Жажда мести

Свинцов взял такси и отправился в аэропорт, купил билет на имя Иванова Петра Филимоновича, поднял воротник пальто и вместе со всеми сел в самолет. Ему не привыкать, такая у него работа. Он сел в кресло, защелкнул ремень безопасности и внимательно, скрывая лицо в воротник, оглядел салон. Как будто никого из знакомых. Самолет мелко-мелко подрагивал всем своим нутром, и порой Свинцову казалось, что и он сам дрожит, то ли от холода, то ли от волнения. Решение он уже принял, но все же еще колебался, вдруг удастся переубедить ее. Но он понимал, летит не для того, чтобы переубеждать. Свинцов хладнокровно продумывал свой путь домой: вот сейчас прилетит в двадцать один двадцать самолет во Внуково, оттуда на такси придется еще ехать полчаса до дома, проскользнет мимо спящего консьержа, – подняться по лестнице или на лифте – еще пять минут, и без пятнадцати минут в полночь он откроет дверь.
Когда самолет приземлился, Свинцов, прикрываясь по-прежнему воротником, отправился к выходу и взял такси. Он уже не сомневался, автоматически работало сознание, словно гипнотизируя его. Билет обратно он купил на час двадцать пять минут ночи на имя Софонова Николая Степановича. Сознание работало четко, спокойно. На улице Чехова Свинцов попросил остановиться, расплатился, велел подождать его двадцать минут, а сам быстро отправился дворами на Каретную.
Свинцов обратил внимание, что почти все окна в его доме с улицы темные: люди спят. Прошел во двор, пошарил взглядом по окнам, ища свой балкон, одновременно натягивая на руки специальные эластичные перчатки, надел черную маску. На балконе его квартиры ОНА развешивала белье. Он бесшумно зашел в подъезд (консьерж спал), вскочил в лифт, нажал кнопку и остановил лифт на четвертом этаже, чтобы она не слышала шума. Свинцов вывернул лампу в плафоне, и свет на площадке погас, поставил распорку между дверями лифта, чтобы он не закрывался и осторожно прокрался на пятый, вставил бесшумно ключ и отворил дверь. В коридоре свет не горел, только на кухне. Он слышал шорох мокрого белья, какие-то шлепки, движения – она заканчивала развешивать белье на балконе, слышно было, как под тяжестью ее тела зашаталась табуретка. Чувствуя, что другого такого случая не представится, он двинулся в гостиную и на минутку приостановился, так как зазвонил телефон. Он в мгновение поднял и сразу положил трубку, замер, ожидая, что сейчас Самсонова бросится к телефону.
Нельзя было терять ни секунды, тень жены качнулась, видно, она услышала, как зазвонил телефон, недаром же аппарат поставила рядом с дверью. Он бросился с вытянутыми перед собой руками и толкнул изо всех сил, коснувшись сквозь белье ее тела. Она, перевалившись за балкон, хваталась за белье; с треском рвались под ее тяжестью веревки, и он услышал даже, как она закричала. Он вернулся к двери, вставил ключ с другой стороны и, выглянув на площадку – никого, с осторожностью повернул ключ, начал спускаться на четвертый этаж, скользнул в лифт и через сорок секунд уже бежал к такси. Шофер такси, ожидавший возвращения пассажира, мгновенно тронул с места, вырулил к Пушкинской площади, направляясь к Ленинскому проспекту.
Свинцов, не снимая перчаток, сидел сцепив зубы, чувствуя, как в горле остановился ком. Он все сделал правильно, он не позволит над ним измываться! Если бы она открыто не заявила, что беременна, может быть, все закончилось бы иначе. Он не хотел ни о чем больше думать. На Ленинском проспекте Свинцов пересел в другое такси, щедро бросив первому таксисту сверх положенного, и отправился в аэропорт.
В туалете он пересмотрел еще раз свои вещи, которые находились при нем: паспорта, пистолет, выбросил перчатки в унитаз, спустил воду. Как только объявили посадку, он тут же направился в накопитель, предъявил билет, паспорт и внимательно оглядел пассажиров – ни одного знакомого лица.
В самолете пристегнул ремни и закрыл глаза, уткнув лицо в теплый, высоко поднятый воротник. Он приказал себе спать и все пятьдесят пять минут лета на Ту-104, мягко покачиваясь на виражах и при посадке самолета, спал.
