На день погребения моего (ЛП)

Мерль посвятил некоторое время этой неблагодарной работе, он спорил с комиссионерами-ботаниками в пакгаузах, выучил несколько определений, но так и не нашел у себя дар, которым обладали настоящие собиратели трав — непогрешимые ноги, уверенный нюх.
  — Там. Запах такой?
 Аромат на периферии ее памяти, призрачный, как явление из прошлой жизни, только что промелькнул... Эрлис. «Лилия долины». Разновидность.
 — Это женьшень. Стоит дорого, так что мы на какое-то время обеспечены едой. Посмотри, там маленькие красные ягодки?
— Почему мы говорим шепотом? — Далли выглянула из-под полей украшенной цветами шляпы.
 — Китайцы верят, что корень женьшеня — маленький человечек, который может услышать, что мы приближаемся, и так далее.
  — Мы — китайцы?
   Он пожал плечами, словно не был уверен:
— 'Я не имел в виду, что это правда.
 — Мы собираем травы на продажу, но всё равно не потратим вырученные деньги на поиски мамы, да?
   Этого можно было ожидать. 
— Нет.
  — Но когда же, в таком случае?
  — Всему свой черед, Железная леди. Быстрее, чем ты думаешь.
  — Обещаешь?
  — Я не буду обещать. Посмотрим, как пойдут дела.
  — Звучит не очень обнадеживающе.
Они вышли в утренние поля, продолжавшие катиться к горизонту, ко Внутреннему Американскому морю, где цыплят дрессировали, как селедку, а кабаны и телушки грабили и объедали, как морские окуни и треска, а акулы собирались вести военные действия из Чикаго или Канзас-Сити — фермы и города возникали по мере путешествия, как острова, девушки на каждом из них — Мерль не мог не заметить — как-то странно держали обещания островных девушек, они ездили на троллейбусах из одного уютного городка в другой, или невозмутимо раздавали карты в прибрежных салунах, работали официантками в кафетериях, в которые вы спускались по лестнице с устланных красным кирпичом улиц, заглянув через дверные перегородки, в Сидар-Рапидс, девушки у заборов на фоне длинных полей в желтом свете, Лизы и Кристины, девушки равнин и сезона изобилия цветов, которые, наверное, никогда, готовя для молотильщиков весь день и зачастую всю ночь во время сбора урожая, не смотрели на проносящиеся мимо автомобили, не мечтали о кавалеристах, едущих с опущенными пиками, потягивая местный тоник для мозгов, присматривая за дымящими лоханями, полными кукурузных початков, на перекрестках, их лучистые глаза замечают всё, пока они выбивают коврик во дворе в Оттамуе, ждут полными москитов вечерами на юге в Иллинойсе, ждут у забора, на котором свили гнезда синие птицы счастья, ждут непоседливого брата, который должен, в конце концов, вернуться домой, смотрят в окно в Альберт-Ли, пока звучит хор поездов.
В городах повозки громко звенели железными ободами по брусчатке, и однажды Далли вспомнит, как кони оглянулись, чтобы подмигнуть ей. Коричневые пищухи со свистом расхаживали туда-сюда по стволам деревьев в парках.
Под мостами звенели распорные конструкции, когда свистели прогулочные теплоходы. Иногда они ненадолго задерживались, иногда продолжали путь, пока солнце не пересекло дуговую минуту, освещая троллейбусные пути цвета сажи и подкрановые балки, циферблаты на высоких фасадах домов, всё, что им нужно было знать, но спустя некоторое время она уже даже не возражала против больших городов, была готова простить их за то, что они — не Чикаго, наслаждалась магазинами в деловом центре, где витал запах тканей и карболового мыла, черный линолеум с узором паркета, она спускалась по ступеням из песчаника, чтобы ей сделали прическу в ароматных парикмахерских в цокольных этажах отелей, ярко освещенных в дождливые дни, здесь пахло различными сортами сигар, виргинским гамамелисом, который курили в задних комнатах, кожаной обивкой кресел с утонченными старыми скамеечками для ног, инкрустированных розовыми бутонами и синими птицами, сплетением века, который приближался к концу, словно балансируя среди колючих завитков виноградной лозы Следующее, что вы замечали — вам сделали прическу, почистили щеткой спину, в воздухе облака ароматной пудры. Ладонь протянута за чаевыми.
