Бывшая моего брата. Я ненавижу ее... (СИ)

Я хнычу и с отчаянием прикрываю глаза, прижимая телефон к вздымающейся груди. Пытаюсь не слышать его мрачный, облаченный в темную хрипотцу голос в этот момент. Он настолько реален, что я буквально чувствую, каково было бы ощутить эти слова, если бы его губы прижались к моему уху в страстном порыве...
— Мне становится жаль парня, ты заставляешь его нервничать, — тихий понимающий мамин голос заставляет меня обернуться и оторвать от груди телефон. — Иди к нему, Аль, и прекрати мучить вас обоих, иначе мне придется заставить его купить мне новый газон.
Мама улыбается, а я не удерживаюсь от проявления слабости и бросаюсь к ней на шею, чтобы обнять. Она такая замечательная у меня. Такая понимающая и заботливая… Самая-самая! Моя нежность и сила. Мое укрытие, броня и убежище в одном флаконе. Она мой компас в непроглядной мгле. — Мам, мне страшно, — шепчу вкрадчиво. — А что, если у нас не получится? — Ты красавица! И у вас все получится, можешь не сомневаться, Морковка, я это вижу. — Похлопывает меня по спине, а я сильнее стискиваю родительницу в своих объятиях, ощущая, как ее плечи начинают сотрясаться от смеха. — Задушишь же, Алька! Иди уже к своему горе-рыцарю!
Делаю глубокий вдох, еще на минутку прячась на плече мамы, а потом крепко-крепко целую ее в щеку и, схватив сумочку с дверной ручки, сбегаю вниз по лестнице, стараясь не свернуть ноги на каблуках. Они невысокие, но сейчас я не чувствовала бы уверенности, даже будь я босиком. Тело потрясывает от мелкой дрожи, ладони покрывается холодным потом, а дыхание напоминает рваные судорожные сокращения грудной клетки. Было сложно не думать эти семьдесят два часа, особенно о страхах, которые против моей воли всплывали на поверхность. Кошмар какой-то... Не виделись всего три дня, а, кажется, вечность.
Но, обнаружив Айдарова сидящим в машине и сжимающим руль так, будто это единственное, что останавливает его от приведения своей угрозы в действие, я одновременно испытываю облегчение и странное пугающее чувство, сковывающее мою сердцевину жаром.
Облегчение — потому что он в машине и я избегаю участи неловкой встречи глаза в глаза, а все остальное, сбивающее с толку, — оттого, что Хаким, вот такой весь напряженный и едва ли не теряющий контроль, чертовски сексуален.
Заметив меня, он порывается, чтобы выйти на улицу и, наверное, в стиле джентльмена проводить и открыть мне дверь, но почему-то эта мысль настолько пугает меня в данном состоянии, что я останавливаю Айдарова жестом и, ускорив шаг, как можно быстрее стараюсь усесться на переднее пассажирское сиденье.
Господи, как же все нелепо! Клянусь, после этого свидания я больше никогда не заикнусь о них.
Некоторое время мы сидим в тишине, пока я пытаюсь выровнять скачущий пульс и успокоить взволнованное дыхание. Даже не хочу думать о том, как я выгляжу со стороны. И без того знаю. По-идиотски!
Наконец я распрямляю плечи, занимая более расслабленную позу, и втягиваю большой поток воздуха носом, медленно выдыхая через рот. Но делаю только хуже, потому что вместе с воздухом в меня проникает головокружительный мужской аромат: немного терпкий, немного еловый и слегка сладкий. Черт. Прикрываю глаза и пытаюсь пристегнуться, понимая одно: я безнадежна…
— Ты в порядке? — глубокий темный голос окутывает мой разум и вынуждает открыть глаза, чтобы не задохнуться в его пугающей хищной энергетике.
— Не думаю, — бурчу себе под нос и, закончив пристегиваться, нервно расправляю платье по бедрам, ощущая на себе пристальный прожигающий взгляд Айдарова. Его напряженная фигура слева от меня не двигается, точно так же как и машина, в которую я села в надежде, что мы сразу поедем и у меня будет время привыкнуть к нашим новым… отношениям. Ну или к тому, что вообще происходит между нами.
Но, видимо, Айдаров намерен отомстить мне за каждую минуту, которую я заставила его прождать.
