Маэстро

– Вы не сказали, кто автор произведения и как оно называется.
– Да, не сказала. – В тоне Сычихи Марик легко различил недовольство, хотя лицо ее оставалось непроницаемым. – Потому что вы должны описывать свои мысли и чувства от звучащей музыки. А если я назову вам произведение, вы будете отталкиваться от названия.
– То есть мы должны придумать то, чего нет? – уточнил Марик.
– Агдавлетов, ты отбираешь время у своих товарищей! – не выдержала Сычиха. – Если ты настоящий музыкант, ты почувствуешь, что хотел сказать композитор через его музыку! Причем здесь название? Всё, прекратили разговоры, слушаем!
Марик сел на место несколько растерянный. Он же задал вполне логичный, как ему казалось, вопрос. Почему взрослые так часто сердятся на пустом месте? Неужели нельзя просто ответить? Но пластинка уже заиграла, и при первых же звуках скрипки Марик облегченно вздохнул. Он прекрасно знал это произведение – «Петя и Волк» Сергея Прокофьева. Детская симфоническая сказка. У него дома лежала такая пластинка, мама купила ее миллион лет назад, когда Марик был совсем маленьким. Что тут представлять и фантазировать? Все же ясно как день! Петя – это скрипка, птичка – флейта, утка – гобой и так далее. Пионер гуляет по зеленой лужайке, волк пытается съесть птичку, а охотники хотят убить волка. Скучно до зубовного скрежета.
Марик вытащил ручку-самописку из пенала и принялся выводить слова. Писал он значительно хуже, чем разбирался в музыке, – рука не поспевала за мыслью. Хотя учительница по чистописанию его хвалила и говорила, что у Марика очень хорошо развиты пальцы. Что же тут удивительного? Пианино. Если ты хочешь играть что-то действительно красивое, а не детские песенки про всяких журавликов и соловушек, то придется тренировать руки. Марик в пять лет забастовал против песенок, которые разучивал с приходящей в дом учительницей музыки. Потом, когда они перешли на этюды и пьесы, пожалел – половина «взрослых» аккордов ему никак не давалась. Но упорно сидел за инструментом, пока пальцы не растянулись в достаточной степени.
Впрочем, хвастаться тут было особо нечем. В их классе каждый мог рассказать подобную историю. Толик вон на скрипке играл произведения для пятого класса. А у Рудика получался даже «Венгерский танец» Брамса, который Марика просто завораживал звучанием, но Марик пока не мог сыграть его так, чтобы самому понравилось.
Однако музыкальное сочинение у ребят, похоже, шло туго. Марик видел, что далеко не все узнали сказку Прокофьева и теперь сидели с озадаченными лицами. Кто-то грыз кончик пера, кто-то ковырял ногтем царапину в парте, кто-то пытался заглянуть в тетрадку соседа. Не хватало фантазии, а может, литературных талантов. Сычиха раздраженно ходила между рядами и призывала внимательно слушать произведение и думать. О чем тут думать? Как можно догадаться, что хотел сказать автор? Марик толкнул Рудика локтем, привлекая внимание, и слегка подвинул к нему свою тетрадь.
– «Петя и Волк», – шепнул он другу на ухо.
Но Рудик сказку Прокофьева не знал, содержание ее на конверте пластинки не читал. И все равно не мог ничего сообразить. Марик придвинул свою тетрадь еще ближе, мол, списывай. И в ту же минуту услышал громкий окрик Сычихи.
– Агдавлетов! Да что же такое! Ведешь себя сегодня безобразно! Разговариваешь, вертишься. Ты бы лучше своей тетрадью был занят.
– Я уже все написал, – отчеканил Марик.
Ему не нравилось, когда на него кричат. Дома на Марика не кричал никто и никогда. Мама иногда повышала голос, но не лично на него, а вообще. Но ее «концерты», как выражалась бабушка, Марик давно воспринимал с некоей долей снисхождения. Дедушка и бабушка не кричали никогда.
– Неужели? Дети, посмотрите, у нас появился новый Пушкин. А может быть, Юлий Цезарь? За пятнадцать минут он успел и послушать произведение, и понять его, и сочинение написать. Во втором классе! Может быть, тебя перевести из музыкальной школы в литературную?
– Нет, я хочу быть музыкантом, – снова отчеканил Марик, протягивая тетрадь, чтобы продемонстрировать – он действительно уже все написал.
 
Сычиха взяла тетрадь, поднесла к глазам. Кажется, она была неприятно удивлена.
– А почему у тебя такой странный почерк? Чем ты пишешь? – Она перевела взгляд на парту. – Это что? Вечное перо? Кто тебе разрешил принести его в школу?
– Мне его дедушка подарил.
