Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ)

  
Я знаю, кто убил Лору Палмер
   
Пролог. И стало слишком поздно
 
Скорее бы стало слишком поздно.
Вот это была подходящая мысль. За нее можно ненавидеть себя до конца жизни. К счастью, его совсем недолго придется ждать.
Скорее бы стало слишком поздно. Когда ничего уже нельзя будет изменить, она снова станет свободна. Не будет ледяной ладони, зажимающей рот, заломленных за спину рук и чужого колена, упирающегося в спину.
И реки не будет — совсем близко, за кованой оградой моста. Теплой серой воды, напитанной чернотой июльского неба. Ласковой и грязной воды ленивой городской речки, которая вот-вот обнимет за плечи, обнимет разгоряченную голову, обнимет сломанные ребра. Обнимет и заберет, все заберет себе мудрая и ласковая, равнодушная и мелководная городская река.
Пусть же скорее станет слишком поздно.
— Прекрати дергаться. — Почему у человека, который ее держит, дрожит голос? — Прекрати. Ты ничего не изменишь.
Конечно, не изменит. Она и не сомневалась. Вот вода, вот измятые белые цветы в свалявшихся светло-русых волосах, кровь на лице — застывает на подбородке, капает на воротник с изрезанного рта. Что теперь можно изменить?
Зато она будет улыбаться. Всегда будет улыбаться слишком широко.
— Прекрати…
Она кивнула.
И стало слишком поздно. Пришла вода, теплая и теперь безбрежная. Обняла за плечи, обняла разгоряченную голову, напоила мертвые цветы и распутала волосы.
Осторожно вымыла кровь из перерезанного горла — забрала последние удары замирающего сердца, стерла с лица застывшие слезы.
Ласковая и теплая июльская вода.
Вот и стало слишком поздно.
…
Где теперь Яна? Откуда мне знать.
Я знаю, что от нее осталось — полная ванна остывшей воды и цветов, гниющих на дне. Не знаю, для кого цветы — для Яны или Веты.
Вету нашли лежащей на берегу, лицом вниз. Я видел фотографии. Белое лицо, набрякшее речной водой, кожа в крупинках мусора и песка, слипшиеся светлые волосы и закатившиеся глаза — неестественно большие, опухшие. Река вылизала всю кровь из перерезанного горла, наполнила тело серой сыростью.
Жаль. Я запомнил Вету совсем не такой. Я помню, как она обнимала грязное, фиолетово-рыжее небо, как на белых розах в ее волосах растекался красный цвет. Совсем как живая, только голова слишком сильно запрокинута. И она улыбалась — и теперь она будет улыбаться вечно. Вета была смешливая. У нее была красивая улыбка.
А Яна смеялась совсем не так. Я всегда удивлялся тому, как одинаковые лица могут принадлежать таким разным людям. А может, это потому что Яна высаживала по пачке сигарет в день. Ей всегда говорили, что никотин ее убьет. Она смеялась.
И я. Я тоже смеялся.
Все кончилось так, как должно было. Все кончилось отвратительно неизбежно. Чтобы я ни делал, как бы ни старался спрятать ее от смерти — та всегда ходила за Яной по пятам. Нашла ли ее? Я хочу верить, что не нашла. Достаточно того, что фиолетово-рыжее небо обнимала ее сестра. Первая Офелия, которая перестала быть Ветой в тот момент, когда ей перерезали горло и сбросили с низкого заплеванного моста.
Офелия утонула — или ее утопили, и мне больше нравится эта версия — когда пыталась развесить венки на ветках ивы. Или когда пыталась что-то рассказать.
Выдать тайну, и все знают, какую.
Яна умнее. Яна не выдавала своих тайн до последнего.
Знаете, какой на самом деле должен быть конец у этой истории?
Конечно, не знаете. Откуда вам знать.
  
Глава 1. Вишневый пирог
 
— А я знаю, кто убил Лору Палмер.
Это были первые слова, которые Яр услышал от Яны.
И тогда нашел в себе силы усмехнуться сквозь тяжелое марево опьянения, надежно спеленавшее разум.
Да все знали, кто убил Лору Палмер. Вообще все. Наверное, дети в детском саду знали. И пациенты в психбольницах, не помнящие собственных имен.
Он кивнул, не поворачиваясь. Ему не нужно было общество, тем более женское. Только не на проклятом мосту, по которому живые женщины вообще не должны ходить.
 
