Бывшая моего брата. Я ненавижу ее... (СИ)

Мягкая ладонь мамы тут же касается моей щеки и поворачивает меня обратно.
— И что с того? — Ее голос звучит решительно, будто она прямо сейчас готова встать и заслонить меня грудью от моих же обвинений. — Люблю. Конечно, люблю. Как и любая мать любит своего ребенка. Но, что я должна, по-твоему, сделать? Загнобить свою дочь и бросить ее в котел разрушающих мыслей из-за ошибки в прошлом? — Мама снова сжимает мои руки, только на этот раз крепче, будто призывает меня подняться с колен и надеть доспехи воина. — Ничто в этой жизни не дается легко. Люди оступаются и ошибаются. Очень сильно ошибаются, Алевтина. Такова жизнь. Но нужно иметь огромное мужество, чтобы однажды признаться себе в этом! И ты, моя девочка, смогла сделать это.
Мое лицо искажает мучительная гримаса, потому что я пытаюсь сдержать колючие слезы от того, с какой гордостью мама говорит обо мне. Но разве я заслужила это? Ее гордость после моего признания в том, что натворила по собственной глупости?
— Я хотела, чтобы все было иначе, — шепчу едва слышно.
Мама понимающе улыбается.
— А я бы хотела поддержать тебя еще сильнее.
Впервые за сегодняшний день улыбка трогает мои губы, точно лучик, пробившийся сквозь хмурые тучи.
Качаю головой, поглаживая мамины ладони большими пальцами.
— Ты и так слишком щедра к своей непутевой дочери.
— Глупости какие! — Встряхивает наши руки и, сжав напоследок, выпускает мои. — Ешь давай. — Мама двигает угощения ближе ко мне и начинает разливать чай по чашкам. А потом говорит то, что переворачивает все мое сознание: — Если хочешь загладить свою вину, тогда поезжай к нему. И скажи все, что только что говорила мне. — Теперь мама берет чашку в ладони и, подняв на меня понимающий взгляд, добавляет: — К слову о непутевой дочери. Уж если к кому и можно отнести это выражение, то только ко мне.
— Мам, что ты такое говоришь?
Я не могу сдержать тихий смешок и придвигаю чашку ароматного чая к себе. Только мама может по щелчку пальцев заставить меня забыть обо всем плохом. Моя солнечная радуга.
— А то и говорю. — Под столом она перекидывает ногу на ногу. — Я отца-то твоего люблю со школьной парты. А родители нашли для меня жениха наших кровей. Сама знаешь, какие они у меня дурные были до всех этих традиций. Особенно дед твой, — мама обращает глаза к потолку и делает жест ладонью, как и всегда, когда вспоминает своего родителя. — Ну и вот. Никах в самом разгаре у нас дома, — мама не может скрыть веселую улыбку, — ты представь только, начинают читать Коран, и тут врывается твой отец. — Мои глаза лезут на лоб. — Ох, видела бы ты лицо моих родителей. Да и всех присутствующих в целом. Ой, шуму было тогда! — смеется, маша рукой. — Отец даже ударил Сашку моего, но тот даже не шелохнулся, выдержал гнев отца и заявил во всеуслышание, что любит он меня и никому не отдаст.
— Ну дает! Так получается, непутевая не ты, а папа…
— Ай-й-й, не-е-е, — качает указательным пальцем, — подожди. Оба хороши. Я-то следом к нему под ручку и ногой топать: мол, не хочу замуж за другого, Сашку люблю, — уже хохочет. — Как вспомню, как папка побледнел от стыда, так страшно становится. А тогда не до страху было. Кровь играла, сердце колошматило, я даже когда папа во второй раз поднял руку на Сашку, успела закрыть того своей грудью. Тоже дурная была. Думаю, другой отец отвесил бы пощечину такой строптивой дочери, не положено было нам так выступать, тем более во время никаха. Позор какой… — качает головой. — Но мой слишком меня любил. Злился потом, даже не разговаривал, но руку ни на меня, ни на мужа моего больше не поднимал. А когда родила им внука, так и вовсе все плохое забылось. Папа был вне себе от счастья, а плакал как, когда Пашку впервые на руки взял! — Мамины глаза застилает блестящая гладь, но она быстро берет себя в руки. — А тебя-то ты и сама знаешь, как он любил. Он мне даже как-то сказал: внуки роднее детей. Вот так. — Мама шмыгает носом, все же стирая маленькие капельки в уголках глаз. — Это я к чему тебе, морковка? Все мы в жизни допускаем ошибки. Одни приводят к хорошему, другие же к опыту. Я нарушила все священные обеты своих родителей, но ни разу в жизни не ругала себя за это. Никто не идеален.
 
