Собрание сочинений в 15 томах. Том 1.

«Но теперь он видел ясно, что феникс резолюции сгорает и испепеляется только для того, чтобы возродиться снова».
Мы сейчас можем только посмеяться над оговорками, которыми Уэллс сопровождает эти свои совершенно верные мысли. В утопии «Люди как боги» он по-прежнему, как в «России во мгле», написанной за какие-нибудь два с лишним года до этого, продолжает «воевать с марксизмом». Ему кажется, что коммунизм показал себя как колоссальная разрушительная, но никак не созидательная сила, что нельзя создать людское братство «при помощи ненависти», что коммунисты не понимают значения воспитания человека. Не стоит опровергать в этом Уэллса – он это сделал сам. Не кто иной, как Уэллс, этот проповедник воспитания, одного только воспитания, ничего более, кроме воспитания, одобрил в «России во мгле» революционный террор, направленный против белогвардейцев и мародеров, и он же предупреждал в последнем своем романе, «Необходима осторожность», что в революции воспитанием не обойдешься – активных реакционеров придется расстреливать. И опять же не кто иной, как Уэллс, признал впоследствии достижения советского народа и объяснил наши победы в войне против фашизма тем, что новый общественный строй создал нового человека. Оговорки Уэллса не стоят опровержения. Важнее, повторяем, другое – его слова о великой революции, которая приближается неуклонно и неотвратимо.
Мистеру Барнстейплу удалось увидеть ее плоды. Он попадает в прекрасную страну, где живут красивые, здоровые люди, добрые, веселые, по-товарищески относящиеся друг к другу, не знающие нужды. Как непохоже это на картины, которые рисовал сам Уэллс на заре своего творчества, повествуя о будущем человека в капиталистическом обществе! Морлоки и элои, страшные головоногие марсиане, лунные жители, подобные насекомым… О всех этих химерических существах теперь нет ни слова. Люди, подлинные люди, каких еще не знал мир, населяют уэллсовскую утопию. В условиях высокоразвитого справедливого общества, говорит Уэллс, умственный рост человека будет сопровождаться его духовным ростом. Человек будущего будет обладать сильной тренированной волей, острым умом, тонкими чувствами, сильным, красивым телом. Ему потребуются все отпущенные ему природой возможности.
Подобного рода утопия была особенно знаменательна для Англии – страны, где мысль о промышленной революции воскрешала в памяти жестокие страдания народных масс, закопченные города, застроенные мрачными фабричными казармами и заселенные низкорослыми, угрюмыми людьми, выросшими без глотка свежего воздуха, без малейшего представления о том, как может быть прекрасна природа, какую красоту способны создавать человеческие руки. Эта унылая, безрадостная фабричная Англия, описанная Диккенсом в «Тяжелых временах», вызывала страх и протест. И разве во времена Уэллса она ушла в прошлое? Вот почему в мечтах о прекрасном будущем Англия неизменно рисовалась страной, где люди вернулись на лоно природы, снова стали веселыми, красивыми, обрели утерянное чувство прекрасного, сами творят его в процессе труда. Такую утопию задолго до Уэллса, в 1890 году, создал Уильям Моррис. Семнадцать лет спустя об этой мечте Морриса заговорил в своей утопии «Страна чудес» другой видный деятель рабочего движения, Роберт Блечфорд. Уэллс в своей книге «Люди как боги», казалось, всего только шел по их стопам. Но это так только на первый взгляд.
Его мечта о разлитой в мире красоте, о людях, подчинивших свою жизнь велениям гуманизма и справедливости, об обществе, где не осталось ни следа принуждения и все социальные отношения свелись в конечном счете к человеческим отношениям, совпадает с представлениями Морриса и Блечфорда. Но Уэллс не из тех писателей, которым достаточно создать себе идеал, чтобы воплотить его в своем творчестве. Ему надо еще поверить в его осуществимость. Эту веру Уэллс черпает в тенденциях развития «машинной цивилизации». Той самой «машинной цивилизации», катастрофические последствия которой он изобразил сначала в «Машине времени», а потом в романе «Когда спящий проснется». Той самой, которая настолько пугала Морриса, что он заставил своих утопийцев, использовав машины для накопления материальных благ, впоследствии по возможности от них отказаться, поставить крест на дальнейшем развитии производительных сил, отнести науку к числу допустимых, но не очень одобряемых чудачеств и зажить в потребительском патриархально-ремесленном обществе анархистского толка.
