Собрание сочинений в 15 томах. Том 1.

  
Герберт Уэллс
 
Собрание сочинений в 15 томах
 
Том 1
   
Герберт Уэллс
 
(1866–1946)
 
Знакомясь с писателем по критической статье, читатель обычно прежде всего узнает его биографию. Иначе обстоит дело, когда в руки ему попадают только что вышедшие книги его вчера еще неизвестного современника. О человеческом облике писателя на первых порах приходится судить по его произведениям. Именно так судили о молодом Уэллсе – он слишком быстро приобрел всемирную славу.
Русский читатель тоже познакомился с Уэллсом-художником прежде, чем с Уэллсом-человеком. Его произведения начали переводить на русский язык почти сразу после их появления в Англии. «Борьба миров» вышла у нас в том же году, что и на родине писателя, а впоследствии, когда наладились связи Уэллса с русскими литераторами, многие романы Уэллса выходили в России и в Англии почти одновременно. Уже в 1901 году издательство Пантелеева предприняло попытку издать собрание сочинений Уэллса. Правда, по каким-то причинам вышли в свет только самые первые тома, но в 1909 году в петербургском издательстве «Шиповник» было начато и в последующие годы почти доведено до конца относительно полное по тем временам собрание сочинений Уэллса. Это собрание сочинений было первым не только в России, но и во всем мире. Редактировал его известный народоволец, крупный этнограф, языковед и писатель Владимир Германович Тан-Богораз. Он же написал большую вступительную статью.
В двадцатых годах под редакцией писателя Евгения Замятина начало издаваться новое собрание сочинений Уэллса. Закончить его не удалось, многие произведения шли в сокращенных переводах, но круг наших представлений о творчестве Уэллса все же расширился. Третье собрание сочинений – в него вошли только фантастические романы, но зато все, написанные к этому времени, – было издано в 1930 году Под редакцией М. Зенкевича. Предисловие к нему написал А. В. Луначарский. Три собрания сочинений за двадцать лет, не говоря уже о бесчисленных сборниках и отдельных изданиях! Не многие иностранные писатели удостаивались у нас подобного интереса.
В 1909 году Уэллс черпал сведения о России оттуда же, откуда в России черпали сведения о нем, – из книг. «Когда я думаю о России, я представляю себе то, что я читал у Тургенева… – писал он в предисловии к русскому собранию сочинений 1909 года. – Я представляю себе страну, где зимы так долги, а лето знойно и ярко; где тянутся вширь и вдаль пространства небрежно возделанных полей; где деревенские улицы широки и грязны, а деревянные дома раскрашены пестрыми красками, где много мужиков, беззаботных и набожных, веселых и терпеливых, где много икон и бородатых попов, где плохие, пустынные дороги тянутся по бесконечным равнинам и по темным сосновым лесам. Не знаю, может быть, все это и не так; хотел бы я знать, так ли это». Россия 1909 года по Тургеневу? Россия, «где много мужиков, беззаботных и набожных, веселых и терпеливых», после революционной бури 1905 года? Конечно, Уэллс здесь сказал не все, что знал о России. Его письма и статьи той поры полны упоминаний о русских писателях – Льве Толстом, Достоевском, Мережковском, Горьком. С Горьким он был уже знаком – они познакомились в Нью-Йорке в апреле 1906 года, когда озверевшие мещане травили Горького, – и не без гордости называл его своим другом. С Толстым он в том же 1906 году обменялся письмами. И все же, надо думать, в России вернее судили об Уэллсе, чем он представлял себе нашу страну. Его знали как интересного фантаста, как писателя, стремящегося к широчайшему охвату действительности, как человека, задумывающегося над самыми кардинальными проблемами современности. А потом и лично с ним познакомились.
 
