На день погребения моего (ЛП)

— Это примитивное шаманство, — возразил Розвелл Баунс. — Вы можете отправиться в дебри джунглей и рассказывать об этом деревьям, потому что в этом городе такой образ мыслей понимания не найдет, нет, сэр, никакого понимания.
 — Но вы видели его фотографию в газетах. Глаза Блинки, если верить сообщениям прессы, видят мир по-разному, левый пострадал от неизвестной травмы, от непредвиденного разрыва сетчатки во время бокса или от выстрела гаубицы во время Восстания. Блинки озвучил несколько версий.
 — Ходячий интерферометр, как ты сказал, — предположил Эд Эддл. — Двойной рефрактор, если уж на то пошло.
 — Это другой разговор. Ассиметрия по отношению к свету, в любом случае. Однажды Мерль увидел ошеломляющую истину, хотя, следует признать, он в это время совершал свой ночной моцион из одного салуна Виски-Хилл в другой и пил на ходу. Почему он не видел это прежде? Это было так очевидно! Профессор Эдвард Морли и Чарльз «Блинки» Морган были одним и тем же человеком! Их разделяла пара-тройка букв в имени, как двойное преломление алфавита, скажем так................
 — Кроме того, у них обоих длинные лохматые волосы и длинные рыжие усы…
— Нет, этого не может быть, Блинки одевается опрятно, в то время как наряд профессора Морли, по слухам, тяготеет к неформальности...
— Да, но допустим, когда осуществят расщепление светового луча, допустим, что одна половина — Майкельсон, а вторая — его партнер Морли, это окажется половина, состоящая из идеально подходящих друг другу фаз, но в слегка отличающихся условиях, альтернативные аксиомы, может существовать другая пара, части которой друг другу не подходят, фактически существуют миллионы пар, конечно, иногда вы можете винить в этом Эфир, но другая причина может быть в том, что свет уходит куда-то еще, идет обходным путем, вот почему его видно с опозданием и в противофазе — он двигался туда, где находился Блинки, будучи невидимым, и…
  В конце июня, как раз когда Майкельсон и Морли проводили финальные наблюдения, Блинки Моргана арестовали в Альпене, Мичиган, в курортном городе, построенном на месте индейского кладбища. 
— Потому что Блинки возник из невидимости, и в тот момент, когда он вернулся в мир, где находились Майкельсон и Морли, стало очевидным, что результат эксперимента будет негативным, Эфир был обречен...
 Ходили слухи, что Майкельсон и Морли не нашли разницы в скорости движения света или отклонений, связанных с движением Земли по орбите. Если Эфир был там, в движении или в покое, он никак не влиял на свет, который переносил. Настроение в салунах, завсегдатаями которых были Эфиристы, становилось всё более мрачным. Словно они постигли суть изобретения или битвы, негативный результат занял свое место в истории Кливленда как еще одна раскрытая тайна света.
— Это похоже на те культы, которые верят, что конец света наступит в такой-то и такой-то день, — рассуждал Розвелл, — они избавляются от всех своих земных пожитков, поднимаются группой на вершину какой-нибудь горы и ждут, а потом конец света не наступает. Мир продолжает существовать. Какое разочарование! Всем приходится толпой спуститься с горы, поджав свои духовные хвосты, кроме одного-двух безнадежно улыбающихся идиотов, которые видят в этом шанс начать новую жизнь, свежую, без обуз, фактически родиться заново.
 — Таков был результат эксперимента Майкельсона-Морли. Мы все очень в него верили. Теперь похоже, что Эфир, движется он или пребывает в неподвижности, просто не существует. Что нам делать теперь?
— Принять противоположную точку зрения, — сказал О. Д. Чандрасехар, остановившийся в Кливленде по дороге из Бомбея, Индия, он был немногословен, но когда он говорил, никто не понимал, что он имеет в виду, — этот нулевой результат с легкостью можно воспринять как доказательство существования Эфира. Там ничего нет, но свет движется. Отсутствие носителя света — пустота, которая в нашей религии называется «акаса», это основание всего, что, как нам представляется, «существует».
 Все молчали, словно обдумывая сказанное. 
