Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920
На заседании кабинета министров 16 июля 1915 г. военный министр генерал Поливанов впервые произнес зловещие слова: «Думаю, мой гражданский и профессиональный долг – заявить Совету министров, что отечество в опасности... Наше отступление продолжается с нарастающей скоростью, во многих случаях это почти паническое бегство... Благодаря огромному превосходству в пушках и снарядах немцы заставляют нас отступать одним огнем артиллерии. Из-за этого... враг почти не несет потерь, в то время как наши люди гибнут тысячами... Солдаты явно угнетены бесконечными поражениями и отступлениями. Вера в конечную победу и в наших вождей подорвана: видны все более и более заметные признаки деморализации. Случаи дезертирства и добровольной сдачи в плен становятся более частыми. Да и трудно было бы ждать энтузиазма и самопожертвования от людей, брошенных на передовую без оружия и вынужденных подбирать винтовки своих мертвых товарищей... В ставке главнокомандующего царит растерянность. В ее действиях и приказах нет ни системы, ни плана. Ни одного дерзкого и продуманного маневра, ни одной попытки воспользоваться ошибками зазнавшегося врага. «Назад», «назад», «назад» – вот и все, что мы оттуда слышим... Любая инициатива запрещается. Ни один старший командир не знает, куда и почему он двигается... Любимые приказы ставки – это «молчать» и «не рассуждать».
На следующем заседании, 24 июля, военный министр дополнил картину: «В некоторых местах новобранцы и солдаты местных гарнизонов устраивают беспорядки... Генералы начинают думать о внутренней политике, пытаясь отвлечь внимание от себя и переложить ответственность на плечи других». Совет министров с горькой иронией говорил о том, что «в военных действиях настал период отступления и бегства». 4 августа министр внутренних дел заявил: «Должен сказать, что мобилизация с каждым разом проходит все хуже. Полиция не в состоянии справиться с массами скрывающихся от набора. Люди прячутся в лесах и несжатой пшенице». Министр объяснял это явление деятельностью ненавистной ему Государственной думы: «Если люди узнают, что призыв резервистов второй категории производится без санкции Думы, я боюсь, что в нашем нынешнем состоянии мы не наберем ни одного человека». 16 августа в связи с запланированной ставкой насильственной эвакуацией населения из прифронтовой полосы шириной в сто верст военный министр докладывал: «Армейские штабы потеряли способность понимать и оценивать свои действия. Их охватило настоящее безумие». На вопрос о том, что может спасти страну, военный министр ответил поистине классической фразой: «Я уповаю на наши необозримые просторы, непролазную грязь и милость нашего небесного заступника, святого Николая Мирликийского, защитника святой Руси». Более красноречивое признание собственного банкротства трудно придумать.
Какой бы крик подняли все военные и полувоенные патриоты старой школы, если бы это случилось после Февральской революции! Но при царизме неприглядная правда не выходила за стены министерских кабинетов. Монархическая и либерально-националистическая пресса до сих пор продолжают наперебой восхвалять бесконечные достоинства царской армии и хулить революционную армию. Однако факты показывают, что революция унаследовала от царизма армию без кадровых солдат и офицеров, расхлябанную, деморализованную, давно лишившуюся надежды на победу, не верящую своим командирам и даже самим себе.
В чем заключались причины столь жалкого состояния армии?
Первая из причин – полное банкротство военных теоретиков царской армии.
Возможно, самую роковую роль в судьбе русской армии и исходе войны сыграл генерал Сухомлинов, человек поразительной безалаберности и умственной лени. На совещании профессоров военной академии он имел глупость сказать: «Я не могу спокойно слышать слова «современная война». Какой война была, такой она и осталась. Все эти новшества вредны. Возьмите меня: за двадцать пять лет я не прочитал ни одной военной книги». Окружали его люди того же типа. Слова «огневая тактика» они считали ересью и затыкали уши, не желая слышать пророчеств военной науки о том, что следующая война станет главным образом «войной пушек и пулеметов». В XX в. они продолжали повторять суворовский афоризм XVIII в. «пуля дура, штык молодец»8.
