Жажда мести

– Кушать будешь? – спросил он.
Она подняла глаза и с любопытством поглядела на его лицо.
– Я вот тут подумал, даже рапорт написал, чтобы меня отослали надолго отсюда. Чтобы тебе не мешать. Я вижу, как ты мучаешься, а угрызения совести, думаю, самые страшные мучения для нашего советского человека, – сказал Свинцов и подумал, как же гладко он сказал, ни на одной букве не споткнулся.
Она молчала.
– Понимаешь, я не могу на тебя смотреть без страдания. Ты ошиблась, у тебя солидная работа, тебя многие уважают, ценят твой вклад в науку, а тут этот сосунок пристроился, – продолжал он занудливо, не сводя с нее глаз, в ресницах которых притаился тот самый страшный черный свет. – Мне, Люда, жаль тебя. То, что с тобой происходит, это наваждение. Такое бывает.
– Чего ты хочешь? – спросила она гневно, интуитивно чувствуя подлость за его словами. – «Убьет», – подумалось ей.
– Я понимаю твое состояние. Ведь, возможно, тебе придется покаянное письмо писать этому твоему дражайшему Эдуарду Исаевичу. Ты педагог, а с педагога особый спрос. Так вот как подумаю, что придется тебе умной, интеллигентной женщине отдуваться перед этим дураком.
– Что тебе надо? Говори прямо.
– Мне ничего не надо. Я просто не терплю, когда меня презирают, а ты презираешь, вот я и думаю, не уехать ли мне надолго, чтобы тебе здесь вволю повеселиться?
– Что тебе надо? – в третий раз спросила она. – Не издевайся, я не вынесу, тебе не поздоровится! Понимаешь меня?
Свинцов повернулся и ушел на кухню. там он поставил чайник на газ и принялся ждать. Ему позвонил из комитета майор Проклов и доложил о прохождении дела по его подотделу. На этот раз он попросил не отзванивать, сказав, что ляжет спать ровно в десять. На самом деле ему не хотелось лишних телефонных звонков. Через пятое лицо Свинцов договорился с одним подозрительным субъектом об устранении шахматной фигуры. Ровно без двадцати двенадцать ночи на переходе от метро к главному зданию университета, где находится общежитие, вопрос с Волгиным должны были закрыть навсегда. Если ему позвонят, это будет означать, что дело не состоялось.
* * *
Волгин спустился в метро и сел в первый вагон. Было одиннадцать часов двадцать пять минут вечера. Ровно без двадцати двенадцать вышел из метро «Университет».
Он поднимался по эскалатору наверх один. На улице падал реденький снежок, ровная пелена снега лежала на земле, небольшой морозец сковал все лужи.
В том самом месте, где надо было переходить Ломоносовский проспект, он остановился, не желая идти на красный свет, подождал, и лишь загорелся зеленый, стал переходить. Не было видно ни одной машины. На противоположной стороне стоял человек в черном пальто и в кожаной шапке с опущенными ушами. Он тоже стал переходить проспект. В этот момент Волгин скорее почувствовал, нежели увидел, приближение автомобиля. Но уже на середине улицы он вдруг понял, что автомобиль не остановится и проскочит улицу на красный свет. Тогда Волгин остановился, желая пропустить его. Он заметил, что человек в шапке тоже попятился, заметался перед мчащейся машиной. Автомобиль, подцепив человека в кожаной шапке передком, словно бык рогами, швырнул его на капот, отчего с треском посыпались крошки лобового стекла. Человек отлетел в сторону, сбив Волгина с ног. Волгин, отброшенный прочь, ударился головой о бордюр шоссе, неловко перевернулся и почувствовал нестерпимую боль в правом плече, в голове вспыхнули искорки, и он потерял сознание.
Совершенно очевидно, что сидевший за рулем был опытный водитель, точно рассчитавший движение своего автомобиля и пешехода. Не предполагавший возникновения нештатной ситуации, когда на проезжей части возникло два человека, он быстро набрал на своей «Волге» приличную скорость, перед самым пешеходным переходом включил дальний свет фар, ослепив пешехода. Волгину повезло, потому что, когда прибежал милиционер, он уже пришел в сознание и только постанывал, а человек в кожаной шапке, как определили впоследствии, скончался на месте.
 
