Маэстро

Из окна их номера открывался замечательный вид: огромные красивые здания, дорога, по которой постоянно проезжали машины, и даже кусочек набережной. Рудика завораживал и тот факт, что жили они аж на седьмом этаже! После их одноэтажных домов, после города, где самым высоким зданием был пятиэтажный Дом правительства, седьмой этаж казался чем-то невероятным. Марика вид из окна тоже восхитил, но еще вчера, когда они, уставшие, добиравшиеся галдящим, шумящим, звякающим ложками и подстаканниками поездом, наконец-то заселились. Алевтина Павловна долго что-то выясняла у высокой деревянной стойки, шуршала бумажками, объясняла, что Рудик будет жить с Мариком в одном номере, а она в другом. Желание Марата во что бы то ни стало ехать с другом вызывало массу проблем – учительница не возражала, но предупредила, что они едут не на экскурсию, школа не выделит денег на второго мальчика. Вмешались родители Рудика – разочарованный итогами республиканского конкурса старший Семипалов заявил, что сын, конечно, не заслужил поездку в столицу, но друзей надо поддерживать. И выделил нужную сумму из семейного бюджета.
Ночью, когда Рудик рухнул спать, Марат еще долго сидел на подоконнике и рассматривал переливающуюся огнями, сверкающую кремлевскими звездами, шумную даже в столь поздний час Москву. А сегодня чего ее рассматривать? Действовать пора!
Он отлично подготовился к путешествию: наизусть выучил адрес, даже нужную станцию метро нашел на затрепанной карте-схеме. Бедный Толик уже и не рад был, что рассказал ему про музыкальные открытки, потому что карта тоже была его. Но Марик ее отобрал, аргументируя тем, что в Республике ему карта ни к чему, а они с Рудиком без нее в два счета заблудятся. Спорить с Маэстро давно никто не решался – все равно бесполезно.
Мимо номера Алевтины Павловны они прошмыгнули как мышки. Конкурс должен был состояться только завтра, они приехали на день раньше – поезда в Москву ходили всего три раза в неделю. Учительница обещала, что в свободный день они погуляют по городу, сходят в зоопарк. Но зоопарк Марика совершенно не прельщал, да и компания Алевтины Павловны его не слишком-то вдохновляла. Так что из гостиницы они предпочли выбраться быстро и тихо.
– Так, нам нужна улица Горького, – рассуждал Марик, сверяясь с картой. – Всего одна остановка метро. Толик сказал искать большую красную букву «М».
– Вон она! – Рудик махнул рукой куда-то в сторону. – А что такое «метро»?
– Ну ты деревня! – возмутился Марик. – Никакой подготовки к поездке! Ты что, в кино никогда не был, что ли? Мы с тобой вместе фильм смотрели, где герои в метро катались. Поезд такой, под землей идет! Пошли скорее!
Рудик совершенно ошалел от гудящего, звенящего, куда-то спешащего города, так непохожего на их тоже большой, но спокойный, неторопливый, пахнущий пряностями. Москва пахла автомобилями, только что прошедшим дождем и хлебом. Вероятно потому, что стояли они прямо возле булочной. Некстати вспомнилось, что сегодня никто не завтракал.
– Забежим? – Марик дернул приятеля за рукав. – А потом в метро!
В булочной продавали еще горячие сайки с изюмом и кофе с молоком в граненых стаканах. Заходившие в булочную люди брали и то и другое и устраивались за высокими столами возле окон. Марику немедленно захотелось тоже влезть за высокий стул и прихлебывать горячий кофе, глядя на пролетающие по улице автомобили. Правда, кофе он никогда раньше не пробовал – дома считалось, что это совершенно не детский напиток, к тому же кофе дома выглядел совершенно иначе: черный, он подавался в маленьких чашечках, а не в огромных стаканах.
