Ненавижу тебя, сосед (СИ)
Я так себе певица, но очень стараюсь. Мой слабый голос льётся в тишине комнаты, даже красивым кажется. Демид улыбается чему-то и почти мгновенно засыпает. Его дыхание становится ровным, глубоким, а руки, лежащие на моей спине, расслабляются. Черты лица разглаживаются — Лавр находит свой покой, а я лежу ещё немного, чтобы не разбудить его неосторожным движением.
Ко мне сон напротив не идёт. Закрываю глаза, но они будто бы сами по себе распахиваются, и спать совсем не хочется. На часах только девять, и значит, что у меня есть время сходить в кондитерскую и купить любимые круассаны. А ещё замечательный кофе на вынос, и если Демид проснётся, то ему будет вкусно…
Решено! Аккуратно выпутываюсь из объятий Демида, легко чмокаю его в щёку, стараясь не разбудить, и выскальзываю из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь. В доме тишина — девочки ушли в гости, оставив нас с Лавровым наедине. Умнички мои.
Натянув пальто, обувшись, я выбегаю из дома, бегу в сторону кондитерской, но не успеваю даже нашу улицу миновать — меня кто-то ловит и больно хватает за руку.
Испугавшись, кричу, и чужая хватка на моём запястье ослабевает.
— Да ну блин! Никита! Испугал же!
Все две недели я Никиту почти не видела. Рузанна уехала, её брат здорово намял ему бока, и Никита не отсвечивал, даже в институте не показывался. Он дома практически не появлялся, всё время тусуясь с кем-то. Наверное, ещё кому-то детей делал. Впрочем, не очень-то было интересно.
Правда, иногда я получала от него сообщения, но не часто и очень безобидные — только это спасло Никиту от попадания в чёрны й список.
— Ясь, прости, — он виновато улыбается и поправляет ворот куртки. — Не хотел тебя испугать.
На его лице все оттенки раскаяния, и мне трудно сердиться, когда он такой. Несчастный и разбитый.
— Просто зачем было хватать за руки? Можно было просто окликнуть, — ворчу, растирая запястье, а Никита, запустив руку в волосы, снова просит у меня прощения. — Никит, ты что-то хотел? Я просто тороплюсь…
— И куда тебя в ночи твой принц отпустил? Одну по темноте шастать… Лавр — герой, как я посмотрю.
Он говорит всё это, усмехаясь, а мне хочется ему в лицо дать. Ну, чтобы не был таким самодовольным.
— То, куда меня пускает Лавр или не пускает, тебя должно волновать в последнюю очередь, — фыркаю и, обогнув Никиту, делаю несколько шагов по направлению к кондитерской. — А ты бы лучше думал о себе…
— Намёк понят, — догоняет меня в два шага, кладёт руки на плечи. От его наглости теряюсь, замираю столбом, а Никита пользуется замешательством и, наклонившись ко мне, жадно впивается в губы поцелуем.
В этом нет романтики, лишь какая-то болезненная жажда. Его напор пугает, от него хочется закрыться, ибо есть в нём что-то неправильное. Противоестественное. И я толкаю Никиту в грудь, пытаюсь отпихнуть, кусаю его за губу, и он с шипением отстраняется. Но не отпускает, только лбом своим к моему прижимается. Дышит тяжело и рвано, как загнанный зверь, а мне дискомфортно.
— Пусти меня, — требую, рвусь, пытаясь освободиться, но Никита не слушается. — Ты что делаешь, придурок?
— Хочу понять, чем Демид меня лучше.
— Да причём тут он?! Такое чувство, что тебе важно выиграть у Демида. Очухайся! Или думаешь, парень, который бросил беременную девушку — моя мечта?
Я не хотела затрагивать Рузанну, но слова сами срываются с языка. И Никита отшатывается, словно удар под дых получил, скисает, но его руки всё ещё свинцовой тяжестью на моих плечах.
— Яся, это ничего не значит! — Никита подаётся ко мне, но я выставляю руки, выстраиваю преграду. — Я понял… Просто ты мне даже шанса не дала. Разве это честно?
Я набираю полную грудь воздуха, чтобы произнести гневную речь, но чёрная тень сметает Никиту с моего пути, валит на землю и мутузит от души. Демид! Он наваливается на своего друга с яростью, которая очень редко в нём просыпается.
Как ты оказался тут, а? Ты же спал!
Никита не успевает сгруппироваться, бьётся затылком о землю, а Демид лупит его мощно, не выбирая средств, и это выглядит по-настоящему страшно. Лают собаки, разбуженные дракой, кричат потревоженные люди. Если это не остановить, вот-вот приедет полиция!
