Маэстро

 Конечно, я кинулась накрывать на стол. Кое-как заварила чай, нарезала подаренную Марату в предыдущем городе домашнюю кровяную колбасу, открыла пачку печенья. Марик очень любил застолья и выдрессировал меня в условиях самого жесткого дефицита подавать гостям все самое лучшее. Но кто мог предположить, что в небольшом украинском городе к нам нагрянет его мама?!
 Марат меня представил как любимую девушку, и я тут же получила массу комплиментов от Алисы Максимовны. Мол, и красивая я, и хозяйственная, сразу видно, и обаятельная. Мне тоже нравилась улыбчивая женщина, подарившая миру и мне лично моего Марика. А вот лицо Марата мне не нравилось. И его напряженная поза, и то, как он курил одну сигарету за другой, распахнув настежь окно.
 Разговор у них как-то не клеился. Чувствовалось, что не виделись они очень давно, и Алиса Максимовна об успехах сына знает только из телевизора – Марика тогда уже показывали во всех правительственных концертах, а «Четвертая студия» уже сняла про него получасовой фильм, который тоже транслировался время от времени. Марат рассказывал что-то про гастроли и новые песни, которые недавно включил в репертуар, про поездку в Италию. Алиса Максимовна ахала, охала, дула на давно остывший чай и повторяла, как сильно Марик вырос. Марику на тот момент было лет тридцать пять, и у меня возникал резонный вопрос.
 Разумеется, он пригласил ее на концерт. Вызвал Мопса и велел выдать контрамарки. Мопс взвыл, потому что в зале не осталось ни одного свободного места. Но когда Марика волновали его проблемы? Для Алисы Максимовны поставили дополнительный стул в проходе, и она насладилась выступлением сына, как всегда великолепным. Больше мы не виделись.
 В тот вечер я боялась к Марику подступиться. Обычно после концерта он становился веселым, шумным, его тянуло гулять по городу, в ресторан, если находился работающий допоздна, на романтические приключения в конце концов. Но тогда мы сразу вернулись в номер, Марик даже переодеться забыл. Сел у окна в концертной, насквозь мокрой рубашке, открыл коньяк – мы всегда возили с собой несколько бутылок хорошего спиртного на случай все тех же посиделок. Спрашивать я бы не решилась, но он сам заговорил. Рассказал, как мама то приезжала, то внезапно уезжала, а потом вышла замуж за какого-то режиссера провинциального театра, у нее родилась дочь от него. Через несколько лет– еще одна. Сестер Марик никогда не видел, с мамой связь не поддерживал. Он не бросил ни одной резкой или пафосной фразы в духе: «Она меня предала» или «Я ей не был нужен». Говорил сухо, корректно, словно для анкеты в каком-нибудь особом учреждении перед выездом на зарубежные гастроли. Но я слишком хорошо знала своего Марика. Чем сдержаннее он себя вел, тем больший вулкан кипел у него в душе.
 Как Алиса Максимовна оказалась на Украине, в Николаеве, мы так и не поняли. То ли ее мужа туда перевели режиссерствовать, то ли сама она была на гастролях. Кажется, она занималась конферансом и работала в каком-то эстрадном коллективе. Хотя, вероятно, в те годы ей уже полагалось выйти на пенсию. Не знаю. И Марик не знал. Но больше мы о ней никогда не говорили. И я твердо знала, что для Марата семья – это оставшиеся в Республике бабушка Гульнар и дедушка Азад, Рудик и я. Ну и Мопс. В какой-то степени.
* * *
Рудик выглядел очень забавно: штаны до колен на помочах, белая рубашка и пионерский галстук. Но смешнее всего была его прическа: вечно торчащие в разные стороны волосы теперь были аккуратно зализаны на идеально ровный пробор, который каким-то чудом держался.
– Как ты это сделал? – поинтересовался Марик, стряхивая с пиджака невидимые пылинки.
Пиджак был предметом его особой гордости. Вельветовый, темно-бордовый. Ну немного длинноваты рукава, но их всегда можно подвернуть. К пиджаку прилагались черные брюки (нормальные, а не до колен, как у некоторых!), белая рубашка и, самое главное, бабочка! Тоже черная. Папина. Бабушка это особо подчеркнула, доставая ее из коробочки. Именно в тот момент, когда бабушка полезла в шкаф за папиной бабочкой, Марик понял, что она верит в его успех на конкурсе.
 
– Зубная паста, – шепотом сообщил Рудик. – Надо немного выдавить на руки и пригладить волосы. Папа научил.
