Лавандовые тайны (СИ)

Очень, очень строгое платье выбрала сегодня госпожа Эссен на вечер.
Но его плотная ткань невероятно туго обтягивает ее грудь, талию и бедра, превращая строгость в разврат. Но — более изысканный. От узкой талии захватывает дух, крутизна бедер манит и вызывает зуд в пальцах. Хочется сжать ее, стиснуть, увидеть, как поднимается грудь от частого дыхания — укрытая плотной тканью, но от очерченная так четко, что воображение взрывается каждое мгновение.
— Слюни подбери, — снова выкидывает его из фантазий голос Петры. — Это жена твоего брата.
— Ты не забываешься? — машинально огрызается Иржи.
— Я забываюсь? — хмыкает она. — Это у тебя всем рулит отнюдь не верхняя голова. Думаешь, никто в крепости не догадывается, что происходит в спальне командующего каждую ночь? Никто не видит, куда бегает девчонка в ночнушке?
  
Глава 32
 
Иржи оборачивается так резко, что вино плещет через край бокала, а ярость, вспыхнувшая в его глазах, заставляет Петру отступить назад.
Она пятится, ужасаясь ярости в его взгляде.
— Кто догадывается? — с угрозой спрашивает он. — Ты?
— Я! — вздергивает она голову. Перекидывает косу на спину. Смотрит дерзко. — И что?
— Ты ревнуешь меня ко всем юбкам империи, Петра, — рычит Иржи. — Но я уже говорил, что могу дать тебе только то, чего ты не хочешь. А что хочешь — не могу. И жена моего брата тут ни при чем.
— Да, она-то согласна на все, что ты можешь дать!
— Петра! Давай не забывать, кто я! — напоминает Иржи.
Ему не по нраву давить на подчиненных своим авторитетом командира, он всегда считал, что важнее реальные заслуги, а не звания. Но сейчас, пожалуй, Петру пора остановить, пока ее намеки и насмешки не наделали беды.
— Ты? — усмехается она. — Сейчас ты мой друг! Ты говорил, что заботишься обо мне, поэтому не собираешься пользоваться моими чувствами. Но почему тогда ты не заботишься о ней, командир? Она не фрейлина, к которой можно залезть под юбку по пути из конюшен в бальный зал! Посмотри же на нее! Она из тех, что выходят замуж невинными и не изменяют мужьям, если только не влюбляются насмерть! За что ты так с ней?
Иржи смотрит. Словно получив официальное разрешение — смотрит во все глаза. Как блестят волосы Тимиры, убранные наверх, так что открыт затылок с пушистыми завитками волос. Какая прямая и узкая у нее спина, по которой хочется провести ладонью — и потом поцеловать в затылок и смотреть, как разбегаются мурашки по нежной коже.
Несколько секунд дозволенных взглядов, уносящих его в недозволенные мечты.
— За что я так — с собой… — говорит он тихо. Себе. Не Петре. Но и Петре тоже: — Не беспокойся. Я думаю о ее благе гораздо больше, чем о своем.
— Тогда подумай получше! — взрывается та. — Вернется советник — думаешь, она сможет сохранить вашу тайну? Забыть обо всем, будто не было? Нет, Иржи! Все выйдет наружу — не раньше, так позже!
Он молчит. Потому что она, конечно, права. Даже сквозь туман желания, окутывающий его, Иржи слышит голос разума. И тот вторит Петре. Увы.
А ее уже не остановить, и каждое слово вонзается в него отравленной стрелой:
— Ты вообще знаешь, как их пару обожают в столице? Да и провинции не отстают! За безупречную честность! За взаимную чистую любовь! За обоюдную заботу! За все, что они демонстрировали последние годы… И вот представь себе, что толпа узнает о том, что она предала мужа и спуталась не просто с кем-то, а с его родным братом! Это полное крушение ее светлого образа! — Петра захлебывается своей правдой, но не забывает понижать голос, когда мимо проходит кто-нибудь посторонний. — Ты вообще соображаешь, на что ты ее обрекаешь? На какую ненависть людей? Самому-то тебе что! Умотаешь опять на какую-нибудь границу, найдешь себе врагов, сдохнешь… Или почти сдохнешь, заработаешь очередное ранение и медаль от императора — и тебе все простят. А ей куда деваться — опозоренной? Ее-то на сражение с драконом не отправят!
 
