Страшные сказки Бретани (СИ)
— Элиза Дюбуа интересуется оборотнями, — медленно проговорил Леон. — А может, это не она, а её мать интересуется?
— Возможно, — кивнула Эжени. — И последнее: вы помните, во что была одета Луиза Мерсье в ту ночь?
— Как не помнить, — усмехнулся он. — Красный плащ, сшитый отцом-портным, он только про него и твердил.
— И когда девочка вернулась, плащ был сильно изорван.
— В этом нет ничего удивительного, она наверняка успела зацепиться за каждый куст, пока плутала по лесу.
— А вы помните куклу, с которой играла Элиза Дюбуа?
— Смутно, — признался Леон.
— Девочка наряжала её в какие-то лоскутки. Синие и… — Эжени сделала долгую паузу, — красные.
— Вы намекаете, что это могли быть лоскутки от плаща Луизы? — она кивнула, и Леон пожал плечами. — Но это могло быть просто совпадением. Например, портной Мерсье пошил Катрин Дюбуа платье из той же красной ткани, что и плащ своей дочери, а Катрин потом перекроила его и отдала оставшиеся куски ткани дочке, для куклы. Или Катрин… хотя нет, тогда уж скорее её сын, Оливье, нашёл в лесу лоскутки от плаща Луизы, собрал их и подарил сестре. Живут они небогато, так что это был бы довольно ценный подарок, — заметил он.
— Возможно, — протянула Эжени. — Но между историей с оборотнем и семьёй Дюбуа явно существует связь. Зачем Катрин тайком пыталась узнать у Жанны, как оборотень может излечиться?
— Вы полагаете, она может быть оборотнем? — Леон чуть вздрогнул. — Или кто-то из её семьи?
— Почему нет? Тогда всё сходится — она, будучи волчицей, не дала маленькой Луизе пропасть в лесу в ночь полнолуния, потом, уже в человеческом обличье, собрала лоскутки плаща Луизы и отдала их своей дочери — не пропадать же добру! Абель Турнье как-то узнал об этом — допустим, увидел, как она возвращается из леса ранним утром, — и стал её шантажировать. Конечно, Катрин не может никому рассказать о своей тайне, ведь в лучшем случае её ждёт изгнание из деревни, а в худшем — костёр или серебряная пуля.
— Несправедливо, — скрипнул зубами Леон. — Если она и вправду оборотень, то она человечнее многих людей, которых я встречал. И получается, она не лишилась человеческого рассудка, когда превратилась в волчицу? Она всё помнила и защищала маленькую Луизу, как защищала бы собственную дочь?
— Про это я ничего не знаю, — вздохнула Эжени. — Иногда граница между человеком и зверем, человеком и нечистью очень тонка — вспомните хотя бы ундину Агнессу…
— Да уж, её при всём желании не забудешь, — Леон потёр внезапно занывшее плечо. — Но этот Турнье, он совсем безумец? Угрожать женщине, которая способна обратиться в волчицу и перегрызть ему глотку?
— Только в полнолуние, — напомнила Эжени. — Думаю, у него есть запас серебряных пуль… А в обычное время Катрин мало что может ему сделать — разве что попытаться отравить или зарезать кухонным ножом, но он наверняка готов к такому и не даст просто так себя прикончить.
— Безумец, — буркнул Леон. — Обычных женщин ему мало, подавай ему волчицу…
Он порывисто поднялся с места, привычным жестом кладя руку на эфес шпаги.
— Куда вы? — вскинулась девушка.
— К Катрин Дюбуа. Надо сказать ей, что мы обо всём догадались. Теперь-то она уже не станет отказываться от нашей помощи. Если понадобится, я убью этого Турнье! — пальцы Леона крепко сжали эфес.
— Опомнитесь! — воскликнула Эжени. — Она жутко перепугается и станет всё отрицать. Кроме того, перепугается она не только за себя, но и за своих детей, а мать, защищающая своих детей, — грозная, опасная и непредсказуемая сила, даже если она не оборотень.
— Но я не собираюсь причинять ей вреда!
— Боюсь, Катрин этого не поймёт. Один мужчина, знающий её тайну, уже домогается её, с чего ей верить, что вы окажетесь не таким?
— Но я не такой! — возмутился Леон. — И вы могли бы поехать со мной, — добавил он чуть тише.