Марик фыркнул. Он зубы чистил порошком. Но даже если бы и пастой, стал бы он мазать ее на волосы! Ну не торчат, зато блестят как сопли. Вслух, правда, ничего не сказал. Во-первых, Рудик и так слишком нервничал перед выступлением. Во-вторых, разговаривать с приятелем было не слишком удобно – тот с самого утра исключительно шептал, берег голос.
Они стояли в кулисах Дворца Республики и ждали своей очереди. Позади остались отборочный тур и несколько недель репетиций, но они пролетели для Марата почти незаметно. А сейчас он даже жалел, что все заканчивается: Алевтина Павловна постоянно снимала их с уроков и брала на репетиции, а заниматься пением вместо математики куда приятнее!
– Где ж вы, где-е ж вы, где ж вы очи карие, где ж ты мой родимый край, – напевал себе под нос Марик, притоптывая ногой в такт.
Он все-таки отстоял выбранную песню, хотя Алевтина Павловна долго сопротивлялась. Мол, ну какие еще «Звезды балканские»! Где мы, и где Балканы. Где идейный посыл у этой песни?
– Ты хоть можешь объяснить, о чем ты поешь? – пытала она Марика на репетициях. – Как ты понимаешь эту песню?
Марик пожимал плечами. Ну как словами сказать? Он же не поэт. Поэт уже все сказал. А Марик вообще не чувствовал словами, он музыкой чувствовал. И голосом показывал тоску неизвестного ему героя, оказавшегося далеко от любимой родины под звездами балканскими. И мелодия ему нравилась, хоть и простая. Но он сам предложил Алевтине Павловне другую, более живую, чем у Блантера, более интересную аранжировку. Всю ночь возился, а утром на репетицию притащил от руки написанный клавир. У Алевтины Павловны брови стремительно поползли к прическе.
– Знаете, молодой человек, это неслыханная наглость, переделывать классика советской песни! Но иметь собственное музыкальное мнение в пятнадцать лет – дорогого стоит.
За кулисами толпились другие конкурсанты. Кто-то поглядывал на них с Рудиком с подозрением, кто-то с любопытством. Все знали, что эти двое из Первой музыкальной школы. То есть фавориты по определению. Марику не очень нравились косые взгляды, еще меньше нравилось, что рядом с ним постоянно кто-то распевался, иногда не попадая в ноты. Толстенький черноволосый мальчик бродил из угла в угол, то и дело дергая ногой чуть в сторону, – он явно не помещался в узкие брюки, которые на него натянула не иначе как заботливая бабушка. Только бабушки умеют не замечать столь очевидных вещей.
Больше всего Марика удивляла будничность обстановки. Во Дворце Республики он бывал раза три. На концерте к седьмому ноября с дедушкой, на опере «Семь красавиц» и на фестивале мастеров искусства – те два раза вместе с классом. И оттуда, из зала, ему казалось, что он попал в волшебный мир: шелестящий подолами платьев, хрустящий накрахмаленными рубашками, пахнущий канифолью и сверкающий смычками. Наполненный потрясающей музыкой. И Марик был уверен, что за кулисами этот мир еще более красивый и таинственный, не зря же артисты выныривали из-за занавеса и снова скрывались за ним под аплодисменты с таким загадочным видом.
А теперь вдруг выяснилось, что за сияющей сценой Дворца бетонные, ничем не закрашенные стены, а деревянный пол не начищали лет десять. Здесь даже декораций никаких не было, только фанерные ящики и мотки проводов. Марику очень не понравился этот контраст, обстановка навевала уныние.
– Семипалов! Агдавлетов! – Из черной бесконечности закулисья появилась Алевтина Павловна. – Вы распелись? Я все выяснила. Рудольф, ты выступаешь двенадцатым. Марат, ты в самом конце.
– Почему? – вырвалось у Марика.
Ему казалось, чем дольше он тут стоит и слушает других, тем больше перегорает. Когда они с Алевтиной Павловной ехали во Дворец, он чувствовал радостное возбуждение, желание выйти на сцену и спеть «Под звездами балканскими» в своей очень удачной, чего уж скромничать, аранжировке. Когда они с Рудиком переодевались в маленькой комнатке-гримерке с еще пятью мальчиками, Марат улыбался: ему нравился его новый костюм, он с гордостью завязывал (сам!) отцовскую бабочку. Но за час ожидания за кулисами весь его энтузиазм куда-то улетучился. А теперь выяснялось, что ждать ему еще несколько часов.