Рассветная бухта
День клонился к вечеру, и городок стал оживать. Журналисты разъехались по домам, вертолет исчез, а по дому, в котором мы беседовали с Фионой Рафферти, носилась стайка мальчишек; они раскачивались на строительных лесах, притворялись, что выталкивают друг друга из окон, — черные танцующие тени на фоне горящего неба. В конце дороги стайка подростков оккупировала изгородь, окружавшую заброшенный сад; ничуть не скрываясь, они курили, выпивали и глазели на меня. Вдали кто-то яростно нарезал круги на большом мотоцикле без глушителя, еще чуть дальше без остановки ухал рэп. В пустые оконные проемы залетали птицы; у дороги что-то прошмыгнуло в груду кирпичей и колючей проволоки, вызвав сход крошечной лавины песка.
Выезд из городка заканчивался двумя каменными столбами, а вместо ворот — полоса высокой травы. Когда я пошел по склону к песчаным дюнам, она успокаивающе шуршала и обвивалась вокруг ног, будто тянула меня назад.
Поисковики работали в зоне прилива — разбирали водоросли, разглядывали пузырящиеся воронки с моллюсками-береговичками. Завидев меня, поисковики один за другим стали выпрямляться.
— Есть что-нибудь? — спросил я.
Они протянули мне свой улов — пакетики для вещдоков, — словно продрогшие дети, которые целый день провели на свалке. Окурки, банки из-под сидра, использованные презервативы, сломанные наушники, рваные майки, обертки, старые ботинки. В каждом пустом доме что-то лежало, каждый дом кто-то захватил и колонизировал: детям хочется пошалить и порезвиться, подросткам — что-нибудь сломать, зверям нужно где-то жить и растить потомство. Природа не терпит пустоты, и у нее ничего не пропадает: как только уехали застройщики и риелторы, в дома вселились новые жильцы — мыши, птицы, букашки, сорняки.
Несколько находок имели определенную ценность: сломанный перочинный нож — скорее всего слишком маленький, — а также нож с выкидным лезвием. Последний мог представлять интерес, если бы не был наполовину съеден ржавчиной. Ключи, которые нужно проверить на совместимость с замками Спейнов, шарф с темным пятном — возможно, это была кровь.
— Хорошие вещицы, — сказал я. — Отдайте их Бойлу из отдела криминалистики — и по домам. В восемь утра продолжите там, где остановились. Я буду на вскрытии, а затем сразу к вам. Благодарю вас, леди и джентльмены. Вы хорошо поработали.
Они поплелись по дюнам к городку, на ходу стягивая перчатки и потирая онемевшие шеи. Я остался. Команда решит, что я хочу в тишине подумать о деле — просчитать жуткую математику вероятностей или же представить себе лица мертвых детишек. Если наш парень за мной наблюдает, то решит то же самое. Но это было не так: я выкроил десять минут в расписании, чтобы помериться силами с побережьем.
Я стоял спиной к городку, ко всем убитым надеждам, к тому месту, где раньше на веревках, натянутых между фургонами, сушились яркие купальники. На голубое небо рано вышла бледная луна, мерцающая за тонкими, дымчатыми облаками; под ней море выглядело серым, беспокойным, настойчивым. Теперь, когда поисковики убрались восвояси, прибрежную полосу снова захватили морские птицы. Я стоял не шелохнувшись, и через несколько минут они забыли про меня и принялись бегать у воды в поисках пищи. Их голоса звучали высоко и чисто, словно свист ветра среди скал. Однажды писк ночной птицы разбудил Дину, и мама процитировала ей Шекспира: «Ты не пугайся: остров полон звуков — и шелеста, и шепота, и пенья; Они приятны, нет от них вреда». [1]
Подул холодный ветер; я поднял воротник пальто и засунул руки в карманы. В последний раз я гулял по этому берегу, когда мне было лет пятнадцать: тогда я только-только начал бриться, только начал привыкать к своим широким плечам, всего как неделю начал встречаться с девушкой — блондинкой из Ньюри по имени Амелия; она смеялась любой моей шутке и на вкус напоминала клубнику. Тогда я был другим: энергичным, беззаботным, радовался каждой возможности посмеяться или рискнуть; во мне бурлило столько энергии, что я мог пробивать каменные стены. Когда мы, парни, боролись на руках, чтобы произвести впечатление на девушек, я выбрал здоровяка Дина Горри и победил его три раза подряд, хоть он и был вдвое больше меня, — вот как сильно мне хотелось заслужить похвалу Амелии.
