Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920

   4. Стремление к внутреннему революционному перевороту во время войны для немедленной замены ее консервативных политических и международных целей целями революции (как оборонительными, так и наступательными).
   Но разница взглядов на войну не всегда совпадала с разницей взглядов на историческую цель и распространение революции. Иными словами, единая позиция в отношении целей революции могла сочетаться с различными взглядами на войну, а общее отношение к войне не мешало единомышленникам расходиться во мнениях относительно целей революции.
   Когда на следующее утро после падения самодержавия встал вопрос о создании правительства, Совет поддержал точку зрения социал-демократов. Инициатива создания Петроградского совета принадлежала частично меньшевистской фракции Государственной думы (большевистская фракция была привлечена к суду за «пораженческую» политику и выслана в Сибирь), а частично – более умеренному правому крылу рабочего движения, Рабочей группе Центрального военно-промышленного комитета. Социалисты-революционеры бойкотировали выборы в четвертую Государственную думу. Однако отдельные депутаты, разделявшие взгляды этой партии, создали в Думе так называемую фракцию трудовиков полусоциалистического толка. Наполовину социалистами были лидер этой фракции Керенский и старый революционер Н.В. Чайковский, представлявший трудовиков в Совете, куда он был выбран крайне правыми за патриотизм и призыв к мирному развитию кооперативного движения. Их близость к буржуазному лагерю вызывала ликование у членов Совета, поскольку доказывала правильность «классической» социал-демократической точки зрения на то, что лидерство буржуазии в русской революции неизбежно.
   Более левая социал-демократическая группа во главе со Стекловым и Сухановым поддерживала практические выводы, основанные на «классической» точке зрения, и не соглашалась с большинством лишь в военном вопросе; она придерживалась первого направления («мир любой ценой»), тогда как большинство социал-демократических лидеров являлись приверженцами либо третьего (оборонцы), либо четвертого направления (революционные оборонцы).
   Ведущие социал-демократические члены Совета считали отказ советской демократии создавать Временное правительство и предоставление этого права цензовой демократии вполне естественными. В Совете преобладала точка зрения, согласно которой русская революция являлась буржуазной и должна была положить начало долгому историческому периоду капиталистической индустриализации России. Казалось, ход событий подтверждал ее правильность. Результаты диспутов по вопросу создания правительства соответствовали этой теории. Вскоре она оказалась опровергнутой. Но важнее было другое: в решающий момент теории и доктрины некоторых фракций продемонстрировали свою неэффективность и обманули ожидания людей, которые фанатично верили в них всю свою жизнь. Тактика определялась исключительно революционной ситуацией, и иногда люди просто не успевали понять, что их поступки кардинально противоречат идеям, которые они разделяли, когда революция была лишь далекой «музыкой будущего» .
   Советская демократия предоставила право создать правительство демократии цензовой – возможно, сама не сознавая того – просто потому, что это был путь наименьшего сопротивления; в противном случае ей пришлось бы столкнуться со множеством трудностей как внешнего, так и (главным образом) внутреннего характера.
   Советская демократия стремилась к единой программе. Но в лагере цензовой демократии, которую представлял «прогрессивный блок», единства не было. С самого начала этот блок трещал по всем швам, и царские министры со злобной радостью ждали его распада. Однако буржуазные политики той поры были людьми более гибкими и искусными в компромиссах, чем лидеры революции. Долгое «подпольное» существование и отлучение от легальной политической деятельности требовало от последних идейного единства, беспощадной логики и фанатичного соблюдения партийных догм. Тайная борьба во все времена и у всех народов была школой беспредметного теоретизирования и гордой непримиримости. Только практическое участие в делах государства позволяет осознать свою ответственность и способность оценивать каждый шаг по его немедленному результату.
 
   Во-вторых, цензовая демократия обладала всеми интеллектуальными и политическими ресурсами. У каждой легальной партии был свой генеральный штаб, свой мозг. А революционную демократию в решающий момент представляли случайные люди второго и даже пятого разряда. Ее лидеры находились в Сибири или за границей. В отсутствие своих идеологов, вдохновителей и командиров скромные рядовые члены партии не торопились принимать на свои плечи бремя, которое могло оказаться слишком тяжелым даже для их вождей.
   В-третьих, у лидеров цензовой демократии было еще одно огромное преимущество. Их имена знала вся Россия. Регулярные выступления цвета буржуазных партий в городских думах, на собраниях юридических, научных и образовательных ассоциаций, предвыборных митингах и с трибуны Государственной думы приковывали к себе внимание всей страны. В отличие от них, вожди революционных партий, известные и ценимые только в своих узких кругах, жившие под псевдонимами и партийными кличками, менявшие фамилии и паспорта, тщательно скрывавшие от посторонних свою значительность, были, за немногими исключениями, таинственными незнакомцами, о которых враги могли безнаказанно распространять самые нелепые и чудовищные слухи.
   В-четвертых, самые великие вожди революционной демократии были абсолютно невежественны в технике осуществления государственной власти и работы аппарата правительства. Даже многие кадеты ощущали свою неготовность для работы в такой сфере. Шульгин пишет, что требование «прогрессивного блока» создать «правительство народного доверия» означало передачу власти в руки «небюрократов». Правый кадет, позднее посол Временного правительства в Париже В.А. Маклаков протестовал: «Почему в руки «небюрократов»? Как раз в руки бюрократов, только других бюрократов, более умных и честных... Но мы, люди, пользующиеся «народным доверием», ничего не сможем сделать, потому что не разбираемся в таких вещах. Мы не знаем техники. А времени учиться нет»3. Но кадеты все же изучали эту «технику» в городских думах и земствах, в четырех Государственных думах, в парламентских комиссиях, сотрудничали с министрами во время принятия бюджетов министерств и инспектировали их работу. Лидеры революционной демократии изучали работу министерств только в тюрьмах и сибирской ссылке, будучи объектами этой работы; «самоуправление» было им знакомо только благодаря выборам старшего по тюремной камере. Скачок из далекой сибирской деревни или женевской колонии политэмигрантов в министерское кресло был для них равнозначен перенесению на другую планету.
   Наконец, буржуазные партии имели за плечами десять с лишним лет легального существования и были хорошо организованы, в то время как ядро рабочих, социалистических и прочих революционных партий представляли собой «профессиональные революционеры». Теперь к этому ядру, как к скелету, впервые предстояло добавить плоть и кровь, заставить ее циркулировать по венам и артериям, обзавестись хорошо развитой нервной системой и мощными мышцами. Революционные партии испытывали такой приток новых членов, что их лидеры смотрели на это с тайным ужасом: что будет, когда старая гвардия растворится в этой политически неопытной сырой массе? Решения такой массы, скорее всего, будут случайными. Партии станут непрочными ассоциациями, реагирующими на настроения уличной толпы как флюгер. Одним словом, перед революционной демократией стояла беспрецедентная задача закрепления своих достижений, обучения новых членов, привития им навыков дисциплины и создания гармоничной системы партийных органов. Для решения такой задачи требовались лучшие и самые искусные партийные силы, а знающие, опытные и надежные люди в каждой революционной партии были наперечет. Если бы все крупные личности перешли работать в правительство, министерства и главные органы местного самоуправления, это обескровило бы любую партийную организацию и Совет. Инстинкт самосохранения заставлял партии сопротивляться переходу их вождей на работу в правительство, где те превращались в заложников аппарата, и прививать «партийным патриотам» отвращение к административной работе.