В Россию Уэллс впервые приехал в январе 1914 года. Его тепло встречали, чествовали, «Всероссийское литературное общество» преподнесло ему адрес, который потом лежал на видном месте в его кабинете, где, между прочим, висели русские лубочные картинки, изображавшие Троице-Сергиевскую лавру. Соловецкий монастырь и монашескую трапезу… Уэллс ходил по Невскому, наблюдая оживленную жизнь города, завязывал знакомства, чуть не до утра беседовал и спорил с людьми, набирался впечатлений и примечал мелкие черты быта, которые так умеет ценить писатель.
Его тоже рассматривали и изучали. Не без удивления. «Помню, как тогда его несколько прозаическая наружность меня поразила своим несоответствием с тем представлением, которое естественно создается об авторе стольких замечательных книг, то блещущих фантазией, то изумляющих глубиной мысли, яркими мгновенными вспышками страсти, чередованием сарказма и лиризма, – писал два года спустя В. Д. Набоков, близкий в те годы ко многим передовым русским писателям. – Поневоле ждешь чего-то необыкновенного, – думаешь увидеть человека, которого отличишь среди тысячи. А вместо того – как будто самый заурядный английский сквайр, – не то делец, не то фермер. Но вот стоит ему заговорить со своим типичным акцентом природного лондонца среднего круга – и начинается очарование. Этот человек глубоко индивидуален. В нем нет ничего чужого, заимствованного. Иногда он парадоксален, часто хочется с ним спорить, но никогда его мнения не оставляют вас равнодушными, никогда вы не услышите от него банального общего места. По природе своей, по складу своего таланта он представляет редкую и любопытную смесь идеалиста и скептика, оптимиста и сурового едкого критика. Эти противоречивые черты его духовной сущности выражаются и в книгах его и в разговоре».
Внешность обманчива? Да, пожалуй. Книги и беседы Уэллса могли сказать о нем больше и вернее, чем его внешность заурядного «не то дельца, не то фермера», и все-таки внешность неплохо его характеризовала. Среди контрастов, которыми поражают произведения Уэллса, есть один самый важный. Контраст между обывателем и великолепным мыслителем, фантастом, художником. И обыватель и художник – авторы книг, написанных Уэллсом. Чаще всего писатель изгоняет обывателя, ему ненавистного. Но иногда они дружно усаживаются вместе за письменный стол…
Этот контраст увидели и оценили в Петрограде и Москве шесть лет спустя, когда Уэллс снова приехал в Россию – разоренную, голодную, боровшуюся не на жизнь, а на смерть – и рассказал о своей поездке в знаменитой книге «Россия во мгле». О пребывании Уэллса в России в 1920 году написано много. Еще больше написано о его книге. Но, пожалуй, лучшее из воспоминаний об Уэллсе принадлежит Ольге Берггольц, никогда не встречавшейся с ним, а только видевшей Петроград того же 1920 года.
«Уже много лет спустя, – пишет О. Берггольц в своей автобиографической повести „Дневные звезды“, – я узнала, что примерно в те же годы, когда мы возвращались в Питер, чуть ли не в те же дни на родину мою приезжал известный английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, и прочла его книгу об этом путешествии.
Он ехал по той же железной дороге, что и мы, он видел таких же женщин, мужчин и детей, как мы, он видел нас. Но мы жили, а он смотрел. Смотрел, как на сцену, из окна отдельного купе в хорошем вагоне, где ехал со своим сыном, со своим английским кофейным прибором, пледом и консервами, привезенными из Англии. Их сопровождал „приставленный в Петрограде“ матрос, перевитый пулеметной лентой, который зорко следил, чтобы никто не обидел знаменитого гостя, на остановках бегал для него за кипятком, а кипяток набирал в „серебряный чайник с царской монограммой“, настолько „прелестный“, что Уэллс этот чайник запомнил… Английский писатель был ужасно недоволен, что едет не экспрессом, а скорым, и непрерывно сварливо донимал балтийского матроса с серебряным чайником политическими претензиями… „Уста мои разверзлись, – писал он впоследствии, – и я заговорил с моим проводником, как моряк с моряком, и высказал ему все, что думал по поводу русских порядков…“ Писатель упоминает также, что испытывал острое раздражение из-за ответов матроса, который, выслушав „мою длинную едкую речь, весьма почтительно отвечал одной стереотипной, очень знаменательной для современного настроения умов в России фразой: „Видите ли, – говорил он вежливо, – блокада! Блокада четырнадцати держав…““ И автору „Борьбы миров“, описавшему войну людей и марсиан, непонятно было, что вкладывал матрос в эту „стереотипную“ вежливую фразу: „Видите ли, блокада…“ До сих пор думаю, сколько выдержки потребовалось матросу, чтобы не ответить „по-балтийски“ брюзжащему писателю… В те дни даже мы, дети, еще в Угличе пели, что у Колчака „мундир английский“… О, как любит мое детство этого неизвестного, через много лет узнанного матроса, как не прощает ничего знаменитому писателю – сильнее, чем зрелость!»