Находясь в больнице, он снова и снова восстанавливал в памяти происшедшее. Он видел – фары включились перед самым переходом, ослепили. Если бы не фары, он мог бы отпрыгнуть в сторону. Но все оказалось проще: тот, кто сбил, уехал и не остановился, погиб человек, отец троих детей, водитель автобуса, возвращавшийся из автопарка домой. Анализируя вновь и вновь эти короткие мгновения, Волгин пытался определить степень собственной вины в смерти человека. И не находил. У Волгина быстрее сработала реакция, он попятился, а мужчина в кожаной шапке хотел перебежать проспект и в результате попал под автомобиль. Резкая боль в правой руке стала потихоньку затихать, и он подумывал, что пролежит в больнице недолго. Волгин вспомнил о назначенном на сегодня свидании у памятника Пушкину. К вечеру прошло головокружение, лишь саднило в плече, и он «сошел» с больничной койки, как с корабля на бал, под ним качнулись в палате потолок и пол, и он здоровой рукой ухватился за спинку кровати. Позвонить Самсоновой, предупредить о невозможности встречи пока не получалось. Телефоны-автоматы находились на лестничной площадке второго этажа. Конечно, она узнает о его беде и простит. Если рассуждать философски, перелом руки и сотрясение мозга далеко не худшее, что могло бы случиться.
Через день, когда закончился утренний обход, он привстал с постели и решил еще раз попытаться позвонить Людмиле, как вдруг распахнулась дверь, и вошла она. На ней лица не было, только большие, испуганные, широко раскрытые глаза, показавшиеся ему черными в этот момент. Двое его соседей по палате при появлении Самсоновой в белом халате с большой хозяйственной сумкой сразу же вышли в коридор.
– Что случилось? – спросила испуганным голосом она, обнимая его.
– Да ничего, ничего, вот чуть под машину не угодил, – со смехом отвечал он, обнимая здоровой рукой ее и прижимая к себе. – Шел, шел, вот пришел в больницу.
– Расскажи, как это случилось, это очень важно, – проговорила она взволнованно.
– Да что рассказывать. Когда я переходил улицу, то никакой машины вроде не было, а когда дошел до середины, то – свет фар, на скорости вылетела «Волга» и сбила мужчину, а он на меня налетел.
– И что?
– Ничего особенного. Я отлетел в сторону, а того беднягу – насмерть! Жаль, трое детей у него. Я на время потерял сознание, искры в глазах и темное пятно на белом снегу.
– Дальше, – торопливо спросила она.
– Дальше был милиционер, машина «Скорая помощь» и – вот эта палата. Не беспокойся. Температура нормальная, слегка только тошнит. Хотел позвонить тебе, но не смог встать.
– Я тебя ждала до девяти, потом пошла в общежитие, поняла, что что-то случилось. Я все узнала. Отсюда позвонили. Это очень серьезно, случайностей не бывает.
– Но…
– Я знаю, что говорю, – оборвала она. – Если что-то тебе покажется подозрительным, тут же звони мне. Вот я тебе тут принесла икру, колбасу и помидоры. Помни, я тебя люблю. Мне кажется, что я виновата во всем. Ты бы жил спокойно, тебя, такого красивого, любили бы девочки, а тут появилась я, и начались беды. Если что со мной случится, если я умру, то помни, что никогда, никого, кроме тебя, я даже в мыслях не любила.
– Скажи мне, Люда, что может случиться?
– Знай, этот человек способен на все!
Волгин недоверчиво улыбнулся, до конца, конечно, не понимая значения ее слов.
– Что ты имеешь в виду под этим «все»? – спросил он, пошевеливая пальцами правой руки, затянутой в гипс. – Этот человек, твой муж?
– Ты не знаешь этой системы. Он мог не исполнять, но направить, придумать. Звони мне утром, когда он уйдет, – сказала она ласково. – Часов в девять-десять, можно и в двенадцать, но не вечером. Он приходит рано.
Они поцеловались, и она уже во дворе больницы оглянулась и долго, не видя его в окне, махала рукой.
  
XIV
 
Он смотрел на нее в окно, и нежное чувство, похожее на жалость, овладело им. Она махала рукой, и он догадывался, что она не видит его. Она ушла, но остался запах ее духов, – тонкий, нежный. Он понимал, что не может жить без этой женщины. После сессии надо перевестись на вечернее отделение, работать, они будут снимать квартиру, только бы избавиться от этого унизительного положения.