— Ты кто? — спросила она, усаживаясь рядом на холодный бетон.
— Яр, — выплюнул он, словно это хоть о чем-то говорило.
«Ты кто»? Бородатый пьяный мужик в грязном свитере. Еще чего надо-то?
— А я Яна.
Он с трудом оторвал взгляд от воды и попытался сфокусироваться на девушке. Разглядел черное каре, лаково блестящий черный плащ. Хмыкнув, он перевел взгляд на рябь, растекающуюся по волнам.
— Он не придет, — вдруг сказала Яна.
— Кто?
— Тот, кого ты ждешь. Осень, Яр. Он не любит холодную воду.
— Откуда знаешь?
— Пойдем со мной, — вместо ответа она встала, взяла его за руку и потянула вверх.
— Отвали, — огрызнулся он.
Яру хотелось объяснить этой жалостливой дуре, что он не просто так сидит на холодном мосту с бутылкой в руках и ножом в кармане. У него ведь определенно была какая-то цель. Правда, он уже почти не помнил, какая.
— Пойдем, Яр. Вода холодная, — уверенно повторила Яна. — Не любит он, когда холодная вода, понимаешь? В холодной воде… кровь не течет. Не долго. Ну пойдем, давай же!
Он несколько раз зажмурился, словно пытаясь разбить сковавшую мир дымку, и наконец смог рассмотреть ее лицо.
У нее черные, криво обведенные глаза и толстый слой тонального крема, но ее невозможно не узнать. Он провел много месяцев за изучением всего, что касалось жизни пяти мертвых женщин, которым местные газеты уже дали общее, поэтичное, но совершенно неподходящее имя «Офелия». И жизнь этой женщины он тоже изучил.
— Ты сестра Светы. Которая… первая, — заявил он.
Яна кивнула.
В газетах писали, что у голубоглазой блондинки Светланы была сестра-близнец. Даже напечатали их общую детскую фотографию — одинаковые косички, одинаковые бантики, широкие улыбки, только у одной девчонки не хватало переднего зуба. Яра от фотографии тошнило.
— Пойдешь со мной?
Он с трудом поднялся, придерживаясь за шаткие перила. Пригляделся к лицу Яны — что-то отличало ее от сестры, от фотографии с похорон, которую он видел в газетах. Не только черные глаза и волосы.
Он положил руку ей на плечо. Второй, медленно, стараясь не сбить траекторию, коснулся уголков ее губ.
Поверх тонального крема черным карандашом были нарисованы два шва с частыми стежками. Казалось, что изо рта выбегает пара сороконожек.
— Как у нее? — хрипло спросил он.
Пять женщин, три разных моста. На каждой — белый венок, у каждой вскрыто горло и подрезаны уголки губ. Это называли «улыбкой Офелии». И вот шестая, живая, стоит перед Яром и улыбается.
Яна кивнула.
— Мы всегда были одинаковые. — Под нарисованной улыбкой растеклась настоящая, горькая. — Но если я порежу свое лицо… Кого ты потерял?
— Раду, — ответил он, опуская испачканную кремом руку. Он не сомневался, что ей хватит имени. Газеты чаще звали его невесту «четвертой Офелией».
— Ты почти не давал интервью, — заметила Яна.
Яр усмехнулся. Он был не в настроении вести светские беседы — он стоял-то с трудом. Стоило ему на мгновение отвести взгляд от лица Яны, оно тут же превратилось в черно-белое пятно.
Он жестом попросил подождать, отвернулся, и его вывернуло. В воду, которая, по словам Яны, никак не годилась для очередного трупа. Рвало водкой и желчью, но он совершенно ничего не чувствовал, ни боли, ни горечи.
— Теперь пойдешь со мной? — спросила Яна.
Он кивнул и пошел за девушкой, которая знала, кто убил Лору Палмер.
…
Он проснулся от запаха вишни. Густой, приторный, он лился в легкие и означал счастье.
У Рады были такие духи — назывались «Болгарская роза», но пахли почему-то вишней. Кипящим вишневым вареньем.
Яр открыл глаза и уставился в незнакомый потолок. Он был прав, и он ошибся — вишней пахло. Рады не было.