— Это другое, мам.
— Возможно. Но я выбрала то, чего хочет мое сердце, а не мои родители. Вот и тебе надо прислушаться к сердцу, а не к тому, что правильно.
Мгновение мы смотрим друг другу в глаза и молчим. Но теперь это молчание кажется уместным и глубоким. Я не испытываю от него дискомфорт. Наверное, это даже лучше любого разговора, потому что моя мама волшебница. Способна одним только прикосновением и взглядом отогнать от меня хмурые мысли. А ведь мне столько еще нужно ей рассказать…
Но самое ужасное в том, что даже среди всего этого беспорядочного хаоса я нахожу просвет надежды. Я словно достигла критической точки и остановилась на краю самого обрыва. Мне больше не страшно. Я готова сделать шаг, который отправит меня на самое дно или же после стольких лет подарит свободу от прошлого.
Я не уверена в своей разумности, но в то же время и не останавливаю себя, когда вызываю такси, целую маму в щеку и убегаю, чтобы не передумать… Надеюсь, он не сменил место жительства.
  
Глава 53
 
Я заставляю себя дышать, когда останавливаюсь перед шикарной дверью в квартиру Айдарова. Такая же неприступная, великолепная и пугающая своими размерами, как и хозяин этого мрачного пристанища. Я уже на этом этапе должна струсить и бежать прочь, но у меня какое-то искаженное чувство страха, от которого ладони уже покрылись холодным потом.
Меня всю трясет. И я на грани обморока, но как гребаная мазохистка продолжаю стоять на своем, пока в голову не пробирается ошеломляющая мысль:
А что, если он не один? Что, если дверь откроет одна из его девиц?
Боже, о чем я только думаю.
Зажмуриваюсь и трясу головой. Да к черту все это!
И, наполненная странной решительностью, стучу в массивную дверь сильнее, чем планировала, а потом она открывается. Упс…
Не вздумай! Нет! Развернись и уйди, идиотка!
Но что, если с ним что-то случилось? Я не могу представить, чтобы такой продуманный мужчина, как Айдаров, оставил дверь в свою квартиру незапертой.
Именно эта пагубная мысль толкает меня через черту, и я переступаю порог.
В квартире тихо и темно, кажется, даже слышно, как бьется мое сердце, и вот я уже не уверена в правильности своего решения. Не хватало, чтобы меня еще обвинили в воровстве из-за моей неуемной совести, но почему-то ноги не спешат унести меня прочь.
— Хаким? — Закрываю за собой дверь, снимаю обувь и осторожно следую вперед. — Ты дома?
Какого черта я делаю?
А потом замечаю приглушенный свет, пробивающийся из-под двери в конце длинного коридора, и все разумное тут же меркнет в моей голове, превращая меня в глупого мотылька. Тяжело сглотнув, сжимаю кулаки и медленно переставляю ноги, будто ожидаю, что из-за угла на меня кто-нибудь выпрыгнет. Неприятный холодок пробегает по позвоночнику, и я ежусь. Но это ни на толику не уменьшает мою сомнительную решительность. Пока что. Как вдруг...
Позади меня, со стороны двери, раздается какой-то грохот, и я резко оглядываюсь, судорожно пятясь назад, а когда понимаю, что шум доносится с лестничной площадки, облегченно выдыхаю и разворачиваюсь в сторону гостиной. Но, как только делаю это, вскрикиваю, прижав ладонь к бешено стучащему сердцу.
Прямо в центре комнаты я вижу молчаливого Хакима. Его голова опущена, локти на коленях, а в руках покачивается полупустая бутылка виски.
И вроде теперь я должна расслабиться и перестать бояться, по крайней мере, того, что с ним могло что-то случиться. Живой и даже в сознании, не совсем трезвом, но это мелочи.
Однако сама атмосфера вокруг него остается напряженной. Еще немного, и меня поразит его подавляющая энергетика.
Ведь он даже не смотрит в мою сторону, даже когда я приближаюсь и вздрагиваю от внезапного звонкого лязга по полу. Оступаюсь, чувствуя, как ухает сердце, и замечаю кружащуюся на полу бутылку джина. Пустую, разумеется. Кто-то веселится по полной…