Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)
– По всему видно, хозяин гостеприимный, – саркастически заметил Антипов, – и прислуга вышколенная. А ну-ка, братец, поди сюда, – поманил он грубого дворника. – Дело есть.
– Вот еще, уже побежал, – огрызнулся дворник, но все же оставил метлу и подошел к запертой калитке. – Вали, говорю, отседова, а то полицию свистну.
– Полицию звать незачем, – миролюбиво ответил Антипов и вдруг, молниеносным броском протянув руку сквозь решетку, крепко схватил дворника за бороду и потянул вперед так, что его лицо оказалось зажатым между двумя чугунными прутьями. – Незачем, говорю, полицию звать, я сам полиция. Агент уголовного сыска Антипов. Так что, дядя, не ори, отпирай калитку и веди нас в дом, пока без бороденки не остался.
– Ну раз полиция, так извольте, милости просим. Сразу бы сказывали, что по полицейской надобности, так и разговор другой был бы, – дворник загремел ключами. – А то ведь, ваше высокоблагородие, хоть и агент, а фулиганничаете, как босяк подзаборный...
– Рассуждаешь много! – прикрикнул Антипов. – И не высокоблагородие я, а просто благородие, мне чужих чинов не требуется...
– Вот сюда, ваше благородие, за угол дома зайдите, там боковая дверочка, парадный-то вход заперт...
Колычев и Антипов вошли в боковую дверь и оказались на черной лестнице, приведшей их на второй этаж.
На кожаном диване в полутемном кабинете, прикрыв лицо газетой, храпел мужчина в расстегнутой жилетке.
– Хозяин! – гаркнул у него над ухом Павел. – Сыскная полиция. Просыпайтесь, у нас к вам дело.
– А, что? – вскинулся с дивана бородач, внешне чем-то, может быть, окладистой бородой, а может быть, угрюмым лицом, сильно напоминавший неприветливого дворника. – Кто такие? Какого рожна в мой дом вперлись?
– Сыскная полиция, говорю. Пришли по делу, – коротко повторил Антипов. – Разговор есть.
– Ну садитесь, раз по делу, – предложил окончательно проснувшийся бородач. – В ногах правды нет, а ваша служба казенная. Так что у вас за дело ко мне, господа?
– Было бы желательно поговорить о вашей невестке, вдове Никиты Покотилова.
– Об Аське, что ли? Так об ней, об заразе, уж почитай все говорено-переговорено. И на следствии, и на суде... Ах, да! Я слыхал, что она вроде как из каторжной тюрьмы в бега сорвалась. Меня уж спрашивали, не имею ли сведений о беглой преступнице. Да откуда мне... Вот вам святой истинный крест, ничего про Аську не знаю, не ведаю...
– Ну, а как вы к ней прежде относились, до суда? – вкрадчиво спросил Антипов.
– А как мне к ней относиться? Она, чай, не моя жена, братнина. Но мне она по сердцу не пришлась с самого первоначала, скажу как на духу. Нестоящая бабенка, пустая, хоть и приданое за ней большое давали, но не с деньгами же жить, а с бабой. Я бы поостерегся такую в семью вводить. А Никита ей слишком большую потачку во всем давал. Это не дело, чтобы мужняя жена по балам да по гулянкам разным в одиночку без мужа моталась, а хозяйство без пригляду бросала. У нас, у Покотиловых, всегда другое в семье заведено было. Наш родитель покойный старой веры держался, истинной, и нрава был крутого. Бабы в доме свое место знали, пикнуть никто супротив его воли не смел. Он, бывало, только бровью поведет, так уже все наперегонки несутся волю его исполнять. Но как в России-матушке при прошлом-то государе на древнюю веру гонения были, раскольниками нас величали, а уличенных в расколе могли из купеческого сословия в мещане выписать, а то и вовсе в острог посадить, батюшка, скрепя сердце, никонианскую веру принял и нас с братом на то же благословил... А на Никитушке так отказ от древнего благочестия сказался, что он словно и не в себе стал. Книжки богомерзкие читать принялся, в храм Божий стал редко ходить, а все больше по театрам трепался. Ну и знакомства свел, прости Господи, негодящие. Вот и подцепил невестушку себе под стать...
Ксенофонт горько вздохнул, налил стаканчик водки из стоявшего на столе графина и, не поморщившись, залпом выпил.