Иржи прикрывает глаза и одним глотком допивает свой бокал, принимая тяжелое, но важное решение.
— Что молчишь? — подозрительно спрашивает Петра, разгоряченная своей речью и готовая продолжать.
— Ты в кои-то веки права, дерзкая девчонка, — хриплым голосом говорит он. — Совершенно права.
Мелодия изящного вальса сменяется на бойкую плясовую.
Тимира отступает от Эмиля, выходя из круга для танцев, оглядывается на него.
Иржи отводит глаза.
Ставит бокал на поднос пробегающего мимо слуги и склоняется перед Петрой, протягивая ей руку:
— Идем танцевать!
И раньше, чем, ошеломленная, она успевает отмахнуться, подхватывает ее, обнимая за талию и тащит в круг, где бойко пляшут и служанки, и фрейлины. Заводная мелодия, как тут устоять!
— Ты что?! — Петра пытается вырваться, но Иржи жестко прижимает ее к себе.
— Разве не этого ты хотела? Вот он я, — скалится он ей в лицо. — Обнимаю тебя, не трогаю госпожу советницу. Не ты ли всегда пыталась вытащить меня потанцевать? Так давай!
Внутри закипает огонь, разливаясь по венам жгучей болью.
Каждый вдох дается с усилием, словно Иржи не в шутку, а всерьез не может жить без Тимиры.
Но Петра права. И Тимира права.
Значит — надо заканчивать.
Озлобленное веселье рвется из него резкими вдохами, когда он кружит Петру под зажигательную мелодию. Ему все равно, касается ли она ногами земли.
Отчаянная пляска — не для нее.
Для…
Каждый раз, когда они, проходясь по кругу, оказываются рядом с внезапно побледневшей Тимирой, стоящей с растерянным видом рядом с подругами, Иржи что-то шепчет на ушко Петре. Полную ерунду, даже не слушая, что она отвечает.
Его ладонь провокационно сползает с ее талии немного ниже — и так как на ней не юбка, а мужские штаны, выглядит это очень, очень непристойно.
В следующий раз, когда он встречается взглядом с глазами Тимиры, в них дрожат прозрачные слезы.
Невыносимо хочется убить того, кто заставляет ее плакать, но командующему крепостью запрещены самоубийства.
— Ну же, — зло говорит он Петре. — Что ты стесняешься? Обними меня!
Она вздрагивает в его руках, но, словно бросаясь в пропасть, резко выдыхает и тянется губами к его губам.
Да, дерзкая девчонка — и совсем не промах. Что ж, может быть, Иржи и стоит обратить наконец на нее внимание! Глупые девицы, развратные фрейлины — все они не помогут отвлечься от Тимиры. А вот искренние чувства той, что так долго ждала — изысканное и редкое блюдо.
За мгновение до того, как губы Петры касаются его, Иржи поворачивает голову, чтобы посмотреть, видит ли это Тимира — и понимает, что в ее глазах дрожат уже не слезы.
Он дважды был рядом, когда ее волна вырывалась на волю. Один раз — совсем близко, и этот вкус вдруг резко ставшего влажным воздуха, он запомнил надолго. Словно в гости на вечеринку заглянуло море. Или вот-вот заглянет. Вот-вот…
Дрожащее напряжение — и еще мгновение…
Иржи отталкивает Петру, делая вид, что споткнулся. В ее взгляде — недоумение, но это неважно. Он объяснит потом.
А сейчас — прочь!
Прочь из зала.
Два быстрых вздоха — и прочь!
Рвануть мундир у горла, чувствуя горькую соль, разлитую в воздухе.
Двери зала хлопают за его спиной тяжело и гулко, дробью рассыпается стук шагов по гладкому полу коридора.
Прочь!
Ступени покорно ложатся под ноги, но он перепрыгивает их, стремясь на вершину башни.
На верхней площадке валяются снятые кристальные звезды, с которыми надо еще разобраться.
Потом, когда вернется Тойво.
Придется слать письма императору, чтобы вообще понять, что делать с древней системой обороны.
Но сейчас здесь никого нет, только черное небо с пронзающими насквозь своими лучами звездами над головой.
Иржи закрывает глаза, запрокидывает голову и стискивает кулаки.