Диктатор (СИ)

— В сообщении не указывались детали, простите, повелитель. Но могу предположить, что набор требований стандартный: сокращение рабочего дня, повышение заработной платы и тому подобное…
— Сколько часов они работают сейчас?
— Стандартно, как на всех военных объектах — четырнадцать.
— Четырнадцать часов в сутки?
Пеллегрино кивнул.
— Сократите рабочий день до десяти. Перепланируйте смены, наберите больше людей, чтобы производство не утратило темп. Заодно создадим новые рабочие места. И зарплату можно увеличить… ну, скажем, на десять ликов в месяц. Символически, — добавил Джаред, словно извиняясь перед Пеллегрино за столь незначительную надбавку.
Советники молчали. Джаред подавил мимолётное колебание, решительно взял с подноса свиток и разорвал его пополам.
— Это плохой проект, Командор Пеллегрино. Не то что я вас критикую, — добавил Джаред, невольно краснея. — Но… Я никого не буду арестовывать, и уже тем более расстреливать рабочих. Они имеют право отстаивать свои интересы.
— Со всем глубочайшим почтением, они не имеют такого права, — сказал Пеллегрино, и его голос, звуча в абсолютной тишине, внезапно утратил всю свою обманчивую мягкость. — Их единственное право — трудиться на благо Пангеи. Не покладая жизни, если понадобится. Они дерзнули восстать, и если сейчас мы не накажем их, они станут примером для остальных.
— И хорошо. Хорошо, если станут. Знаете, Командоры, — Джаред выше поднял голову, стараясь охватить взглядом всех мужчин и женщин, слушавших его в напряжённом молчании, — я ещё не до конца разобрался в ситуации. Мой отец и брат делали всё, чтобы держать меня подальше от политики. Но кое-чем я интересовался сам. У меня не было полного доступа к информации, но судя по тому, что я знаю, народ Пангеи бедствует. Люди живут в нищете, антисанитарии, умирают от голода и болезней. Все эти дела, которые мы с вами разбирали с тех пор, как я здесь… Это всё нужные дела, конечно, в государственном управлении нет маленьких дел. Но я же вижу, что вы не подпускаете меня к самому главному. Я вижу, — резко, почти яростно продолжал он, когда Морган открыл было рот, пытаясь его остановить, — что вы думаете, будто, раз я молодой и неопытный, вам удастся сделать из меня марионетку. Но вам не удастся. У меня есть кое-какие мысли на счёт того, как можно улучшить жизнь простого народа. Пока не было времени их вам представить, вся эта суета с инаугурацией… — он невольно запнулся. И прежде, чем хоть на чьём-то лице успела отразиться улыбка, закончил с прежней резкостью: — Но одно я уже сейчас вам скажу: пока я Диктатор Пангеи, страйкующих и мирных демонстрантов никто не будет расстреливать. Никто. Вам ясно?
Тишину можно было резать ножом. Потом Марк Пеллегрино проговорил: «Да, повелитель» и уселся на своё место. Если он пытался смутить Джареда своим выступлением или сбить с толку, то, кажется, это не очень у него получилось. Джаред, слегка подрагивая, посмотрел на Моргана. Тот демонстративно отвёл глаза. Похоже, Джареда ждёт порция розог. Ну да ему не привыкать.
На этом заседание закончилось.
  *
День инаугурации Диктатора Тристана стал первым солнечным днём за долгое время. Армия придворных лизоблюдов сразу же разглядела в этом целую кучу разнообразных символов. А черни было всё равно, но кого и когда на самом деле волновало, что подумает чернь?
Официальное восшествие на престол нового Диктатора было одним из немногих поводов, по которым Хозяин всего живьём являл простонародью свой сияющий лик. Вернее, не столько лик, сколько фигуру, в ослепительно-белом мундире, в ниспадающем с плеч плаще, подбитом песцовым мехом. Диктатор был единственным человеком в Пангее, кому дозволялось носить меха, аристократы за такую дерзость облагались огромным штрафом, а простолюдин запросто мог лишиться головы. Большинство простых людей никогда в глаза не видели одежды, подбитой мехом, и это делало для них облик Хозяина ещё более необычным и удивительным. Также они никогда не видели транспортных платформ и такого количества правительственной техники — мобилей, ползших по земле, и платформ поменьше, окружавших транспорт Диктатора, как рой чёрных ос окружает матку. Они в самом деле напоминали ос, эти небольшие, юркие, стремительные и очень маневренные флаеры с открытым верхом, на каждом из которых располагалось по трое охранников с длинноствольными ружьями. Наземные мобили, защищавшие Диктатора снизу, ощеривались алебардистами и походили на гигантских шипастых жуков. Зрелище было жуткое. Сотни тысяч людей, собравшиеся посмотреть на него, взирали в полном молчании.
