Прозрение. Том 2 (СИ)
Сестрёнка?
— Названная, — пояснила Данини. — Мы вместе при храме росли. И она сирота, и я.
Лиина молча поцеловала названную сестру, чтобы не разбудить засопевшую Камалу.
— Я не знал.
— Ты много чего не знаешь, — беззвучно рассмеялась Данини.
— Так ведь не говорит никто, — я сделал обиженное лицо.
— При храме тоже библиотека есть. Там много чего лежит. Почитай? И сам всё поймёшь…
— Я сегодня уже не успею, Данни, а завтра… — я вздохнул. — Завтра никто не знает, что будет.
Данини вдруг посерьёзнела.
— Ну, тогда слушай. Когда люди воевали с хаттами, они серьёзно повредили нити пространства. Если бы не адепты Тёмной Матери, Вселенная завершилась бы. И мы тогда показали всё, что умеем, если хотим. Так что… — она разулыбалась и потянулась всем телом. — Ладно, вези меня, солдат. И побыстрее!
— А куда?
— Я вмешалась в текущее. Мне придётся долго отмаливать это хулиганство во внутреннем храме. Года три, может. Или четыре. Но ты почти не успеешь соскучиться.
— А?.. — Я не знал, как задать вопрос.
Данька же не одна непотребства творила.
— А остальные не вмешивались. Только я и Ликста. Он тоже уйдёт на пару-тройку лет во внутренний храм.
— Ну вы даёте… — я слегка обалдел от таких новостей.
Да если бы я все свои грехи по три года отмаливал…
Заглянул Рос, помахал Данни и, заметив сопящую Камалу на руках у Лиины, спросил шёпотом:
— Ты летишь или как? Меня Дара послала, сказала, что…
Он задумчиво уставился на мою ногу, всё ещё поглаживающую ногу Лиины.
Никакие разговоры не смогли оторвать меня от этого приятного занятия. И даже сидящая на ноге, как на качелях, Пуговица.
— Ну… Раз сам пришёл — с тобой и полетим, — улыбнулась Данини. И погладила меня по носу: — Закрой рот, солдат, бабочки налетят.
Я почесал нос и подхватил Пуговицу на руки.
— Стой! А как же Дарайя? Она же тоже вмешивалась.
— Сначала она вышла из храма, солдат. — Данни фыркнула, сдерживая смех. — Полюбила вот этого, смуглого, — она указала на Роса. — И вышла. А потом уже полетела с вами.
Эйнитка развернулась на пятках и направилась к дверям. И Рос, пожав плечами на мой недоуменный взгляд, утопал за ней.
Значит, это не Дарайя его соблазнила, а он её?
Ну, пилот, ну, хэдов сын… А ведь какой тихий был, сроду в увольнительных по борделям не бегал.
И у него же вроде семья есть? Надо проверить, а то непорядок это…
Вот, значит, как у эйнитов бывает… Проводящие не вмешиваются, пока они служат Матери. Но они вольны выйти из Храма. И тогда обидчика не спасёт никто.
Дара снесла с орбиты два тяжёлых крейсера и расфигачила их над землёй так, что только радиоактивное пятно осталось, да и то мы зачистили.
А я-то думал, что слухи про «не трогать эйнитов» — сродни суеверию, а оказывается, их реально «без перчаток лучше не трогать».
Дарайя была в храме далеко не самым крупным хищником.
Век живи, да.
* * *Ночь мы с Лииной провели в траве за домом. Чтобы она не замёрзла, я принёс туда два пледа и растянул над нами домагнитку. И самую шуструю мошкару отгоняет, и чуть-чуть держит температуру.
Потом мы уснули. Потом проснулись и ещё повалялись в траве.
Потом Лиина ушла кормить Камалу, я подремал. Она пришла и…
Когда солнце взошло, она уже просто сидела у меня на коленях. Мы не разговаривали — зачем?
Разговор — неудачная форма молчания. Он рождается, когда без слов ты ещё не умеешь чего-то понять.
Я знал, что у Лиины какая-то сложная судьба, знал, что Брену тут ничего не перепало, бедняге. А остальное мне казалось сейчас неважным.
Эйнитка тоже ничего не спрашивала. Она могла расспросить обо мне девчонок. Да и раньше, когда я тут жил пару месяцев, меня постоянно терзала вопросами местная молодёжь. Наверное, Лиина уже знала обо мне всё, что хотела.
Молчали мы долго. Может, мы так просидели полдня.
Камала ползала по пледу и удобряла то его, то траву. Потом уснула.
Старшие дети играли в соседних кустах в прятки, пока не пришла Айяна и не увела их на реку.