Лучший военный аналитик русской эмиграции генерал Головин после тщательного анализа пришел к выводу, что русский генеральный штаб не имел собственной военной доктрины, а просто копировал германскую или французскую. Без учета особенностей собственной армии и окружающей среды такие попытки неизбежно вырождались в безжизненную схоластику. Действия русской армии в Восточной Пруссии продемонстрировали «неготовность нашего генерального штаба к широкомасштабным войсковым операциям. Эти фантасты от стратегии сделали все, чтобы обречь наши части на поражение»9.
Роковыми последствиями стратегической безграмотности стали бесчисленные ошибки, допущенные при подготовке к войне. Россия начала войну с 850 зарядами на пушку, в то время как в Германии был принят стандарт в 3000 зарядов. Несмотря на все предупреждения, русские крепости до самого конца строились по старой системе и с помощью современной артиллерии «быстро превращались в груду развалин». Как говорил главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, наши армии были вынуждены «отбивать атаки практически с голыми руками». Генеральный штаб не сумел предсказать ни продолжительность войны, ни ее масштабы. «Лишь очень немногие из высшего командования признавали, что война может продлиться дольше года»; большинство думало, что она закончится «за шесть – девять месяцев»10. Красноречивый опыт осад и сражений Русско-японской войны игнорировался; это была колониальная война, формы и методы которой не годились для серьезных битв. «Возможность позиционной войны на Западном фронте полностью отрицалась», ожидалось, что это будет «чисто полевая война с отдельными секторами позиций». Протяженный укрепленный фронт от Балтийского до Черного моря «считался не только невозможным, но и невообразимым».
Второй причиной краха русской армии стало пугающее состояние вооружений и военной техники.
Мировая война полностью обновила военную технику. Первенство принадлежало отравляющим газам и танкам. К этому следует добавить стремительное развитие военной авиации и широкое использование тяжелой артиллерии не только для осады и защиты крепостей, но и для уничтожения окопов и сооружений из колючей проволоки с целью подготовки к атаке. Кроме того, были разработаны сложные системы взаимосвязанных траншей, позволявшие концентрировать силы перед атакой, и развитые полевые укрепления.
Обо всех этих новшествах русская армия и не подозревала. Она не имела угольных противогазов. Производство средств защиты от отравляющих газов пришлось начинать с нуля. В конце концов известный военный химик генерал Ипатьев блестяще справился с задачей, но неизбежная отсталость России в данном направлении дорого обошлась фронту. Танки «на наших заводах производить было нельзя; в общей сложности выпустили двенадцать жалких подобий, негодных для боя»11. В среднем у немцев было 12 тяжелых орудий на корпус, а у русских – одно на три-четыре корпуса. Кроме того, немцы имели огромное преимущество в других типах артиллерии: 112 легких орудий и 26 гаубиц на корпус против 96 и 12 у русских. В общей сложности русские имели 3,5 пушки на батальон, а немцы – 7. Но эти цифры дают очень неполное представление о техническом превосходстве врага. Еще 15 декабря 1914 г. ставка предупредила фронт о необходимости экономить снаряды, потому что уже в первых сражениях был израсходован боезапас, рассчитанный на всю войну12. Нужно понимать, что это означало на практике. Вот как генерал Деникин описывает битву под Перемышлем в середине мая 1915 г.:
«За одиннадцать дней страшного обстрела из тяжелых орудий наши окопы с их защитниками были буквально стерты с лица земли. Мы практически не отвечали на этот огонь: нечем было. Обескровленные полки отбивали одну атаку за другой штыками или винтовками. Кровь лилась рекой, цепи становились все реже, горы трупов росли... Два полка были практически уничтожены... одним артиллерийским огнем. Господа французы и англичане! Вас, достигших беспрецедентного уровня развития техники, сильно удивит абсурдный факт из русской реальности: когда после трех дней молчания наша единственная шестидюймовая батарея получила пятьдесят снарядов, эту новость немедленно сообщили по телефону всем полкам, всем ротам, и все наши солдаты испустили тяжелый вздох радости и облегчения»13.