Марик отсчитал деньги из выданных ему на дорогу. Рудик тоже полез по карманам. Оба чувствовали себя необыкновенно взрослыми. А главное – никто не обращал на них внимания. В Республике они всегда оставались младшим Агдавлетовым и младшим Семипаловым. Придешь в магазин за молоком, поздороваешься с какой-нибудь бабушкой и тут же слышишь, как она своей соседке говорит: «А это Марик. Как какой? Младший Агдавлетов. Да, сын Али. Тоже музыку пишет. Совсем большой уже». И вроде бы приятно, но, натвори ты что-нибудь, тут же услышишь: «Удивляюсь я на младшего Агдавлетова. Вы помните, Мария Семеновна, каким был его отец Али? Воспитанный мальчик! А из сына что вырастет? Уголовщина!» А они всего-навсего в «ножички» играли на школьном дворе. Это когда берешь двумя пальцами ножик за лезвие и по-особому его кидаешь, чтобы он в землю противника воткнулся. Где воткнулся, там теперь твоя территория. И так до тех пор, пока всю землю не завоюешь. Ничего особенного в этой игре нет! Ну разве что пальцы порежешь, если совсем уж криворукий. Потому в их музыкально-образцовой школе игра и не поощрялась. Но они же большие, не мелюзга какая. Умели кидать так, чтобы не резаться!
 
Так вот, в Москве никому не было до них дела. Ну сидят два парня в булочной, ну пьют кофе. Никаких к ним вопросов нет! Очень Марику такой расклад нравился.
Метро поразило обоих. Одно дело в кино смотреть, а другое – самому на эскалаторе прокатиться, разглядывая едущих навстречу людей и проплывающие посередине лампы в желтых плафонах.
– Давай еще! – предложил Рудик, едва они спустились на станцию. – И обратно!
Глаза у него горели совершенно мальчишеским задором. Но Марик проявил благоразумие.
– Некогда! Успеем еще накататься. Смотри, поезд подходит!
Путешествие на поезде они толком распробовать не успели – слишком быстро приехали. Поднялись по эскалатору, распахнули тяжелые деревянные двери и оказались на улице Горького. Сориентировались не сразу, почти час ходили по огромной, все никак не кончавшейся улице, прежде чем нашли нужное здание. Небольшую вывеску «Запись музыкальных открыток» первым заметил Рудик.
Друзья оказались в небольшой комнатке, разгороженной стеклянной стеной на две половины. На одной помещалось пианино и стоял самый настоящий микрофон. На стойке, с сеточкой! Как на пластинке кого-то из итальянских певцов, которые Марик так любил разглядывать. Другую половину комнаты занимал огромный и очень странный стол с кучей лампочек и кнопочек. За ним сидел толстый дядька и добродушно улыбался.
– Здорово, комсомол! – поприветствовал он ребят. – Открытку будем записывать?
– Две! – храбро заявил Марик, пожимая протянутую руку.
– Отлично, просто отлично. Двадцать два рубля за каждую.
Друзья переглянулись. Еще в булочной они подсчитали наличность: у Марика с собой на всю поездку было двадцать пять рублей, у Рудика сорок. По пять они уже успели потратить вчера в поезде и сегодня на сайки, кофе, метро и четыре эскимо, которые слопали, пока гуляли по улице Горького. Открытки грозили сожрать львиную долю их бюджета.
– Может, одну запишем, – пробормотал Рудик.
Но Марик решительно мотнул головой:
– Не говори ерунды. Деньги что? Сегодня есть, завтра нет! А запись – она же навсегда останется!
Очень ему хотелось почувствовать себя настоящим певцом. С настоящей пластинкой или вот, еще лучше, бобиной! Сто лет пройдет, его внуки поставят бобину в проигрыватель, услышат его голос и скажут своим детям: «Слушайте, дети, как ваш прадедушка Марат Агдавлетов поет!» Здорово же!
А еще Марику очень хотелось услышать себя со стороны. Он подозревал, что звук будет совершенно иной по сравнению с тем, как он слышит себя во время пения.
– Так что будем записывать, молодые люди? Привет из столицы нашей Родины? Стихи прочитаем?
– Песни петь будем! – твердо заявил Марик.
– С аккомпаниатором дороже на три рубля. Ноты есть? Сейчас позову Михалыча.
– Мы сами, можно? – не дал ему договорить Марик. – Мы умеем. По очереди.
Дядька только руками развел. Такие уверенные молодые люди ему встречались нечасто.
Рудик уселся за пианино, а Марат встал к микрофону. И что удивительно, он не испытывал никакого волнения. Только восторг от того, что сейчас будет петь и его голос ляжет на пленку. Все происходящее казалось ему настолько естественным и правильным, словно он разыгрывал роль по давно написанному сценарию.