А мы всё сидели.
Колина я увидел раньше, чем он окликнул. Увидел, сидя к нему спиной. И лицо у него было, как во сне, что мучил меня перед пробуждением.
Лиина подхватила Камалу и ящерицей скользнула в цветы, напоследок коснувшись губами моей шеи.
Я поднялся.
Колин кивнул, предлагая пойти за ним. Я видел, куда он меня зовёт — за заборчиком на задах храма под маскировочной сеткой «просыпалась» шлюпка, «капитанская» двоечка.
Реактор шлюпки уже пульсировал, пуская разводы по броне: навигационная машина начала тестировать системы жизнеобеспечения.
Я оглянулся на Колина: «Куда?»
Ощутил исходящее от него тщательно замаскированное неудовольствие: «После».
Пожал плечами.
Сел, прижавшись к шлюпочному боку. Знал, что система «видит» меня и опознает как «своего».
Колин опустился рядом, тоже коснувшись хемопластика спиной. Наши спины соединились в пространстве через толстый слой живой хемопластиковой брони и слились в нашем личном времени. Иного времени нет — только время биологического наблюдателя, так нас учили.
«Помнишь ещё?» — молча, спросил он.
«Наизусть долбил. Мне тогда плохо давалась физика…»
— Пространственная? — спросил он вслух и сунул в рот травинку.
— Она, родная, — согласился я, и тут же в памяти всплыло вызубренное когда-то: «Вселенная имеет форму стаэдра — бесконечной пространственной фигуры, каждую условную единицу времени погружающейся в самую себя».
«Понимаешь теперь?» — снова спросил он, продолжая жевать травинку.
«Наверное», — откликнулся я раньше, чем успел раскрыть рот.
Любое движение лицевых мускулов, глаз, ритм дыхания — всё складывалось для меня теперь в звук. И я понимал, что и Колин вот так же читает моё лицо.
Нет, это оказалось не чтение мыслей, слова собирались из картинок того, что я видел. Наверное, я давно был готов к этому, но умение пришло только сейчас.
— Знаешь, — сказал я вслух, — раньше я не мог представить, как это — Вселенная длится бесконечно и бесконечно же погружается в себя. И длится из самой себя. А сейчас кажется, что всё просто. Как детский шарик на ёлке в День колонизации.
— Новый год, — сказал Колин вслух.
«?» — подумал я.
— Тот праздник, что у нас называют Днём колонизации, на Земле назывался Новый год, — пояснил он задумчиво, в этот раз даже не взглянув на меня. Короткие вопросы можно ощутить, не вглядываясь. Они словно толчок, импульс.
Ёлка, надо же… Но я устремился сознанием не в детство или на далёкую Землю, а в тот день, когда Колин шагнул в пустоту на корабле Имэ.
Это и был для меня «новый год», некая точка моего личного отсчёта, только я это не сразу понял.
«Эскориал» я увидел сейчас как наяву.
И Колина.
Только он шагнул в клетку и не исчез, а миновал её в один уверенный шаг и вышел на алайском крейсере. Времени для него прошло не больше, чем на два-три удара сердца.
Я понял, что и сам вышел из такой же клетки в эту бесконечную секунду, от удара моего сердца на «Эскориале» до этого, сегодняшнего.
Что со мной?
«Посмотри, — хотелось сказать мне, — я был нормальным мальчишкой, в меру честолюбивым и глупым. Посмотри, что я теперь? Что ты из меня сделал?»
Я взглянул ему в глаза и понял: он всегда знал, что я спрошу его об этом.
И я не спросил.
Выдохнул зажатый лёгкими воздух и зажмурился, отдаваясь внезапно накрывшей усталости.
— Ну и что там? — спросил я вслух. — Что ты там видел?
— Я думаю, — тихо ответил Дьюп, — если бы мы после рождения попадали в какую-то иную социальную среду, мы бы видели мир совершенно иначе. Я подозревал это. Я вырос между двумя восприятиями реальности — имперским и экзотианским. Да, они отличались незначительно, но картина мира на Экзотике и в Империи всё же была немного иной. И я уже в детстве умел видеть мир разными глазами. Мать-вселенная любила экзотианцев лишь потому, что они её любили. И она же была мачехой тем, кто не знал, что она может быть матерью… — Он поймал мой безмолвный вопрос: «Что там?» и ответил. — Там — бездна, мальчик. Просто бездна. Я хотел шагнуть в бездну, и я шагнул в неё. Реальность — всего лишь маска, надетая на сознание теми, кто растит и воспитывает нас. Мир иной. Совсем иной.