Реальность сердца (СИ)
— Изверги, — прокомментировал изгнание двух самых верных своих компаньонов герцог Алларэ. — Вся ваша порода такова.
— Мы, кажется, не родственники?
— Все, кто начинает изучать медицину, становятся братьями. По духу, а это хуже, чем по крови. И вы такой же, и дядя ваш… У вас один девиз на всех — «Нельзя!».
— Выжить в Шенноре и умереть, не послушав лекаря — это… пошло.
— Что-что вы сказали? Пошло? Алессандр, вы портитесь на глазах! Весной вы тряслись, как мышь под метлой, и боялись при мне рот открыть, а что теперь?
— У меня был достойный учитель. — К подобным пикировкам юноша уже привык, кажется, Реми они развлекали.
— На кого же вы намекаете?
— Я не намекаю, я выражаю вам свою благодарность за уроки злословия.
— Нахал!
— Рад быть полезным вашей милости! Герцог Алларэ расхохотался, и Саннио обрадовался, услышав, что смех уже не переходит в долгий приступ кашля. Почти две седмицы неустанных забот лекаря и Андреаса дали свои плоды, да и легендарное здоровье алларцев оказалось сущей правдой: Реми поправлялся на глазах. Впрочем, легче от этого не стало никому, даже самому зеленоглазому герцогу. Прошла лихорадка, сходило на нет воспаление в легких, и уже почти не досаждали пациенту непрестанные головные боли — и тем яснее ему становилась собственная беспомощность.
Обе кисти по-прежнему пребывали в оковах тугих повязок, и мэтр Беранже не мог пообещать ничего утешительного.
— Вам раздробили все суставы и более половины костей, и произошло это задолго до того, как вы попали ко мне. Я лекарь, но не чудотворец. Вы сможете держать в руках кружку, одеваться без посторонней помощи, но не более того, — подвел он итог очередному осмотру. — Куда лучше, чем я мог надеяться. И этому вам придется долго учиться. Тогда Реми ничего не сказал — только с вызовом улыбнулся и вскинул голову, — но Саннио не раз и не два подмечал, как он прикусывает губу, прежде чем обратиться за помощью к любому из окружающих. Юноша передергивался, представляя на его месте себя. Если ради любого пустяка, ради любой привычной мелочи, еще вчера доступной без малейших раздумий, приходится кого-то просить — недолго и с ума сойти. Что тут можно сделать, что сказать, как помочь, молодой человек попросту не знал. Ему самому было бы легче, сделай окружающие вид, что ничего вовсе не происходит. Только — без утешений, сочувствий, разговоров о том, что могло бы быть и хуже… Лучше честное молчание, чем подобные глупости.
— Сокровище, о чем вы так глубоко задумались?
— Ни о чем, — соврал Саннио. — Просто устал. Реми недовольно дернул щекой; точеное лицо, на которое уже вернулся здоровый румянец, теперь всегда казалось строгим и жестким, и даже улыбка не освещала его, как раньше — скользила по губам, не более того.
— Допустим, я поверил. Неважно. Алессандр, вы знаете уже, о чем я хочу вас расспросить. Все о том же, да. Давайте попробуем еще раз.
— Хорошо… Третий разговор за две седмицы, и все — о тех нескольких часах, что герцог Гоэллон провел в собственном доме. Бернар Кадоль дважды проходил через подобный допрос. Но, как не бились все трое, ничего нового не всплывало. Реми всякий раз задавал новые вопросы, они звучали по-разному, касались разных вещей — тщетно, все тщетно… То, что Саннио помнил, а на забывчивость он никогда не жаловался, уже трижды звучало вслух; герцог Алларэ то досадовал и бранился, порой пугая собеседника, то много шутил, где-то между салонными анекдотами вдруг озадачивая очередным вопросом. И толку во всем этом не было ни на ломаный серн.
— Я расспросил Ларэ, вас, Кадоля. Вывернул, как дотошный вор карманы. Бесполезно! А мне хотелось бы знать, где вороны носят Руи…
— Мне тоже, — племянник и наследник не смог сдержать скорбный вздох.
— Вы удивляете меня каждый день… — задумчиво сказал Реми после долгой паузы.
— Я?
— Да, вы. Вы действительно оказались так хороши, как отзывался о вас Руи. Но вы и без дяди не оплошали.
— Герцог, вы необоснованно…
— Уймитесь! Вполне обоснованно. Я знаю, что Руи не баловал вас похвалой. Его право, но я не считаю, что главное достоинство юноши — скромность. Я могу положиться на вас. Я не привык разбрасываться подобными словами, Алессандр.
