское имение. – Мы сейчас и пошлем, сию минуточку, а там уж, на месте, сколько потребуется времени, чтобы почтальону до усадьбы добраться, это от срочности телеграммы не зависит.
– Все равно, пусть будет молния, – не согласился Колычев.
«Наверное, это и называется – ложь во спасение: отправить успокоительную телеграмму матери от имени ее сына, – думал он, покидая почту. – Если бы я написал от своего лица, то княгиня все равно навоображала бы столько ужасов, сколько смогла бы ей подсказать фантазия, и ни за что не поверила бы мне, что с сыном все в порядке».
  
Глава 10
 
Заплатин на допросе у судебного следователя заявил, что князь Рахманов был накануне убийства у него в гостях, напился, задремал на диване в гостиной и проснулся только к полудню. Слова его подтвердили несколько приятелей и развеселых девиц, мало кому известных, но державшихся бойко и уверенно. Они ухитрились расцветить рассказ о пребывании князя в гостях яркими подробностями.
 
– Ах, князь Рахманов, он такой душка, даром что аристократ, а нисколько не чопорный, – говорила одна. – Мы с ним, когда полечку плясали, он спрашивает: «Вы, милочка, шампанское любите?» Я ему говорю: «Просто обожаю!» А князь мне в ответ: «Так приезжайте ко мне в имение, будете принимать ванны в шампанском. Это очень способствует женской красоте». Такой шутник!
– Когда его сиятельство совсем уж, миль пардон, развезло, он на диванчике в углу прикорнул, – говорила другая. – Я к нему подхожу и спрашиваю: «Князь, дуся моя, может быть, вам лучше на воздух?» А он отвечает: «Нет, я желаю пребывать в цветнике из роз, подобных вам, моя дорогая!» – «Ну так вот вам, ваше сиятельство, стакан сельтерской и холодный компресс на лоб, станет легче!» Я – человек добрый, душевный, почему бы не помочь ближнему, на небесах зачтется... А он, пупсик, аж застонал от удовольствия. «О, – говорит, – так только восточных султанов обхаживают их преданные одалиски!»
– Я прямо поражалась – кругом шум, гам, музыка, танцы, а он спит себе на диванчике и хоть бы что ему! Еще Жорж, знаете Жоржа, такой усатенький симпатяга, приказчиком в магазине колониальных товаров служит, так вот, Жорж этот князю Феликсу и говорит: «Ваше сиятельство, ножки извольте принять из прохода, не ровен час, кто-нибудь споткнется». Ну у Лешки Заплатина дома, известно, теснота, а мы все ж таки танцуем... А князь спит себе и не слышит. Жорж взял его ноги и положил на диван, прямо на валик. Мы все со смеху покатились, а князь даже и не проснулся. Так до самого утра и спал. Я уж под утро домой собралась, а князь все спит. Лешка его пикейным одеяльцем прикрыл и оставил на диване. Лучше бы, конечно, в спальню перевести было, но Заплатин сам хотел со своей дамой сердца в спальне уединиться, ну вы понимаете, амуры у них...
Следователь запротоколировал показания заплатинских гостей и позволил князю Рахманову вернуться в имение.
Оказавшись дома, Феликс, который уже окончательно свыкся с образом безутешного вдовца, заперся в своей спальне. Колычеву, как князь и обещал, пришлось самому заняться организацией похорон.
Неожиданно помощь в этом деле оказала Дмитрию княгиня, успевшая справиться с нервным потрясением. У нее был большой житейский опыт по части разнообразных похорон и, как оказалось, определенная деловая хватка.
Княгиня настаивала, что похороны незнакомой ей при жизни невестки должны пройти по первому разряду.
– Знаете, Митя, как бы то ни было, эта женщина была законной женой моего сына, и я не допущу, чтобы княгиню Рахманову кое-как забросали землей, словно простую бродяжку. Неужели вы хотите, чтобы о похоронах супруги Феликса судачила потом вся губерния? – спрашивала она у Колычева, который как раз хотел этого меньше, чем кто бы то ни было. – С расходами, голубчик мой, считаться не будем, но все должно быть достойно, даже более чем достойно, по-княжески. Гроб закажите самый лучший, какой только можно будет найти у здешних гробовщиков... И чтобы непременно были факельщики и наемные плакальщицы – наша семья невелика, но нельзя же допустить, чтобы за гробом бедной девочки шли только два-три человека. Я полагаю, лучше всего сделать так – в губернском городе, где мы получим тело Веры из следственного морга, закажем большое отпевание в соборе, потом тело несчастной со всеми возможными почестями следует перевезти сюда, здесь состоится еще одно, малое отпевание в местной церкви и похороны, а потом поминальный обед. Только ради Бога, не отправляйте гроб морем – это нехорошо, если покойную будет трясти на волнах. Пусть прямо из собора везут ее сюда на похоронном катафалке в сопровождении траурной процессии – я полагаю, на хороших лошадях часа за четыре, в крайности за пять, можно добраться сушей. Зато это будет гораздо пристойнее – такой печальный, увитый белыми цветами кортеж к месту последнего упокоения несчастной... Как вы полагаете, Митя? Советоваться с Феликсом я не рискую, у нею разошлись нервы, он совершенно сдал. Бедный мальчик, к нему тоже надо иметь жалость! По-хорошему, мне следовало бы предъявить ему ряд претензий, но ведь не в такую же горькую минуту! Материнское сердце – не камень.