— Она станет всё отрицать, — повторила Эжени. — У нас ведь никаких доказательств: лоскутки могли попасть к ней в дом и другим способом, расспросы об оборотнях сами по себе ничего не значат, Турнье нам тоже ничего не скажет. Катрин просто замкнётся в себе и решит, что опасность угрожает ей не только со стороны охотника, но и с нашей стороны. Кроме того, домогательства Турнье — не главная её проблема.
— А какая главная?
— То, что она оборотень. Она, скорее всего, в ужасе от этого и всеми силами стремится избавиться от проклятия, но ей это не удаётся. Интересно, как она стала оборотнем… Неужели в наших краях был ещё один человек-зверь, который её укусил?
— Интересно, знает ли об этом её сын, — заметил Леон. — Не удивлюсь, если знает. А кстати, вы не думали, что оборотнем может быть не сама Катрин, а Оливье или Элиза?
— Волк, по описанию Луизы, был огромным, вряд ли маленький ребёнок мог превратиться в него, — покачала головой Эжени. — Элиза точно не могла. Что касается Оливье… Не знаю. С другой стороны, сама Катрин тоже достаточно изящная женщина, но смогла же она стать огромной волчицей!
— Или это всё наши домыслы, — он из вежливости сказал «наши», хотя у него едва не сорвалось с языка «ваши». — И всё это лишь череда совпадений, и вся эта история объясняется совсем иначе.
— Может быть, — на лице Эжени промелькнула тень досады. — И я буду вам безмерно благодарна, если вы найдёте разумное объяснение для всего происходящего.
— Я зарёкся искать какие-либо разумные объяснения с тех пор, как увидел смертельно раненого козла, шагающего на двух ногах, — ответил Леон. — Поэтому я просто буду выполнять ваши поручения. Значит, вы считаете, что ехать к Катрин и говорить с ней бесполезно?
— Не только бесполезно, но может и навредить. Она перепугается, а её сын, того и гляди, попытается заколоть вас вашей же шпагой. Поэтому мы пока что оставим её в покое — до следующего полнолуния около недели, и надеюсь, что за это время между Катрин и Турнье сохранится нечто вроде хрупкого перемирия.
— Так что же мы будем делать?
— Как что? Искать исцеление для оборотня, естественно!
И Эжени решительно повернулась к рядам книг, которые ровными рядами выстроились на полках, как генерал поворачивается к строю солдат, готовый отдать им приказ вступить в бой.
***
Все последующие дни слились для Леона в один бесконечно долгий день, в котором он и Эжени сидели в библиотеке, разбирая мелкий шрифт в старинных книгах, читая рецепты и заклинания, порой удивляясь, порой ужасаясь, а иногда и смеясь над выдумками древних, которые могли оказаться вовсе и не выдумками. За окном беспрестанно шёл мокрый снег, иногда превращавшийся в дождь, на дорогах было грязно и слякотно, деревья стояли голые, умоляюще протягивая руки-ветви к небу, но небо не желало их слушать и продолжало засыпать Бретань, а возможно, и всю Францию, липким вязким снегом.
Иногда, когда становилось совсем невмоготу сидеть за книгами, Леон выбирался в деревню, осторожно расспрашивал местных про оборотня, но ничего нового не узнал. Крестьяне передавали из уст в уста пугающие поверья о человеке-волке, который каждое полнолуние выходит на охоту за христианскими душами, о том, как он, не найдя этих самых душ, пытается утолить свой голод овцами и козами, о его огромных размерах, светящихся в ночи жёлтых глазах и исходящем из пасти пламени. Говорили, что зверь этот появился в здешних местах около года назад и с тех пор бродит по лесам, каждое полнолуние наводя на людей страх жутким воем.
Леон не упоминал в своих расспросах ни Катрин Дюбуа, ни Абеля Турнье, и не разговаривал с ними, хотя во время своих визитов в деревню видел их обоих. Катрин ещё больше похудела и осунулась — сын Портоса не знал, было ли это связано с приближающимся полнолунием или с переживаниями женщины из-за Турнье, своих детей и своей пока ещё не до конца раскрытой тайны. Её огромные голубые глаза девы Марии смотрели с затаённой болью, и Леон едва не кинулся к ней и не признался во всём, но вовремя опомнился: Эжени не зря говорила ему, что расспросы в лоб могут всё погубить.