Королевство Тени и Света (ЛП)

— Но они бы знали, если бы король над ними…
— Не более, чем ты. Если бы король захотел сделать людей бессмертными, он мог быть подмешать им что-нибудь в еду без их ведома. Как бы там ни было, мы, Невидимые, бессмертны, — его улыбка состоит из белоснежных зубов и самодовольного удовлетворения, когда он добавляет: — А теперь. Видимые. Не. Бессмертны. И вселенная такова, какой она должна быть. Но пока довольно разговоров. Идём, позволь мне показать тебе больше моего мира.
***
Я утомлена, когда Круус наконец-то возвращает меня в мою комнату, где я бросаюсь на кровать и выглядываю сквозь щёлочку в пологе балдахина, сквозь щёлочку в шторах на окне и сквозь теперь уже закрытые стеклянные двери.
Дублин Вечной Ночи, как я его называю, поистине прекрасен. Я встречала касту за кастой, и творения Крууса впечатляли меня вопреки моему желанию. Он создал двор, равный своим светлым сородичам — они живут вместе семьями, как эмоционально связанные пары с детьми, лелеют цели и мечты. Если бы творца судили по его творениям, Круус получил бы наивысшую награду.
Но Круус, который начал порождать этот двор — уже не то существо, которое есть сейчас.
Он изменился в процессе.
Он стал почти идентичным королю, и мне сложно понять, почему сила короля до сих пор не избрала его. Если критерий — это быть как можно более похожим на изначального короля, то Круусу это удалось на ура.
Высокомерный, одержимый своими мотивами, восхваляющий самого себя, он пожертвовал самыми деликатными частями себя ради жажды постоянно растущей силы. Он воспринимает красоту своих детей лишь как отражение самого себя. И вскоре они начнут страдать от сокращающейся свободы, навлекут на себя всё более ощутимые наказания, когда будут делать то, что делают дети — развиваться, жаждать и находить свой путь в мире. Он не сможет такое допустить. Его отражение должно оставаться неизменным.
И Двор Теней вернётся в то же положение, с которого начинал давным-давно: заточённые, контролируемые, подверженные прихотям всё более отстранённого, одержимого, полубезумного короля.
Лирика была права. Именно природа нашей истинной сущности определяет власть, которой мы располагаем.
Пока мы шли по туманным улицам города, проходили мимо ярко-красного экстерьера Темпл-Бар паба, Круус потребовал, чтобы я передала ему Истинную Магию. Я спросила, зачем она вообще ему нужна, учитывая то, какой он уже могущественный. Он ответил, что вся сила хороша, и она по праву принадлежит ему, поскольку он так долго страдал при Светлом Дворе, и я согласилась сделать это, и он сдержал свою часть сделки; следовательно, пора мне выполнить своё обещание.
Когда я заметила, что Соглашение не имеет силы, поскольку такие законы применимы лишь к Соглашениям между королевской знатью Светлого Двора, а он к таковым не принадлежит, его глаза сделались полностью чёрными, кожа приобрела эбонитовый оттенок, и на миг я подумала, что он может мне навредить.
Но он быстро взял себя в руки, мягко рассмеявшись, однако ледяные глаза вовсе не соответствовали его улыбке.
Затем он внезапно прекратил нашу экскурсию, сопроводил меня обратно в мою комнату и запер, даже наложил защитные чары на двери балкона. Он сказал мне, что Истинная Магия нейтрализована, и я никогда в жизни не сумею к ней обратиться, а потому со временем непременно передам её ему. Затем он сказал, что даст мне три ночи сна, чтобы я образумилась и добровольно отдала ему и Истинную Магию, и себя.
«Или что?» — спросила я.
«Не одним способом, так другим», — ответил он с натянутой, холодной улыбкой.
Затем он исчез.
И я гадаю, растянувшись на кровати, зевая, ненавидя мысль о том, чтобы спать в его полночном королевстве, но я так устала, так устала… неужели именно в этот момент всё идёт так опасно не по плану?
Моё видение/кошмар наяву грузно опускается на мой разум.
Если я откажусь подчиниться Круусу в реальной жизни, действительно ли он обладает властью погрузить меня в смятенное, насильственное подчинение вечного полночного сна?
 