Иначе у меня нет объяснения, почему он так смотрит и молчит. Это какой-то усовершенствованный вид пыток?
Не самое лучшее время выбрал.
У меня и без того нервы ни к черту. Не знаю, каким чудом я еще не отстегнулась и, убежав обратно в дом, не заперлась в нем за семью замками. Но, в отличие от меня самой, мое сердце пытается вырваться на свободу, истерично балансируя где-то между горлом и желудком. Все становится хуже от витающего в воздухе тяжелого аромата мужского парфюма, который просачивается под мою кожу и, точно жаркое южное солнце, прожигает до самых костей.
 
— Может, мы уже поедем? — немного взволнованно выдыхаю и пытаюсь сосредоточиться на пылинках в салоне машины, но, пожалуй, здесь стерильнее, чем в операционной.
Задумчивая пауза затягивается, прежде чем ее нарушает тяжелый тон Айдарова:
— Есть какие-то пожелания?
— Нет, — слишком быстро срывается с моих губ. — Давай просто поедем, — жестикулирую, — без разницы куда.
— Для человека, требовавшего свидания, ты слишком нервничаешь.
Тихий хриплый смех. Сначала я даже не верю, что слышу его, но, когда этот звук согревает меня каскадом мурашек, мне становится действительно не по себе от внезапного потепления в салоне. Кажется, мне стало душно… И я убеждаюсь в этом из-за невозможности говорить членораздельной речью, но все же пытаюсь:
— Для человека, в котором растет маленький человек… это нормально.
Хаким снова издает хриплый смешок и наконец трогается с места, бросая голосом, окрашенным меланхолией:
— Чувствую, это будут веселые девять месяцев.
Мне хочется съязвить ему в ответ, но останавливаюсь, задумавшись. А действительно… как пройдут эти месяцы? Как изменится мое тело? Каким станет мой образ жизни? Как будет протекать беременность и роды? Справлюсь ли я? А что, если во мне не проснется материнский инстинкт? И будет ли Хаким рядом со мной?
— Ты любишь азиатскую кухню? — Айдаров вытягивает меня своим мягким голосом из круговорота мыслей, и я благодарна ему за это. — Правда, я не знаю, можно ли беременным такую еду…
Поворачиваю голову и вижу, как он взъерошивает кудри на затылке, явно испытывая то же замешательство, что и я. По крайней мере, мне очень хочется в это верить.
И знаете что… я вот прямо сейчас ловлю себя на таком странном ощущении: когда ты долго-долго преодолевал полосу препятствий, а потом в один момент остановился и понял, что бежать больше некуда. И незачем… Мне кажется, вот именно это чувство мы и разделяем с ним. Одно на двоих. Наверное, впервые открыто и искренне.
Я делаю размеренный вдох, позволяя несуществующему облегчению окутать меня, и даже чувствую, как на моих губах появляется намек на улыбку, когда говорю шепотом:
— Беременность не болезнь.
Хаким хмурится и оценивает меня скептическим взглядом, задевая им мои острые коленки, впалый живот, на котором платье сидит свободнее, чем нужно, и заканчивая мешками под глазами. За последние пару недель я сбросила достаточно, чтобы это отразилось на моем внешнем виде. И если синяки мне удалось замаскировать тональником, то вот излишнюю изможденность и усталость косметике скрыть не под силу.
— Твои глаза говорят иначе, — наконец подытоживает он, закончив изучать меня. — Я молчу о теле, худоба которого граничит с анорексией.
Неужели все настолько плохо?
Отворачиваюсь к окну и бурчу себе под нос:
— Оставь мое тело мне.
— Не могу. Ты носишь нашего ребенка. Поэтому твое тело и то, как ты питаешься, — первое, за чем я буду следить.
Качаю головой в каком-то недоумении.
— Почему все так абсурдно? — шепчу больше себе, чем Айдарову.
Но, разумеется, он все слышит и даже говорит то, что становится для меня большой неожиданностью… Не думала, что доведется услышать такие слова именно от него:
— Послушай, я тоже чувствую себя… — Хаким разжимает и сжимает длинные пальцы на руле, добавляя хрипло: — странно во всей сложившейся ситуации, но я принял для себя решение, и будет лучше, если ты не станешь усложнять все. — Он прочищает горло. — Нам обоим нужно дать друг другу время.