– Это не ответ. Что за манера быть лучше других, Агдавлетов? Мы очень рады, что у твоего дедушки есть возможность делать такие дорогие подарки школьнику. Но ты не подумал, что хвастаться перед товарищами нехорошо?
– Я не…
– Не смей меня перебивать! Ты школьник, октябренок. Точно такой же, как твои товарищи. Изволь соблюдать правила. «Петя и Волк», надо же! Подсмотрел, из какого конверта я доставала пластинку?
– Нет, я знал…
– Ты все знаешь, Агдавлетов. Садись, достаточно. А это, – Сычиха взяла с его парты самописку, – я забираю. Отдам кому-нибудь из родителей.
До конца урока Марик сидел молча, демонстративно сложив руки на парте, как школьник из Букваря. Даже спину выпрямил. Не чтобы задобрить Сычиху, нет. Просто не хотелось становиться поводом для очередных придирок.
После звонка Сычиха собрала тетради и ушла в учительскую. Вечное перо она унесла с собой. Марик проводил ее мрачным взглядом, Рудик тяжко вздохнул, полез в портфель, зашуршал чем-то. Извлек завернутые в пергамент пирожок и яблоко, пирожок разломил пополам, протянул половину Марику.
– Лопай, Маэстро. С повидлом. Знал бы, что ты сегодня придешь, взял бы два.
– Не хочу.
Марик сидел насупившись: черные брови сошлись на переносице, черные глаза сверкают. Руки он сложил на груди, всем видом выражая негодование.
– Так ты на дедушку Азада похож, аж страшно, – заметил Рудик и принялся методично распиливать яблоко с помощью линейки.
Сок потек по парте, но Рудика это мало заботило. Главное, чтобы поровну.
– Ну чего ты расстраиваешься? Расскажешь маме, тетя Алиса добрая, наказывать тебя не станет. Да и не за что же! Придет к Сычихе, заберет самописку. Ну?
Марик все-таки взял половинку яблока, с хрустом откусил, вытер сок с парты рукавом форменной курточки.
– Мама добрая. Только нету ее, мамы.
– Как нету? – опешил Рудик.
– Уехала. В Москву. Насовсем.
И вот теперь Марику стало по-настоящему грустно.
* * *
Здание школы было двухэтажным, и учительская располагалась на втором этаже. Марик подтянулся на руках, ветка старого платана скрипнула, но даже не прогнулась. Марик легко закинул на нее ноги, ухватился руками за следующую.
– Может, не надо, а? Высоко же, Маэстро! Убьешься.
Рудик стоял на стреме, следил, чтобы на школьном дворе никто не появился. Собственно, появляться тут, кроме сторожа, было некому – в пять заканчивались все занятия и школа пустела. Окна по случаю жары никто не закрывал: на первом этаже решетки, а на второй кто полезет? Никто, кроме отчаянного и очень упорного мальчишки.
– Лучше бы я полез, – причитал Рудик. – Я ловчее.
– Кто ловчее? – Марик аж притормозил и глянул вниз на друга. – С чего ты взял? Смотри! Але-оп!
И перемахнул на следующую ветку.
– А назад как? Вверх-то всегда легко, а ты попробуй спустись потом!
– Все как-то спускаются. Я еще не видел ни одного мальчика, живущего на дереве.
К Марику уже вернулась привычная рассудительность. До последнего урока он раздумывал как быть. Сказать дедушке, что его вызывают в школу, – немыслимо. Бабушка тоже за самопиской не пойдет, она точно расскажет деду. Оставался только один вариант, и он нравился Марику больше всего. Не надо никого просить, не надо выслушивать упреки. Мужчина должен сам решать проблемы. Кажется, это тоже дедушкина фраза. Он же мужчина? Мужчина. Ну вот и решает.
Марик без труда забрался на подоконник – дерево росло очень близко к окну. На минуту он засомневался, правильно ли поступает. Да, самописка его, но рыться по ящикам в учительской как-то нехорошо. К счастью, вечное перо лежало на столе, на стопке тетрадей второго «А». Марик не удержался, открыл верхнюю. Нет, еще не проверили. Ну и ладно. Схватил перо, сунул в карман штанов, снова влез на подоконник. В голове звучала «Стаккато-прелюдия» Майкапара, которую он недавно начал играть, – она у него прочно ассоциировалась с разного рода проказами. Впрочем, к этой его проделке куда лучше подошел бы «Полет Валькирий» Вагнера. Но его, к сожалению, в школе не проходили – зато у дедушки была пластинка. И когда Марик заикнулся, что хотел бы разучить это произведение, взрослые как-то странно на него посмотрели, в один голос начали убеждать, что еще рано, техники не хватит, и вообще Вагнер писал не для фортепиано. Глупость какая-то. Техники не хватит! Техника – дело наживное! Если всю жизнь детские песенки играть, то техника и не появится. Марика уже тошнит от всяких там «Пастушков» и «Горочек».