 
— Что меня беспокоит, — наконец сказал Розвелл, — это то, что Эфир в конце концов может оказаться чем-то вроде Бога. Если мы можем объяснить всё, что хотим объяснить, без него, зачем он тогда нужен?
— Только если это Бог, — подчеркнул Эд. Каким-то образом дискуссия переросла в потасовку, в которой мебель и посуда показали себя не с лучшей стороны, чем живые участники — не характерное для Эфиристов поведение, после которого все были взбудоражены.
 Для Мерля это был бесцельный дрейф, который Миа Кулпеппер, страстно любившая астрологию, называла «без курса», это продолжалось до середины октября, а потом в психиатрической клинике Ньюберга случился пожар, Мерль как раз был там той ночью, он хотел воспользоваться танцем пациентов, чтобы вызволить Розвелла Баунса, который оскорбил полисмена, сфотографировав его, когда тот выходил из пользовавшегося дурной репутацией заведения. В клинике царил хаос.
Больные и санитары с криками носились по зданию. Это был второй большой пожар в Ньюберге за пятнадцать лет, и ужас первого пожара еще не изгладился в памяти. Толпы зевак из окрестностей собрались, чтобы посмотреть на шоу. Искры и угольки взрывались и падали. Вспышки горячего красного света озаряли землю, ярко отражаясь в отчаянно вращающихся зрачках, как тени, мечущиеся в разные стороны, меняя форму и размер. Мерль и Розвелл спустились к бухте и присоединились к ведерной бригаде, лошади убегали от гидрантов, а позже появились пожарные насосы из Кливленда. К тому времени, когда пламя удалось взять под контроль, истощение и замешательство достигли предела, так что никто не заметил, как Мерль и Розвелл ускользнули.
 Вернувшись в Виски-Хилл, они направились прямиком в салун Морти Викера. 
— Что за адская ночка, — сказал Розвелл. — Я мог бы танцевать в часовне, когда разгорелось пламя. Думаю, вы спасли мой зад.
—  Забронируйте следующий тур, будем в расчете. 
 — Еще лучше, мой стажер сбежал, когда приехала полиция. Вы хотели бы изучить тончайшие секреты мастерства фотографа?
Поскольку Розвелл находился в психиатрической клинике только день-два, его оборудование оказалось на месте, не тронутое местными мусорщиками или домовладельцем. Мерль не был профаном, он видел фотокамеры раньше, даже сделал несколько снимков. Это всегда казалось ему развлечением для дураков: выстроить их в ряд, включить лампочку, получить деньги. Ему, конечно, как всем остальным, было интересно, что происходило во время таинственно скрываемого перехода с пластины на фотокопию, но не настолько, чтобы переступить порог какой-нибудь запретной фотолаборатории и посмотреть. Как техник он уважал любые прямолинейные связи причин и следствий, которые можно увидеть или потрогать, но такие химические реакции происходили в области, слишком далекой от чьего-либо контроля, вам нужно было стоять без дела и просто позволить им происходить, это было столь же интересно, как ждать, пока прорастет зерно.
— Окей, приступим.
Розвелл зажег рубиновую фотолампу. Взял сухую пластину из контейнера для переноски.
— Подержите это минуту.
Начал отмерять жидкости из одной или двух разных бутылок, между тем бормоча слова, смысл которых Мерлю едва ли был понятен:
— Пирогалловый, эммм цитратный, бромистый калий, аммиак. . .
Взболтав это всё в мензурке, он положил пластину в ванну для проявления и вылил на нее смесь. 
— Теперь смотрите.
И Мерль увидел, как проявляется изображение.
Оно появилось из ничего. На пластине проявилось Невидимое, иначе не объяснить, это было четче, чем реальность. На фотографии была психиатрическая клиника Ньюберга, у фасада которой стояли два-три пациента с пристальным взглядом. Мерль тревожно всмотрелся. С их лицами было что-то не то. Белки их глаз были темно-серыми. Небо за зубчатой кромкой высокой крыши было почти черным, окна, которые должны были быть ярко освещены, темны. Словно кто-то заколдовал свет и превратил его в противоположность....