— Благодарю…
— Вы определенно пошли в тетушку Амели, а не в свою бабку и не в мою мать. Стоит сказать доброе слово — и вас не отличить от Ларэ! Омерзительно, молодой человек. Вы еще рукавом прикройтесь, как крестьянка…
— Рукава узкие! — Саннио уже справился со смущением; еще пара седмиц в компании герцога Алларэ, и о дурацкой манере краснеть и мямлить можно вовсе забыть. Отучит.
— Так-то лучше. Теперь к делу. Сокровище, признавайтесь, как на духу, вы сильно набожны? Саннио с недоумением уставился на собеседника. Реми поднялся из кресла, прошелся по комнате, хмуря брови; наверное, пытался подобрать слова. Нарочито ровная осанка, уверенные, четкие движения, но слишком уж отчетливая незавершенность в каждом. Не хватало жестов. Скрещенные на груди руки застыли, и казалось — навсегда. «Две седмицы — а я все не могу привыкнуть, — подумал юноша. — Никогда, наверное, не смогу. Подло, как же подло…»
— Тоску из взора уберите, — на ходу бросил Реми; Саннио стиснул зубы и опустил глаза. — Отвечайте на вопрос.
— Я хожу в церковь. Исповедуюсь. Стараюсь не грешить…
— Я не о том. Вы не знаете многих фамильных преданий. Это досадно, хотя и понятно. Дело в другом. Мы с вами, конечно, родственники, но…
— Ничего не понимаю, — признался юноша. Какие предания, при чем здесь родство, и что такое собирается рассказать Реми, что впервые за все время знакомства он выглядит растерянным и нерешительным?! Реми, который, не раздумывая, взял на себя ответственность за усмирение хлебного бунта, вышел перед Ассамблеей, возглавил оппозицию Скорингу…
— Хорошо, слушайте. Налейте себе вина. Реми вернулся в кресло, уселся, закинув ногу на ногу. Вновь долгая пауза. Казалось, что герцога Алларэ куда больше интересует гобелен над камином. Саннио поглядел туда же. Люди в старинной одежде штурмовали замок. Смешные тонконогие лошади, катапульты, больше похожие на телеги, рыцари в кольчугах, напоминавших рыбную чешую. Подобных гобеленов в особняке Алларэ было не так уж и много, куда больше — картин, но в кабинете Реми висел этот — древний, не раз уже отреставрированный.
— Подлинная история нашего мира несколько расходится с той, что изложена в Книге Сотворивших. До того, как Воин и Мать пришли к нам, здесь вовсе не было пустоты. Была земля, на которой, представьте себе, жили люди. Одно, но весьма большое племя. Потом оно расселилось почти по всему обитаемому миру, смешалось с теми, кого создали Сотворившие. Но кровь эта не иссякла до конца. В Лите и Эллоне до сих пор можно найти потомков первого племени, но не только там. В Тамере и на островах Хокны… да везде, в общем.
— А кто же их создал?
— Догадайтесь сами, — подмигнул Реми. — Сейчас речь не об этом. У этих потомков есть определенные задатки. Обычно они спят глубоко внутри и не проявляются всю жизнь. Есть и исключения. Мне куда больше пригодился бы один из ваших подопечных…
— Барон Литто?
— Вы знали?
— Нет… просто он…
— Просто он в Керторе, и остаетесь вы.
— Я?! — Саннио осторожно поставил бокал на стол. — Почему я?
— Потому что вы сын своих родителей, надо понимать.
— И что нужно делать?
— Зовите своего дядю. Так громко, как сможете. Нет, орать из окна не надо, это я и сам бы сумел. Не знаю уж, получится ли у вас, но хоть попытайтесь.
— Сейчас?
— Да. При мне. Глаза прикройте и попытайтесь его себе представить, как-нибудь так…
Саннио послушно закрыл глаза и опустил голову. Все, что сказал Реми — об этом нужно думать позже, а сейчас — просто убрать в сундук и запереть на ключ, чтобы не мешало. Представить… это очень легко; гораздо сложнее было заставить себя не думать о дяде каждый день. Сотня картинок в памяти — выбирай любую. Первая встреча в кабинете мэтра Тейна, пристальный взгляд, тяжелый и оценивающий. Страх. Много страха — не угодить, не справиться, совершить ошибку, допустить оплошность. Ночевка в придорожной таверне. Взгляд через плечо; «Я не девица в церкви, чтобы меня разглядывать!». «Я в восторге от вашей доброты…» «Вы мне очень дороги таким, какой вы есть…». «…я за вас испугался.» Сколько было всего — от непонимания до любви, от страха до преданности… Саннио не сразу понял, что простым перебором картинок из памяти он ничего не добьется. Их было много, и каждая была дорога ему, но герцог Алларэ ждал совсем другого. Все элементы мозаики нужно было сложить, получив один-единственный четкий образ, и к нему — обратиться, так, словно дядя стоял рядом. Лицом к лицу, глаза в глаза. Вот этот шаг ему и не давался.