 
На Невском проспекте Свинцов отпустил такси недалеко от одной знакомой ему автостоянки, пересел, как это всегда делал, на другое и поехал в гостиницу «Московская». Все. Дело сделано. Он за квартал расплатился и отправился пешком. С черного входа гостиницы, отворив отмычкой дверь, вошел внутрь, пробрался осторожно на второй этаж, опять отмычкой отворил стеклянную дверь на этаж и также аккуратно ее закрыл, прошел к себе в номер.
Свинцов достал шнурок из чемодана, на всякий случай прихваченный им, привязал к люстре, стал на стул и дернул изо всей силы. Люстра со стуком грохнулась об пол. Через пять минут он позвонил дежурному по этажу. Было три часа пятнадцать минут ночи. Дежурный по этажу долго удивлялся, как могла упасть люстра с потолка?
– Уберите. Мне с утра лететь на важную международную конференцию.
Ровно в восемь группа Свинцова завтракала по расписанию в ресторане и вовремя отбыла на международную конференцию.
* * *
В четверг Волгин звонил Самсоновой несколько раз, хотя они уже договорились о встрече на завтра. Около двенадцати он снова позвонил, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Кто-то взял трубку и сразу положил ее. Через четверть часа он снова позвонил от вахтера, но никто не ответил. «Странно. Она должна была уже закончить стирку, уборку и все остальное». Ночью он еще раз попытался позвонить, но никто не отвечал: «Что случилось?». Утром поехал в университет и оттуда вновь позвонил. Никто не ответил, и он, решив, что вернулся муж, надеялся встретить ее в университете. Но вот уже часы отсчитали три часа дня, закончилась последняя лекция, а ее он не увидел. Он заглянул на кафедру к Козобкиной.
– Хочешь, позвони своему дружку, – попросила Козобкина.
– Какому еще дружку?
– Вот тому придурку, белобрысому которому, – отвечала она, копаясь в бумагах и вынимая из кипы необходимые ей листы.
– Я его не видел с осени, а у тебя что, нету номера его телефона?
Волгин набрал номер телефона. Борис, словно ожидал его, поднял трубку сразу, спросил, откуда звонит, добавив, что через три минуты нагрянет на кафедру. Пришел он через два часа. Волгин встретил его в коридоре, Борис сразу зашептал, когда они направились на кафедру:
– Познакомь меня с ней. Ладно?
– Ты знаком. Она тебя знает, ты ее знаешь, спали вместе, что знакомить, – отвечал Волгин, оглядываясь в надежде увидеть Самсонову.
– Нет, ты должен сказать, что позвольте, мол, отрекомендовать вам и познакомить со студентом МИФИ. Иначе я не пойду.
– Зачем?
– Так нужно, – уперся Борис. – Женщина – это существо, рожденное исключительно, чтобы создавать на земле проблемы.
– Ну, хорошо-хорошо, только не валяй дурака, она тебя прекрасно помнит, – пробормотал Волгин, думая о том, куда исчезла Самсонова.
Татьяна Козобкина с улыбкой смотрела на Бориса Горянского.
– Позвольте, мадам Татьяна, представить вам студента МИФИ Бориса Горянского.
– Как поживал все эти дни? – спросила с наигранностью она.
– Как всегда. В трудах и заботах. Отец мой, генерал…
– Какой генерал! – засмеялась Козобкина. – Какой генерал в коммуналке?
– Это, – отвечал серьезно Борис, – козни Берии.
В эту минуту в кабинете появился заведующий кафедрой Эдуард Исаевич Дрожайший, небольшого роста, плотный, с большой лысиной, в очках.
– А, – сказал он, глядя на студентов. – Студенческая сходка. А-а, это тот самый Волгин, что с Волги, который… Впрочем, молчу. Танечка, найди-ка, милочка, мне протокол, ну, когда к нам приходили с проверкой из министерства. Хорошие у нас ребята учатся. Правда, Танечка?
– Да, Эдуард Исаевич, замечательные, это вот Борис из МИФИ.
– А-а-а, – протянул Дрожайший и сквозь очки поглядел на Бориса. – Самсонова, кстати, звонила? – Он посмотрел на Волгина и покачал головой, вспомнив анонимку.
– Эдуард Исаевич, не звонила, она всегда так, – пожаловалась Козобкина, роясь в бумагах.