Что-нибудь светлое… Компиляция (СИ)

Он повернулся и вышел. Постоял в холле, приходя в себя, и направился к отцу — помочь ему собраться, хотя папа наверняка уже сложил в чемоданчик свои немногочисленные пожитки.
* * *
— Все не так, — сказал Эхуд. Разговор происходил в лаборатории, Игорь приехал на работу в первый раз после отпуска, который он взял, чтобы присмотреть за отцом первое время после возвращения из «Бейт-Веред» (это оказалось лишним, отец прекрасно себя чувствовал, во всем ориентировался и после возвращения домой успел несколько раз съездить к себе на фирму, где произвел фурор, но о возвращении на прежнюю должность, как оказалось, не могло быть и речи).
Эхуд, не видевший друга почти месяц (звонил пару раз, но в разговоре был немногословен и, справившись «о делах», сворачивал беседу), выглядел уставшим настолько, что даже не поднялся из-за компьютера, когда вошел Игорь, только обернулся, пожал руку и опять уткнулся в клавиатуру, впечатывая формулы в уже написанный текст.
Игорь сел за свой стол, включил компьютер, повертел в руках несколько пришедших с обычной почтой конвертов (препринты — один из Гарварда и три от Квята), удивился странному, как он считал, поведению друга и спросил:
— Что не так?
Сказать он хотел другое, ну да ладно, о личном они успеют поговорить за чашкой кофе после обеда, а сейчас — дела, которые накопились, пока Игорь приводил в порядок растрепанные чувства. Каждый день приезжал в «Бейт-Веред» в тайне от отца (подозревал, что отец делал то же самое, когда под предлогом «прогуляться и подышать воздухом» исчезал из дома часа на два, обычно в предвечернее время), садился рядом с Тами, следил, как двигались ее пальцы, рассматривал новое вязанье, которое все меньше напоминало фракталы и становилось скорее хаотическим набором разноцветных нитей, подобранных с удивительным цветовым ощущением гармонии, но без какого бы то ни было физического или геометрического смысла. Иногда Тами поднимала на него взгляд, но он не мог понять, чувствовала ли она его присутствие. У него больше не было ощущения, будто Тами видит — взгляд женщины оставался если не пустым, как у слепых, то неопределенным, как у человека, глубоко о чем-то задумавшегося и отрешившегося от окружающего мира: наверно, так смотрят впавшие в нирвану индусы, но судить об этом наверняка Игорь не мог. За все время Тами не сказала ему ни одного слова, и он не пытался больше говорить о любви.
«Иногда, — думал он, — неопределенность лучше полной ясности». Раньше он думал иначе, но сейчас знал точно: неопределенность оставляет надежду, а знание безнадежно, даже если правильно. Если Тами действительно произнесла «я вас люблю», обращаясь к нему — что тогда? Ничего.
Он мог часами повторять «Я люблю вас, Тами», а она отвечать «Да» — ничего не изменилось бы. Он не мог поднять ее на руки и унести из «Бейт-Веред» домой, потому что она привыкла к этой комнате, коридору, холлу, звукам и даже, если на то пошло, к пище, и любое изменение, по словам доктора Мирьям, привело бы к катастрофическому ухудшению ее состояния. Тами была цветком, взращенным на почве, из которой ее невозможно было пересадить, не причинив непоправимого ущерба.
«Любовь? — как-то проронила Фанни. — Тами может умереть от любви, Игор. В прямом смысле, если вы понимаете, что я хочу сказать. Она живет, потому что в ее жизни все одинаково. То, что случилось в ту ночь, — ужасное исключение, и не дай Бог, если что-то такое повторится. Аутисты редко доживают до старости».
— Так что же не так? — повторил Игорь, когда компьютер загрузился и почтовая программа показала шестьдесят девять писем, большую часть которых можно было удалить, не просматривая, что Игорь и сделал.
Эхуд повернулся, наконец, к Игорю, заложил руки за голову и потянулся.
— Я же сказал. Все!
Он встал и начал ходить из угла в угол по невидимой, но давно проложенной в кабинете траектории, освобожденной от столов, стульев и корзинок для мусора.