– Никакого толка в ней не было, в Аське в этой, – продолжил он, утерев губы. – Сколько жили с братом, так ведь и не понесла от него. Другая баба, глядишь, уже через месяц после свадьбы брюхата, а эта год за годом все пустая ходит. Хозяйство валиком катится, прислуга приворовывает, капусты в доме наквасить некому – хозяйка где ни то на балу среди чужих мужиков выкрутасы по паркетам выворачивает. И ведь как еще разоденется на эти балы – вырез на платье чуть не до пупа, сама из выреза своего мало что голяком не выскакивает. Я иной раз не сдержусь, по-родственному ей скажу: «Вот не я твой муж, я бы тебе укорот задал!» А она мне в ответ: «Ха-ха, бодливой корове Бог рог не дает!» Ну, думаю, погоди, курва, посмотришь еще у меня, кто из нас корова!
– Поэтому вы и убили брата, чтобы отправить ненавистную невестку на каторгу? – перебил вдруг Антипов разоткровенничавшегося Ксенофонта. – А заодно и денежками из братнина наследства разжиться?
Ксенофонт подавился словами и выдавил из себя лишь нечто, похожее на кудахтанье испуганной курицы.
– Куш хороший удалось отхватить, ничего не скажешь, – продолжал свою атаку Антипов, демонстративно оглядывая кабинет хозяина оценивающим взглядом. – Богато, богато... Стало быть, предприятия, построенные братом, на продажу пустили, а домик себе решили оставить?
– Это что ж вы такое, сударь, говорите? – вскинулся оправившийся Ксенофонт. – Это как же у вас язык повернулся такие слова произнесть? Это я брата родного убил? Или креста на мне нет – Божью заповедь нарушить, на смертоубийство пойти и навек душу свою загубить грехом тяжким? Следствие показало, что Анастасия, змея окаянная, мужа порешила, и суд то же приговорил. Пересмотра дела не было, приговор в силе, так что же это вы на меня напраслину такую возводите?
– Ну приговор суда можно по вновь открывшимся обстоятельствам пересмотреть, – хмыкнул Павел Мефодьевич. – Фактики против вас, Ксенофонт Гаврилович, у нас появились.
– Какие-такие фактики? – пролепетал Покотилов.
– Как бы тут верхний свет зажечь, темновато у вас. Бумагу предъявлю, а вы ее и не рассмотрите толком впотьмах-то.
Ксенофонт кивнул, но не двинулся с места.
– Интересная вещь обнаружилась, господин Покотилов, – не переставая говорить, Антипов нашел у двери медный кружок электрического выключателя и щелкнул рычажком. Под потолком вспыхнула и заиграла огоньками хрустальных подвесок массивная люстра.
– Вот, так посветлее будет, – удовлетворенно кивнул Антипов. – О чем бишь я говорил-то? Ах, да – установлено, что вы собственной рукой написали письма своей невестке от мнимого любовника и подбросили их в комнату Анастасии Павловны с целью возбудить против нее подозрение в убийстве, которое сами и совершили.
– Ка-ка-ки-кие письма? – запинаясь прошептал Ксенофонт. – Какие-такие письма?
– А вот какие, – Антипов вытащил из внутреннего кармана пакет с бумагами, достал один лист и принялся выразительно читать:
– «Ты прекрасна, возлюбленная моя!»
– Просто «Песнь песней» Соломонова, – не выдержал Колычев, сохранявший все это время молчание.
– Да какая там «Песнь», – фыркнул Павел. – Дальше-то слог малость подгулял: «Как вспомню давешний наш вечер и твои страстные лобзанья, так испытываю дрожь в конечностях и во всех своих членах»... Изящества вашему слогу не хватает, Ксенофонт Герасимович. Ну что ж, собирайтесь, поехали в арестный дом...
– За-за-за что?
– За лжесвидетельство, в коем вы уже изобличены, за фабрикацию улик и за убийство вашего брата, в коем вы сознаетесь, когда посидите в каталажке да походите к судебному следователю на допросы.
– Не виноватый я! – Ксенофонт бухнулся на колени и завыл, кланяясь Антипову в ноги. – Не убивал! Христом Богом клянусь, не убивал я Никитушку. Не губите, ваша милость, господин полицейский! Безвинный я. Не убивал! Письма да, написал и Аське подкинул, было дело, признаю. Попутал нечистый. Но этот грех не велик...
– То есть как не велик? – строго спросил Антипов. – Под каторгу женщину подвел...