Лавандовые тайны (СИ)

Теперь она обижена на него и к возвращению мужа только крепче уверится, что понимающий и добрый Тойво — лучший мужчина в мире.
Даже если она сорвется — никто не пострадает. А тем временем генерал Тотх уговорит обучать ее магии. Заодно научит направлять свои эмоции в правильное русло.
Все хорошо.
Надо только развернуться и уйти.
Четыре шага до дверей.
У его спальни наверняка ждет Петра. Чтобы получить объяснение его поведению. Чтобы получить неявно и явно обещанное.
Обиженная и обнадеженная. Девочка, влюбленная в него с первого взгляда — с того момента, как он прибыл в эту крепость из столицы.
Может быть, это выход? Может быть, и вправду свернуть на этот путь с кривой дороги его нынешней судьбы?
Три шага.
Долгий вдох.
Тимира наверняка заперла двери спальни на засов.
Женщины очень разумные создания. Куда разумнее мужчин.
Взять хотя бы его… Разве хоть одна женщина в мире сбегала в армию, обидевшись на родителей?
Тимире просто не повезло. С отцом, с матерью, с магией.
Она могла бы быть одной из самых красивых женщин при дворе. Танцевать, улыбаться, флиртовать. Найти себе самого лучшего мужа.
Может быть, и его, Иржи.
Иржи из той реальности, где на маленьком острове шестилетняя девочка не убивала своего отца, а десятилетний мальчик не брал ее вину себя.
Они могли бы встретиться при дворе — беззаботная Тимира и избалованный Иржи.
Кто знает?
Два шага.
А сейчас уже поздно.
Поздно.
Ничего не исправить.
Он тянет руку, чтобы проверить, заперта ли дверь спальни.
Просто проверить.
И дверь распахивается ему навстречу.
Тимира в ночной сорочке и шелковом халате поверх нее смотрит на него заплаканными глазами, стискивая в руке его амулет.
Пульс из ее ладони через темный янтарь отдается пульсом в сердце Иржи, когда он шагает вперед, отталкивая ее обратно в спальню и задвигая засов.
Свеча на столике у кровати падает, когда они врезаются в его острый край, даже не замечая этого. Огонь гаснет, оставляя только темноту, но свет им больше не нужен, совсем не нужен.
  
Глава 34
 
— Люблю тебя, люблю, люблю, люблю, — шепчет Иржи, как безумный, целуя сливочную кожу плеч, прижимая к себе Тимиру. Страсть накатывает волнами, то захватывая целиком — и он бросается в нее, как в бездну, с открытыми глазами, но не думая ни о чем. То стихает — и тогда он просто лежит рядом, гладит Тимиру кончиками пальцев, нежит губами шею и шепчет, шепчет, шепчет, как одержимый.
Рассказывает ей о том, что не отпустит ее никогда. Никогда.
Тимира молчит. Молчит с самого начала. Ахнула только один раз — когда увидела его, распахнув дверь. С тех пор единственные звуки, слетающие с ее губ — стоны.
Даже когда страсть отступает, словно прибой, уносящий с собой и шипящую пену, и тугое прозрачное стекло яростной волны, Тимира продолжает молчать, лежа рядом с Иржи, перебирая пальцами его волосы и тихонько вздыхая в ответ на его горячечный шепот.
В темноте не видно взглядов — и они не зажигают ни свечу, ни магические огни.
Смятые простыни и разбросанные подушки семейного ложа четы Эссен — оскверненного развратом — только на ощупь. Только под пальцами влага, только запах — густой, порочный, невыносимый запах измены.
В какой-то момент Тимира начинает плакать — под ласками Иржи, извиваясь и вскрикивая от сладости и остроты, разливающихся по телу. А потом уже просто так — плакать, когда они просто лежат рядом, сплетаясь телами. Плакать, пока его губы касаются ожерелья ее позвонков на узкой спине. Плакать, когда он выдыхает ей в волосы очередное «люблю».
Отчаянное.
Искреннее.
Безнадежное.
— Что будет дальше?
— Я не хочу об этом думать.
— Я тоже, но…
— Я люблю тебя.
— Люблю…
В тихом шелестящем шепоте не различить, чьим голосом это сказано.
И сказано ли вообще — или осталось уколами боли в висках, сбившимся ритмом сердца, резким вздохом, утопленным в очередном поцелуе.
 