 
Дженсен стоял на платформе Внутреннего Круга, держа в поднятых руках древко знамени, растянутого над головами Спутников. Каждый из тринадцати держал такое древко, туго натягивая полотнище с портретом Диктатора. День был безветренный, но движение платформы и скрытые в её полу вентиляторы заставляли знамя раздуваться и двигаться, так что гигантское лицо на полотнище, казалось, гримасничало и угрожающе хмурилось. Этот трюк заставлял даже такое открытое и приятное лицо, каким обладал Диктатор Тристан, выглядеть свирепым и жестоким. Дженсен чувствовал взгляды, обращённые к этому полотнищу: большинство смотрело именно на него, а не на далекую и маленькую фигурку в белом. Странный эффект: словно сам человек не имеет значения, важна только роль, которую он вынужден играть. Вынужден? Ну, он принял престол не с ножом у горла. Хотя если бы отказался, то не прожил бы долго… наверное.
Людское море внизу слегка оживилось, когда платформа Диктатора прошла мимо, и за ней потянулся огромный хвост парадной техники и марширующих войск. Дженсену хотелось оглянуться и посмотреть, с какими лицами люди провожают глазами эту демонстрацию мощи, бесконечную чёрно-серую змею со сверкающей стальной чешуёй и белоснежной головой там, где находились платформы Диктатора и его Спутников. Простонародье никогда не видело столько чёрного, столько белого. Толпа была грязно-бурой: по случаю инаугурации в рабочем дне был объявлен всеобщий трёхчасовой перерыв, чтобы каждый житель столицы и её окрестностей мог прийти и увидеть своего повелителя. Многие пришли прямо с заводов, из шахт, с полей, как были — грязные, в рабочих блузах и облепленных глиной ботинках. Бюргеры побогаче принарядились, но это были редкие вкрапления ярких красок, терявшихся в грязно-коричневой человеческой массе. Лица тоже были грязно-коричневыми, высохшими, худыми. Никто не улыбался, хотя то тут, то там раздавались истошные вопли клакеров, нанятых распорядителями парада. Кое-где толпа подхватывала их крик, но волна быстро стихала, не разносясь дальше. Люди не доверяли новому Диктатору. И с чего бы, если их бросил прежний? Хотя не то чтобы они и прежнему доверяли.
Кортеж проехал около десяти миль по городу, замкнув кольцо вокруг основания Летучего Дома, и когда платформы стали подниматься к резиденции Диктатора, Дженсен невольно подумал, как мудро всё-таки было расположить её в небе. Если бы Диктатор жил на земле, эти люди могли бы решить, что стоит подобраться к нему поближе. И заглянуть в глаза, в его настоящие глаза, а не те, что нарисованы на полотнище.
В Летучем Доме дело пошло живее. Его пышно украсили к празднику, и было не протолкнуться от множества аристократов, слетевшихся на инаугурацию со всей Пангеи. Их разноцветные аэропланы были как маленькие яркие бабочки на фоне чёрных жуков правительственных машин — милые, слабые и легкомысленные, жук в любую секунду мог перегрызть их тонкие спинки своими жвалами. Но об этом сейчас никто не думал — в отличие от черни, знать ликовала, все радовались своему новому юному повелителю, или по крайней мере умело делали вид, будто рады. Основные празднования были назначены на вечер, и диктаторский дворец, сиявший миллионом огней, гудел от музыки, гимнов и смеха. Дженсена и остальных Спутников отправили в их покои, быстро переодели (Дженсен едва успевал поднимать руки и поворачиваться, пока его вертели, как куклу, трое камердинеров) и, наскоро накормив, повели в главный парадный зал, где в окружении Командоров и представителей высшей знати принимал поздравления Диктатор Тристан.