 
Небо той страны, куда попал мистер Барнстейпл, не заволакивают тучи фабричного дыма – но не потому, что его утопийцы отказались от фабрик. Они просто сумели создать «автоматически действующую цивилизацию», устранив в промышленном производстве то, что вредно человеку и противоречит его природе. Утопийцы любят прилагать свои руки к делу – не только голову, но и руки. Они с удовольствием трудятся на земле. Но опять же не в знак протеста против умственной работы и не потому, что к этому их вынуждает материальная необходимость. Если для них и существует в данном случае какая-то необходимость, то это необходимость всестороннего развития личности, чувство единства с природой.
В этом обществе труд – гарантия всестороннего развития личности, форма осуществления личности и потому не требует принуждения. Совесть заменила законы. Красота пришла на смену убожеству бедности и убожеству роскоши. Потребность в служении человечеству заменила уродство стяжательства. Личность торжествует потому, что она перестала быть самососредоточенной. Человек существует только как часть человечества, снова повторяет Уэллс. Он по природе своей не таков, каким изображали его декаденты, – он такой, каким изображали его великие гуманисты.
Вот он, человеческий и социальный идеал Уэллса-художника. И если он не знал пути к осуществлению этого идеала, если цепко держался всю жизнь за свои реформистские теории и за неимением аргументов, по остроумному замечанию английского писателя Пирсона, «бросался с дубинкой на Маркса», а заодно и на других «инакомыслящих», то, во всяком случае, этот высокий гуманистический идеал общества будущего помогал ему видеть несправедливость и жестокость современного мира, его враждебность человеку и человечеству и яростно ненавидеть тех, кто, по его выражению, «желал увеличить сумму мирового зла».
Последние двадцать лет своей жизни Уэллс посвятил борьбе с фашизмом. Уже в 1927 году первым из английских писателей он выступил с антифашистским романом «Накануне». Это не лучший из романов Уэллса, в нем много теоретической путаницы и политических противоречий, но в этом романе Уэллс сумел понять и высказать главное, что определило собой политическую ситуацию на ближайшие десятилетия. Фашизм, говорил Уэллс, это – проявление паники крупной буржуазии. И он продолжал: «Оголтелая реакция – неизбежный спутник каждой революционной бури. И если говорить о каком бы то ни было дальнейшем прогрессе, то всем прогрессивно мыслящим людям придется бороться, придется организоваться как для обороны, так и для нападения. Это бой за землю и за человека. В такой войне кто может жить спокойно, кто может быть оставлен в покое?.. Силы реакции в настоящее время не более могущественны, но более явны, более активны и воинственны, ибо только теперь они начинают чувствовать всю мощь и опасность революции».
Уэллс задается вопросом: только ли для Италии и Германии характерен фашизм? – и отвечает на него романом «Самовластье мистера Парема», где показывает установление фашистской диктатуры в Англии. Это было своевременное предупреждение: уже через два года после выхода в свет романа Уэллса в Англии создалась первая крупная фашистская организация во главе с Освальдом Мосли, получавшая немалую поддержку от английских монополистов. И еще об одном не устает предупреждать Уэллс. Фашизм – это война, говорит он каждым своим романом.
Осенью 1939 года в Стокгольме должна была состояться встреча членов Пен-клуба – международной писательской организации, председателем которой Уэллс был избран после смерти Голсуорси. Но когда Уэллс прибыл в Стокгольм, он не застал там, за исключением одного-двух человек, участников предполагавшейся конференции: начиналась война. Речь, которую Уэллс должен был произнести перед своими собратьями по перу, он опубликовал в печати. Она называлась «О чести и достоинстве свободного разума».