— Зачем мы… Зачем мы это сделали…
— Потому что иначе не могли.
— Лучше бы нам не встречаться…
— Нет! Я тебя никому не отдам! Чем бы все ни кончилось, я не пожалею о своей любви.
И снова — без слов.
Будто сердце говорит с сердцем — напрямую.
А вслух — только его «люблю».
Только ее молчание.
Иржи трогает амулет на ее шее. Теплый янтарный кулон, в котором хранится стук ее сердца и ключ от ее волны. Тимира безошибочно находит его пирамидку с острыми гранями, в глубине которой мерцает алый огонек.
Тянется всем телом, ласкаясь о него, словно кошка, оставляет поцелуи на груди рядом с ожогом. Иржи прерывисто вздыхает.
— Я не знаю, что делать, — признается он наконец. — Прости меня, я не знаю. Если ты знаешь — скажи. Сделаю, что будет в моих силах… Только не проси отпустить тебя.
Он прижимает ее к себе, обнимая изо всех сил. Даже если бы Тимира хотела убежать, она бы не смогла вырваться.
— Расскажем Тойво?
Голос Тимиры такой тихий, что Иржи едва слышит, что она говорит.
— Нет! — отрезает он резко. — Нет.
— Ты надеешься, мы сможем скрываться вечно?
У нее усталый голос, словно она тоже искала выход все это время, пока их тела сливались в одно — и все еще не нашла.
— Тойво ничего не видел в жизни, — говорит Иржи, переворачиваясь на спину и устраивая Тимиру у себя на груди. Так удобнее гладить ее и целовать в лоб, глаза, губы, кончик носа. И снова гладить. — Десять лет тюрьмы, четыре года тоскливого изгнания. У него не было ничего, он не попал даже на похороны родителей. Его жизнь кончилась, когда ему было десять. И только ты… Его проклятие и его спасение. Ты стала его жизнью.
— Нет… — выдыхает Тимира.
Она не может смириться с этим. Ее жизнь не кончилась, даже когда она убила отца и потеряла в лабиринтах сумрачного разума мать. Она просто сильно изменилась. Но Тимира жила надеждой на месть, точно зная, что когда она сбудется, начнется самое интересное.
А потом… Потом вышла замуж за того, кому хотела отомстить.
Кого хотела убить.
И вот именно в тот момент, когда она успокоилась — отомстила.
Гораздо страшнее, чем если бы убила Тойво.
— Я снова отнял у него жизнь, — говорит Иржи, и в сиплом шепоте слышна горькая боль. — Отнял единственное, что у него было светлого. И не могу вернуть обратно, хоть и предаю его этим.
— У него есть магия и служба императору, — говорит Тимира, но она слишком хорошо понимает, что это слабое утешение для Тойво, который четырнадцать лет хранил любовь к ней в сердце, не позволяя ему ожесточиться.
Хриплый и горький смешок Иржи — лишь его способ дать ей понять, что он тоже все понимает про напрасность утешения.
— Никогда не думал, что любовь — так жестока, — говорит он, рисуя пальцами узоры на покрывающейся мурашками от его касаний коже Тимиры. — Ради нее так легко отказаться от всех принципов… Я думал, что знаю все про женщин, что выучил все их секреты, хитрости, уловки. Могу вскружить голову хоть самой императрице и останусь самим собой. Могу оторваться от самой искусной фрейлины, если нужен буду другу. Но появляешься ты — и единственное, что я знаю, что я уничтожу весь мир ради тебя. С императрицами, друзьями и собственным братом, если потребуется.
— Фрейлины? — в голосе Тимиры проскальзывают шипящие нотки ревности.
Иржи хмыкает и проводит кончиком языка по ее губам, а потом прикусывает нижнюю.
— Забудь. Не было никаких фрейлин. До тебя я вообще не знал, что такое быть с женщиной. Тобой начался мой мир, госпожа советница. Здесь, в крепости, когда ты меня поцеловала. И тобой он закончится. Потому что я тебя не отпущу.
Тимира еще не знает, насколько скоро ей придется узнать, правду ли он говорит.
Она снова молчит, снова стонет, снова заворачивается в его огонь и страсть, отказываясь думать о том, что будущего у них нет. Пока есть эта ночь — все хорошо. Была ведь и прошлая. И позапрошлая. Может быть, будет еще завтрашняя.