Я пытаюсь оттащить Демида — ради его же блага, но какая-то женщина в цветастом халате выбегает из своего двора и орёт в трубку, что тут кого-то убивают и срочно нужно вмешаться.
— Да успокойтесь вы! — кричу, понимая, что вот-вот случится беда. Но парни дерутся, рыча и перекатываясь по асфальту, а мне плакать хочется.
Ну зачем, а? Зачем они такие идиоты?!
Моих сил недостаточно, чтобы разнять озверевших парней, и ожидаемо вдалеке звучит сирена. Уже поздно метаться, и через несколько мгновений рядом паркуется полицейская машина, и бравые ребята в погонах силой запихивают Демида и Никиту в свою машину.
Да ну блин! Я всего лишь хотела купить круассанов.
Лучше бы вовсе не высовывалась.
47. Демид
Ну вот ты, Лавров, и в каталажку попал. Как в плохом анекдоте. От идиотизма ситуации я запрокидываю голову и смеюсь хрипло, и звук, что рвётся из моей груди, больше похож на карканье воронья. Захлёбываюсь смехом, он переходит в кашель, бью себя по груди, а слёзы застилают глаза. Ничего из-за них не вижу, они текут по лицу горячими струйками, прокладывают обжигающие дорожки вниз по щекам. Отсмеявшись, слизываю солёные капли с губ, и дураком себя чувствую. Полнейшим идиотом!
Но всё-таки это забавно. Когда-то я избежал интерната, а сейчас всё равно в клетку попал. Ну, что за хрень? И ведь сам виноват. Не сдержался! Вышел на улицу, услышав, как за Ясей хлопнула дверь, хотел за ней пойти, узнать, что за периметром двора забыла поздним вечером, куда её черти потащили, такую всю самостоятельную. А там этот придурок граблями машет, целоваться лезет. И если бы она не сопротивлялась! Но Синеглазка рвалась из его рук, как пойманная птица, билась, пытаясь выстроить между ними стену, но в Никите дури предостаточно.
Ну, не козёл, а? Разве можно так с девушкой? С моей, мать его, девушкой?!
Мы с Никитой сцепились не на жизнь, а на смерть. Лупили друг друга, будто перед нами не люди, а боксёрские груши. Били смачно и от души — мои кулаки окрасились в красный, а на губе выступила кровь.
Когда нас затащили в «бобик», мы не перестали кидаться друг на друга. Бросались, как дикие звери, и нас едва растащили по углам. И сейчас кинули по разным клеткам, чтобы точно не случилось убийства.
Помимо меня в небольшом помещении ещё двенадцать человек — что-то уровень преступности в нашем городе взлетел до небес. От вони перегара и потных подмышек тошнит. Я не Яся, у меня всё просто с обонянием, но здесь же дышать нечем, а ещё тесно.
Яся… от мысли о ней теплее становится, а её визг до сих пор в ушах стоит. Моя беспокойная девочка, она до последнего пыталась нас разнять. А после, когда нас всё-таки втащили в полицейскую тачку, она кидалась на ментов, убеждала, что они просто обязаны взять её с собой. Такая смешная, заботливая. Люблю…
Поднимаюсь с лавочки, которую делил с тремя бомжами, подхожу к прутьям. Нет, я не хочу кричать о своих правах, не требую себя выпустить. Я накосячил, значит, надо отвечать. Просто мне необходимо хотя бы на чуть-чуть изменить угол обзора, увидеть что-то другое, а не рожи спитых пьяниц и мелкого ворья.
— Эй, пацан, куртка у тебя классная! — очнувшийся от полусна-полубреда алкаш шарит по мне алчным взглядом. — Чё ты, слишком гордый? Пра-альна, кто мы против такого франта.
На лице, синеватом от выпитого за жизнь алкоголя, брезгливость, а в маленьких глазках-буравчиках жадность светится.
— Небось папкины деньги в клубах своих модных на наркоту скинул, вот и загребли, — алкаш пыжится, изображая из себя Шерлока, а я усмехаюсь, хотя после пары размашистых ударов Никиты, пришедших прямиком в губы, это непросто.
Едва затянувшиеся хрупкой коркой ранки сочатся кровью, причиняют боль. На меня вообще страшно смотреть — это я знаю, не глядя в зеркало. Сначала кулак Арама, после Никиты, и вот он я, красавец с заплывшей рожей, но в хорошей куртке, на которую зарится вонючий алкоголик.