Я изо всех сил борюсь со сном.
Но я не одерживаю победу.
 Часть IV 
 
Когда я была маленькой, папа много читал, и иногда он зачитывал вслух отрывки, которые имели для него большое значение. Одна из его любимых цитат (клянусь, он зачитывал её мне сто раз) была из собрания сочинений Халиля Джебрана.
Ваши дети — это не ваши дети.
Они сыновья и дочери Жизни, заботящейся о самой себе.
Они появляются через вас, но не из вас,
И, хотя они принадлежат вам, вы не хозяева им.
Вы можете подарить им вашу любовь, но не ваши думы,
Вы можете дать дом их телам, но не их душам,
Ведь их души живут в доме Завтра,
Который вам не посетить, даже в ваших мечтах.
Это всегда казалось мне ужасно грустным, и я спешила заверить его: «Но папочка, мы с Алиной появились из тебя (это было до того, как я обнаружила, что биологически это не так), и мы вечно будем твоими, и мы не хотим быть в каком-то другом месте, и ты всегда будешь в каждом нашем завтрашнем дне».
Как и многие другие осторожные семена, которые он посеял, теперь я понимаю. Я и Алина, новый Двор Невидимых, отпрыски Охотников, они обитают в доме Завтра, и любой родитель, любой правитель должен понимать свою позицию как пастуха перехода, не более, не менее, в тот период, когда ученик становится мастером.
Надо знать, когда действовать, а когда отступить.
Из дневников МакКайлы Лейн-О'Коннор,
Верховной Королевы Фейри
 СОН ТЕНЕЙ 
 
 
У тебя было всё, но ты беспечно позволила всему пропасть[62] 
Я стою на могиле своего отца, под серым небом и легонько моросящим дождём, и огромные чёрные крылья достают до земли.
В мокром состоянии эти величественные оперённые придатки пахнут шёлком, тонкой кожей и свечами с ароматом персика со сливками, что мне кажется невыразимо странным.
Я похоронила Джека Лейна на кладбище в аббатстве, оставив рядом свободное место для мамы. Я бы с надеждой сказала «для одного дня в далёком будущем», но я не уверена, что для мамы это лучший вариант. Папина смерть погрузила её в ту же чёрную депрессию, от которой она страдала, когда умерла Алина, и она даже не может смотреть на меня. Она не пришла на похоронную службу. Мама отказалась покидать городской дом, который она делила с папой. Она сказала мне, что уже попрощалась с ним, но я знаю правду. Ей невыносимо смотреть на меня.
Если бы папочка был здесь, он сказал бы мне что-то вроде: «Твоя мать любит тебя всем сердцем, Мак, и она знает, что моя смерть — это не твоя вина, и однажды вы вновь будете близки; дай ей время. Оно залечивает все раны, детка».
На что я бы сказала: «Нет, не залечивает. Время — в лучшем случае великий уравнитель, смахивающий нас всех в гробы, за исключением меня, только не меня, никогда не меня. На этом кладбище не будет могилы с моим именем, потому что я не могу умереть. Но все мои близкие умрут, и лучшее, на что мы можем надеяться — это найти способы отвлечь себя от боли. Время — это ни скальпель, ни повязка на рану. Шрамы — это всего лишь другое лицо раны».
 
На что он бы сказал: «Мак, стены всё равно однажды пали бы, вне зависимости от того, приехали бы вы с сестрой в Ирландию или нет. Всё это произошло бы, хоть с вами, хоть без вас. Кто сказал, что если бы вы с сестрой не отправились в Дублин, мы бы вчетвером не умерли от Теней через несколько лет? Кто сказал, что мы не очутились бы в числе миллиардов погибших? Ты не можешь подвергать сомнению каждое действие. Ты можешь лишь встречать каждый день с любящим, верным сердцем — и детка, ты именно так и делаешь».