Я смотрел на воду, на ночь, что прибывала вместе с приливом, и вообще ничего не чувствовал. Берег казался картинкой из старого кино, а тот пылкий юноша — персонажем из книги, которую я прочел еще в детстве и кому-то подарил. Вот только в спинном мозгу и в ладонях что-то гудело — словно сигнал тревоги, словно струна виолончели, разбуженной зовом камертона.
7
И разумеется, Дина, мать ее так, уже меня дожидалась.
Когда видишь ее впервые, то прежде всего замечаешь, как она красива — настолько, что и мужчины, и женщины умолкают, стоит ей войти. Дина похожа на фею, какими их рисовали в старину: изящная, как у танцовщицы, фигурка, бледная кожа, на которую никогда не ложится загар, пухлые губы и огромные голубые глаза. Походка у нее такая, словно Дина плывет над землей. Художник, с которым у нее был роман, однажды сказал, что это женщина с картины прерафаэлитов, что звучало бы куда лучше, если бы он не бросил ее две недели спустя. Разумеется, сюрпризом это ни для кого не стало: когда знакомишься с Диной поближе, то понимаешь, что крыша у нее не на месте. Психотерапевты и психиатры ставили ей самые разные диагнозы, но все сходятся в одном — Дина плохо приспособлена к жизни. Она может притворяться, что ведет нормальную жизнь — иногда несколько месяцев подряд, а иногда и год, — но для этого ей, словно канатоходцу, требуется полная концентрация внимания. Так что рано или поздно Дина теряет равновесие и падает — уходит с очередной низкооплачиваемой работы, ее бросает очередной мерзкий бойфренд — мужики, которым нравятся ранимые девушки, обожают Дину, пока не узнают, что такое настоящая ранимость. В результате она неизменно приходит ко мне или к Джери, обычно посреди ночи, и чаще всего несет какой-то бред.
В тот вечер она, чтобы не быть слишком предсказуемой, заявилась ко мне на работу. Наша контора находится в Дублинском замке, и так как он — куча построенных за восемьсот лет оборонительных сооружений — является городской достопримечательностью, к нам может зайти кто угодно. Мы с Ричи быстро шагали по брусчатке к главному зданию, и по дороге я пытался выстроить в голове факты, чтобы потом изложить их О'Келли, как вдруг от темной стены отделилось черное пятно и полетело к нам. Мы вздрогнули.
— Майк, — яростно шепнула Дина; крепкие пальцы словно провода оплели мое запястье. — Немедленно забери меня отсюда. Тут все толкаются.
В прошлый раз, где-то месяц назад, у нее были длинные светлые волосы и развевающееся цветистое платье. Однако с тех пор она выбрала стиль грандж: волосы выкрашены в блестящий черный цвет и собраны в пучок — судя по всему, она подстригла их сама; на ней был огромный рваный серый кардиган поверх белой комбинации и байкерские ботинки. Если Дина меняет имидж, это всегда плохой знак. Я мысленно обругал себя за то, что так долго ее не навещал.
Я отвел ее подальше от Ричи, который пытался подобрать с мостовой челюсть. Похоже, теперь он увидел меня совсем в другом свете.
— Все в порядке, золотко. Что случилось?
— Майк, я не могу… Я чувствую, в волосы что-то попало — ну, знаешь, как ветер царапает волосы? Мне больно, он делает мне больно, я не могу найти… кнопку, которая его выключает.
Мой желудок превратился в твердый тяжелый комок.
— Хорошо, — сказал я. — Хорошо. Ты хочешь ненадолго переехать ко мне?
— Уйдем отсюда. Ты должен меня выслушать.
— Мы уже уходим, лапка, только подожди секунду, ладно? — Я отвел ее к лестнице у входа в одно из зданий замкового комплекса — днем здесь гуляли толпы туристов, но сейчас оно уже было закрыто. — Посиди тут.
— Зачем? Ты куда?
Она была на грани паники.