 
 Мерль наблюдал, как она спит, и в его глазах появилась нежная теплота, которая его удивила бы. Ее волосы, окрашенные в цвет пламени и собранные в небрежный детский пучок. Она была где-то не здесь, блуждала по этим опасным темным полям, может быть, даже нашла там какую-то версию себя или Эрлис, о которой она никогда прежде не слышала, среди горестных правд, потерялась, нашлась, летала, путешествовала в места, слишком подробные, чтобы быть настоящими, встретила врага, умерла, рождалась снова и снова. Он хотел найти вход, хотя бы приглядеть за ней, удержать ее от наихудшего, если сможет.....................
Пока они ждали, каждый рассвет, зеленый и влажный, или безлистный и морозный, был для них картой, иссеченной пиками и трассами, и сельскими дорогами, потому что их колючие веки поднимались, и они рассматривали мир словно сверху, словно они поднялись в оранжевые рассветные небеса и парили, как странствующие ястребы, сканируя территорию в поисках работы на следующий день, которая всё чаще сводилась к съемкам фотографий на перекрестке в очередном маленьком городке прерий, благодаря чему они могли еще несколько раз пообедать. С годами съемка стала быстрее, время выдержки — короче, камеры — легче. «Премо» выпустили целлулоидные плоские фотопленки, благодаря которым вы могли делать по двенадцать снимков за раз — они, безусловно, победили стеклянные пластинки, и компания «Кодак» начала выпускать «Брауни», маленькую нераздвижную фотокамеру, которая не весила практически ничего. Мерль мог взять ее куда угодно, теперь ничего не выпадало из кадра, а прежде — старые раздвижные модели весили по три фунта, плюс пластинки — он научился дышать ровно, как снайпер, и это было видно на фотографиях, они были уверенные, глубокие, иногда, как соглашались Далли и Мерль, более реальные, но они никогда не заходили в эту «реальность» слишком далеко.
Всегда было много работы для развесчиков звонков — неожиданно большой спрос возник на Среднем Западе на электрические звонки, дверные звонки, световые табло, звонки для лифтов, противопожарные и охранные сигнализации, вы их продавали и сразу же устанавливали, выходили через парадный вход, подсчитывая свои комиссионные, пока клиентка стояла и нажимала на звонок, словно никак не могла насытиться звуком. А еще можно было класть черепицу, ремонтировать заборы, всегда было много работы по закреплению рельсовых крестовин в городах, достаточно больших для того, чтобы там ходили трамваи, а еще нужно было следить за приборами на электростанциях и в трамвайных парках... Однажды летом Мерль заступил на рабочую вахту продавца громоотводов, но покинул ее, когда понял, что не может искажать столь же позорно, как его коллеги, природу электричества.
 — Любой тип молнии, друзья — вилка, цепь, жар и противень, всё, что угодно, мы отправим это всё обратно в землю, где ему и место.
— Шаровая молния, — кто-то нарушил воцарившееся молчание. — Это тип молнии, который нас здесь волнует. Что вы можете на это возразить?
 Мерль сразу же протрезвел:
— Вы справлялись с шаровыми молниями таким образом?
 — Исключительно с ними, мы по ним специалисты, у нас ведь — столица шаровых молний США.
  — Я думал, что их столица — Ист-Молин.
  — Вы собираетесь что-то делать, в конце концов?
К концу недели у Мерля появилась его первая, и, как выяснилось, единственная работа ловца шаровых молний. Молния блуждала по верхним этажам дома фермера, упрямая, как привидение. Он принес всё оборудование, какое только мог придумать, медные стержни для заземления, провел кабель, изолированную клеть подняли к светящемуся пятну и привязали к аккумулятору с хлористым аммонием, чтобы попытаться поймать существо в ловушку.
Оно летало по комнатам и по коридору, а он внимательно и терпеливо смотрел. Он не делал никаких угрожающих движений. Это напомнило ему какое-то дикое ночное животное, крайне остерегающееся людей. Мало-помалу оно приближалось, пока не оказалось прямо перед его лицом, медленно вращаясь, они на время замерли так, рядом, словно учились доверять друг другу. Трава за занавешенным окном плавилась, как каждый день. Цыплята клевали зерно во дворе и обменивались впечатлениями. Мерль подумал, что ему могло бы быть слегка жарко, и, конечно, его волосы встали дыбом. Он не мог решить, начинать ли ему разговор, поскольку было не похоже, что эта шаровая молния умеет говорить, хотя бы и не по-человечески. В конце концов, он решился и сказал: