Трактат о лущении фасоли

Вот фасоли вы бы у них точно не купили, потому что все они были резчики по дереву. Дедушка был резчиком, старенький такой, катаракта на глазах, но если б вы посмотрели, как он режет, не поверили бы, что не видит. Как это ему удавалось — не знаю. Может, зрение у него в руках было? Внуки тоже резали, Стах, Метек и Зенек. Женихи как на подбор, но никто их с барышнями не видал. Всё с деревом возились. Один отец не резал. Заготовки им для этих фигур делал, обтесывал. Наверное, и он бы резал, да только вот этих трех пальцев на одной руке у него не хватало, оторвало еще в ту войну. Но обтесать, вырубить — это он мог. Говорили, что и прадед резчиком был, и прапрадед, — неизвестно, как далеко пришлось бы углубляться во тьму их рода вслед за этими предками-резчиками, потому что, как они утверждали, испокон веку все у них резали по дереву. Даже в воскресенье, вернувшись из костела, сразу же принимались вырезать евангельский текст, который ксендз читал во время службы, — чтобы не забыть. Они хотели все Евангелие вырезать из дерева, потому что, как говорил дедушка, мир таков, каким его Бог описал, а не каким человек видит.
Весь двор у них был в этих фигурах, и в лесу они их ставили. Все дальше и дальше от дома. Может, потому и не отгораживались от леса. Во дворе телеге было не развернуться, приходилось сдавать назад. А когда коров выгоняли на пастбище, так только смотри, чтобы они эти фигуры не повалили. Кошки на них грелись на солнышке. Иной раз собака ни с того ни с сего загавкает, Кужджалы выбегут из дому — может, кто со стороны леса зашел? — а это собака фигуры облаивает. Хорошо еще, что ее на короткой цепи держали. Кужджалова сыпала птице зерно, так люди смеялись, что она статуи подкармливает, потому что они все больше делаются.
Это не были обычные резные фигуры, как вы, возможно, подумали. Вас вот недомерком никак не назовешь, а они повыше и вас, и меня были — куда нам... «Тайную вечерю», например, когда начали вырезать, так целую полянку в лесу вырубили. Один стол — как несколько моих, и лавки тоже — как несколько моих лавок. Но все равно апостолы сидели вплотную друг к другу, так что для Христа, казалось, уже и места нет. Он еле втиснулся, между апостолом, который стоял, протягивая руку с кубком, и тем, что уже спал, уронив голову на стол, — и был значительно меньше их. Наверное, едва до пояса достал бы апостолам, если бы все они вдруг одновременно поднялись. Христос уже в терновом венце и словно чем-то опечален — подпирал голову руками. С другой стороны стола какой-то апостол даже тянулся к венцу, словно хотел снять его с головы Христа — мол, слишком рано, но не мог достать. На столе несколько кувшинов с вином, и каждый кувшин — у меня даже такой посудины нет, чтобы сравнить. Вон лейка с ведром, так и то меньше будет. Хлеба — не помню, чтобы где-то пекли такие буханки. А ведь и десятикилограммовые, случалось, выпекали. Кужджалы собирались еще и навес над той вечерей поставить, но не успели.
Не могу вам сказать, имели ли эти фигуры какую-то художественную ценность. Я их боялся. Но разве страхом фигуры измеришь? Особенно, если тебе столько лет, сколько мне тогда было. Когда мать посылала меня к Кужджалам — спросить что-нибудь или одолжить, я всегда говорил, что у них этого нет или что я их дома не застал. А ты стучал? Стучал, но никто не вышел. Наверное, она мне не верила, потому что через какое-то время посылала сестер, Ягоду или Леонку, но так, чтобы я не видел.
Я никогда не слышал, чтобы они какую-нибудь фигуру пытались продать. Да и кому? О чем вы говорите, на базар такую везти? А сюда, в деревню, — кто поедет фигуры покупать? Приезжали за продуктами, я вам уже говорил, за фасолью, за мукой, за крупой. Только однажды дедушка — да, тот, слепой — пошел просить ксендза, чтобы разрешил пару фигур поставить в костеле. Но он не согласился: мол, Кужджалы в специальной школе этому не обучались.
Мне эти их фигуры иногда снились. Я вскакивал посреди ночи с криком, весь в поту. Мать думала, у меня какая-то хворь начинается. Заставляла пить травяной отвар, мед есть, потому что я боялся признаться, что это все из-за фигур. Не знаю почему. Может, я как раз того и боялся, что боюсь. Да еще резных фигур. Вы ведь сами знаете, у страха уровней много. Один спать не дает, другой, наоборот, сон нагоняет. А третий... Впрочем, что теперь говорить. Нет фигур, нет Кужджалов. Мед я, кстати, любил, а от отвара меня прямо выворачивало. Но мать стояла надо мной, следила: пей, пей, это для твоего же здоровья.
