Антитело (СИ)

– Алё?
Дан говорил, словно из железной коробки. Рытов повернулся к стене, будто его кто-то увидит, набрал в лёгкие воздух и быстро выдавал предложение за предложением:
– Дан, это я. Ты меня спрашивал, а я ссал сказать. И вот: я влюбился в тебя. Нехило так влюбился. Сейчас даже не скажу, когда точно. Всё, как в книжках пишут: сны, фантазии, тоска, ревность. Я хотел заботиться о тебе, жить с тобой, спать с тобой, быть для тебя самым-самым. Но мне не хватило ни смелости, ни честности, чтобы открыться. Надо было сказать это тебе лично, но я по-мудацки дотянул до твоего отъезда. Так что говорю сейчас. Вот.
В трубке что-то загрохотало. Рытова вдруг продёрнуло от чего-то неуловимо знакомого.
– Ясно, – по-деловому ответили ему. – У тебя двести вторая квартира?
Рытов очумело повернул голову к входной двери. Промычал «э-м-да» в трубку. В ту же секунду по квартире разнеслась трель звонка. Рытов пошёл к двери, покачиваясь. Каждая нога, казалось, весит по тонне. Он дёрнул за ручку.
Дан скользнул по Рытову взглядом и заглянул ему за спину.
– Ух ты, а я всё по-другому представлял. Вообще по-другому!
И тут Рытов понял: он спит. Как в книге про осознанные сновидения. Он отступил вглубь коридора, пропуская самого желанного гостя. Фантом заглянул во все двери, повернулся к нему и, запихнув руки в карманы джинсов, удовлетворённо улыбнулся.
– Это хорошо, что ты сказал про «влюбился». По крайней мере, прояснилась ситуация с минетом. А то я, знаешь, терялся в догадках.
Рытов прислонился к стене, переплёл руки на груди для устойчивости.
– У меня сейчас была теория, что я сплю, но она не выдерживает критики.
Дан помотал головой в поддержку данного вывода. Рытов продолжил логическую цепочку:
– Ты видишь, и ты не уехал.
Дан провёл рукой по стене, по которой он ходил из кухни в комнату ещё неделю назад. Рытов задал вопрос, который сейчас пугал его больше всего:
– Как давно ты видишь?
Дан посмотрел ему в глаза и вдруг спохватился.
– Что ты там себе придумал? В среду! В эту среду, где-то днём, – он зажестикулировал, лицо светилось азартом, радостью. – Сначала всё облачка-облачка, а потом всё так зернисто, словно через ткань. И вот тут слева, – он поднял левую ладонь, изображая козырёк, – прям пятно, будто что-то закрывает обзор. А потом в течение нескольких часов пошла резкость. Я пошевелиться боялся! Сел на кровати, глазами хлопаю, Аурика рядом, молиться взялась, представляешь?
Он засмеялся, открыто, душевно, Рытов никогда не слышал такого его смеха. Он смотрел на Дана и тоже улыбался, чувствуя, как щекочется кончик носа. Ему стало тепло, близко, спокойно. Ему было до головокружения хорошо!
– Знаешь, я боялся спать ложиться! Думаю, вдруг усну, а утром опять темнота. Просыпался каждый час и таращился.
Он вдруг замолчал, пристально посмотрел Рытову в глаза и заговорил медленнее:
– Я очень ошибался в тебе. И ты сам в себе ошибался. Поэтому сбил меня с толку, вёл себя, как… пижон какой-то. А ты – вон какой. Ты добрый и очень-очень правильный. У тебя идиотские замашки и всякая наносная шлабудень, но огромное сердце. То, что ты сказал… это… взаимно.
Рытов почувствовал, как пунцовеет. Он поднял ладонь к лицу, пытаясь закрыться. К такой речи нельзя быть готовым. Он ожидал услышать нечто подобное… никогда! Сквозь пальцы он увидел, как Дан тоже смущённо потупился. Рытов кашлянул, чтобы не дать петуха.
– Где твоя тётка?
Получилось хрипло, будто даже с угрозой.
– Уехала.
– Ты останешься здесь?
Дан шагнул к нему.
– А давай хватит уже с разговорами? Что-то такая херня получается, я сейчас от стыда сгорю. А?
Рытов потянулся к нему, несмело взял за край футболки.
– Да ужас, сам не знаю, куда себя деть.
Он поднял глаза. Сейчас Дан казался ему совсем другим. Он не мог вспомнить, каким тот ему виделся раньше. При их первой встрече в лифте, и потом в офисе, на собраниях. Будто это были не они. Его Дан сейчас стоял напротив и смотрел в глаза без всяких сомнений, недомолвок, без кокетства и красования. Они всё теперь знали, всё решили. Оказывается, любовь – это совсем не страсть, флирт и секс. Не про тело и красоту. Это про осознание, что тот другой – это часть тебя. И его чувства – это твои чувства. И тебе плохо, когда ему плохо. И ему страшно, когда тебе страшно. А хорошо может быть только вместе. Рытов потянул Дана на себя. Тот завалился в его сторону, приобнял за талию. Их губы соединились так естественно, словно синхронный взмах крыльев. Рытов больше не чувствовал чёткую границу своего тела, ему казалось, что они сливаются. Ощущение было пугающе офигенным, на грани галлюцинаций. Поцелуи – как маленькие инъекции счастья, было невозможно остановиться. Тела говорили друг с другом на своём языке. Они прижимались и обтирались друг о друга без всякого управления. Осознания хватило только на то, чтобы дойти до кровати. Дальше – блаженная кома.
 
Рытов прислушивался к своему счастью, лёжа в темноте. Счастье сопело рядом. В сети пишут, что учёные отнесли любовь к заболеваниям. Эти учёные, наверное, были такие же несчастные, как Рытов. Он провёл ладонью по тёплой голой спине. Он болел всю жизнь. Равнодушие – как вирус, который сидит внутри, но не убивает. Не важно, кто передал его тебе, он тоже был кем-то заражён. Но больным нельзя сдаваться, им надо вырабатывать антитела. Рытов усмехнулся в подушку, остановившись рукой на круглой заднице. Его антитело было очень умное и говорило по-молдавски.
Рытов схватил с тумбочки телефон и открыл окно сообщений.
01:23
Вы: Никитос, спишь? Вставай и слушай! Всё, что ты говорил тогда, – это симптомы, и они ложные, друг. Ты поймёшь, когда встретишь своё счастье.
01:37
Никитос: Уже встретил. Четыре штуки. В связи с чем имею вопрос: вам серые котята не нужны?