— Мы полагали, что мозг Тами способен работать в режиме квантового компьютера, верно? Это позволяет ей воспринимать несколько реальностей, в том числе абстрактную реальность фрактальной геометрии дробных измерений. Следствие ее аутизма. Согласен?
 
— Да.
— Хорошо. Волновые функции мозга Тами и твоего отца вошли в перепутанное состояние, когда эти двое оказались в одно время в одном месте. Так?
Игорь кивнул.
— Возникла общая волновая функция, и в результате Тами смогла «вспомнить» то, что от самого Владимира было скрыто в подсознании из-за психической травмы, которую он перенес в момент смерти жены. Извини, что я…
Эхуд излагал очевидные для обоих вещи. Возможно, даже наверняка, он уже обдумал статью о спонтанном эксперименте с двумя — а если учесть Игоря, то с тремя — квантовыми наблюдателями, и, скорее всего, не сумел составить для такой сложной системы волновые уравнения, описывающие состояние перепутанности. Конечно, ему нужна помощь Игоря и, конечно, Игорь не станет работать над такой статьей. Даже если обозначить его, отца и Тами в тексте статьи инициалами А, В и С.
Статьи — о чем? О квантовой запутанности или о любви? О бесконтактных наблюдениях или самопожертвовании? О восприятии множественной реальности или о том, что считается болезнью мозга? Что это на самом деле, если мозг оказался способен на самопроизвольную реабилитацию, причем неизвестно, что стало ее причиной: стресс ли от гибельной ситуации, или всего лишь распутывание волновых функций?
Сколько тут неизвестного, Господи… Сколько работы, которую он не станет делать, если в математическую модель придется заложить условия, возникшие, когда он вошел в холл и увидел женский силуэт на фоне заходившего солнца…
В физике пока нет методов, описывающих состояния квантовых компьютеров хотя бы из десятка кубитов, а здесь — мозг человека, огромная по квантовым масштабам система. И нет пока математики, с помощью которой удалось бы описать перепутанные состояния сложнейших волновых функций.
— Ты меня слышишь?
Игорь кивнул.
Эхуд придвинул стул, сел рядом с Игорем, положил ладонь ему на колени и сказал мягко, понимающе:
— Ты все еще считаешь, что в состоянии перепутанности волновых функций Тами наблюдала то, что начисто забыл твой отец? Бесконтактное наблюдение, такое, как в нашем с Квятом эксперименте?
Это было очевидно, Игорь и отвечать не стал.
— Извини, если я причиню тебе боль… — Эхуд с силой надавил Игорю на колено, чтобы вывести друга из состояния непереносимой задумчивости. — Какого числа умерла мама? Я не спрашивал, ты никогда не говорил. Но у меня возникло предположение… Какого числа?
— Десятого июля две тысячи…
— Год не важен, — быстро произнес Эхуд, отсекая ненужную для решения задачи информацию. — Значит, летом.
— Да, — кивнул Игорь. — И что?
— Я понимаю, что ты думал совсем не о том, и тебе не пришло в голову… Цапли. Критический образ для обоих случаев. Какое число сегодня? — неожиданно задал Эхуд идиотский, с точки зрения Игоря, вопрос, вызвав, наконец, у него реакцию, на которую, возможно, рассчитывал изначально.
— Послушай, — раздраженно сказал Игорь, — что за…
Он замолчал. Два элемента большой мозаики сцепились в его сознании, и картина приобрела законченный вид. В ней — как ни странно, но вполне естественно — нашлось место для элемента «любовь» и для элемента «аутизм», и вообще для всего, что могло прийти Игорю в голову и что теперь не составляло для него тайны, будоражившей не столько воображение, сколько чувства.
— Ты хочешь сказать… — пробормотал он.
— Нет, это ты хочешь сказать, — отрезал Эхуд. — Лето. Цапли прилетают в Израиль в середине октября по дороге на юг и в апреле по дороге на север. Я интересовался у орнитологов. Цапли отдыхают здесь несколько дней, максимум неделю. Октябрь и апрель. Осень и весна.
Эхуд, наверно, мог многократно на разные лады повторять известную истину. Игорь скинул его ладонь со своего колена и повернулся к другу всем корпусом.