 
Вы любите травяные отвары? Ну вот и я тоже. Но мед-то, надеюсь, любите? Тогда я вам дам баночку с собой. По крайней мере, не будете казниться, что зря ко мне приехали. У меня свой, не покупной. Тут со стороны леса — может, видели — стоят несколько ульев, так это мои. И с этих нескольких, если год урожайный, меда — выше крыши. Одному не съесть. У меня с прошлых лет мед есть, такой, отстоявшийся — самый лучший. Если кто мне какую услугу окажет, так я медом расплачиваюсь — бывает, человек денег брать не хочет. Или вот, как сейчас, в несезон, кто-нибудь заглянет в гости — без баночки никогда не уйдет. Или в домиках кто-нибудь именины празднует, пойду поздравить и в подарок хоть баночку меда отнесу. Или где дети — о детях я всегда помню, без повода. Детям мед непременно надо есть.
Но лучше всего мед пить. Как? Заливаете утром чайную ложечку меда половиной стакана чуть теплой воды. И пусть себе стоит до следующего утра. Выжимаете половинку или четверть лимона, перемешиваете и пьете натощак, по меньшей мере за полчаса до завтрака. Если напиток слишком холодный, добавить чуть-чуть горячей воды. Рецепт здоровья. И для сердца, и от ревматизма. Мед все лечит. Не будете простужаться. В молодости, когда я на стройках работал, жили мы на квартире у одного пчеловода, и он меня научил. Да только разве тогда до меда было? Никогда на это времени не хватало. В крайнем случае водку пили. Водка тогда от всего была лекарством, а не мед.
Вы какой предпочитаете, вересковый или падевый? Падевый хвойный, а не с лиственных растений — он аж черный и гораздо лучше. Так я вам дам и того, и другого, по баночке. Я больше всего люблю гречишный. Был здесь один человек, он когда-то сеял много гречихи. Дня три назад я ему табличку подновлял.
Еще гречиха цвести не начала, а он уже в поле ульи выставляет. Я ходил смотреть, как он собирает мед. В капюшоне, сетка на лице, а я — без всего. И не поверите, ни одна пчела меня не ужалила. Садиться — садились, но ни разу. Он все надивиться не мог. Мол, пацан, странный ты какой-то. Ладно я, пасечник... Сбегай, принеси какую-нибудь посудину. И прямо из улья наливал мне этого меда.
А теперь кто здесь станет сеять гречиху, да и где? Сами видели: водохранилище, на берегу — домики, лес. Лес и тогда был. Это единственное, что и тогда было, и теперь есть. Правда, тогда лес больше рос на этом берегу.
А сейчас и на том берегу, где поля были, поднялся. Лес, если не остановить, — он на дома пойдет. Где дворы были, там тоже все заросло. На том берегу — я имею в виду на том берегу Рутки. Рутка? Река, которая текла здесь раньше, я вам говорил, что она делила деревню пополам. Откуда взяться водохранилищу, если бы реки не было? От руты, не от руды. Знаете, что такое рута? Ну, вы не исключение. Те, кто здесь, в домиках, живет, тоже почти никаких трав не знают. Разве что мяту с ромашкой. Деревьев не знают, дуб от бука не отличат. О грабе, яворе и говорить нечего. Рожь с пшеницей путают, пшеницу с ячменем. На все про все у них одно слово — «колосья». Интересно, просо бы признали? Я смотрю, проса нынче люди мало сеют.
Рутой лечились, отдельно и в травяные сборы добавляли. От глазных болезней, от нервов, ран, ушибов, заразы всякой. Отвары, примочки. Порчу сводили. Но прежде всего барышни плели из руты венки. Она женихов притягивает. Много ее здесь росло, может, поэтому Рутка? Вы себе не представляете, что это была за река. Небольшая, как все деревенские речки. Текла по широкой долине, в долине раскинулись заливные луга, а уж за ними — поля. Местами была пошире, местами поуже. Кое-где, если долго дождей нет, можно было по камням перейти. Встанешь на краю долины — и как солнце из-за туч выйдет, кажется, будто вся она движется вместе с Руткой. Правда, иной раз речка разливалась, всю долину занимала — когда снег тает или как дожди зарядят. Тогда не поверить было, что это наша Рутка — такая она становилась грозная. Не только долину заливала, но и на поля выходила. Тем, кто жил в низине, приходилось переселяться повыше. Тогда да, Рутка мстила людям, заставляла их слезы лить. Но вода спадала, и снова она спокойная и ласковая. Текла неспешно. Бывает, бросишь палку и идешь за ней вдоль берега: кто быстрее — ты или Рутка? И даже если идти медленным шагом, все равно обгоняешь. Она вилась, петляла, а в излучинах зарастала аиром, камышом, кубышками, кувшинками. Когда все расцветало — вы себе не представляете, что это было. А соловьи в мае...