Боги, пиво и дурак. Том 8 (СИ)

Оракул повернулся ко мне, и даже в сумерках было видно, как на его лице застыла болезненная усмешка.
— Помоги мне покинуть это тело или найди способ не умирать. Я сам пытался отыскать его много раз, кропотливо перебирая нити возможностей одна за другой. Но безуспешно. Я ничего не вижу. Ты погибнешь при любом раскладе. Из-за решения, принятого мной целую вечность назад. И мне придется созерцать твою смерть, как и все остальное в этом мире. А я не хочу! Поэтому опять нарушаю правила и говорю тебе: переверни доску еще раз. Если сможешь.
  
Глава 19
 
Прокаженный холеры не боится
 
Какое-то время мы сидели в тишине. Только ветер шелестел листьями деревьев, разгоняя вокруг облака сладкого запаха.
Я смотрел на Оракула и думал о том, что у него очень тонкая шея. Чтобы сломать такую, мне даже усилий прикладывать не придется. Вот и выполню его просьбу об освобождении из тела. Хрусь — и все.
С другой стороны, мне было жаль его. Глупо, необъяснимо, но правда. Наобщавшись с богами я имел некоторое представление об их мироощущении, и понимал, чего стоило Оракулу сказать то, что он сказал.
Похоже, он впервые за всю свою вечную жизнь нашел в себе такой орган, как совесть, и теперь совершенно не знал, что с ней делать.
Злиться на него не имело никакого смысла. Он поступил со мной точно так же, как та же Фортуна — просто использовал для своих целей, как инструмент. Для богов это обычное дело.
А вот сожалеть о сделанном выборе им не свойственно от слова совсем.
Однако Оракул сожалел.
Вот только мне от этого было не легче.
— Рассказывай, — коротко сказал я, откинувшись на траву.
— Ты… не ударишь меня? Как тогда, в святилище? — искренне удивился тот.
— А ты очень хочешь? — хмыкнул я, устало закрывая глаза.
— Нет. Не знаю. Это было бы… логично для тебя.
— Не вижу в этом ни логики, ни смысла. Тем более это не первый раз, когда мне говорят, что пора отползать в сторону кладбища. Мне вот только одно интересно… — я открыл глаза и повернул голову к Оракулу. — Вам что, смертных мало? Почему для всякой хрени каждый раз из толпы выбирают именно меня?
— Это называется судьба, — Оракул, глядя на звезды. — Она складывается из твоего типа личности, определяющих ценностей…
— Не нуди, это был риторический вопрос, не требующий ответа, — отмахнулся я. — Давай по существу.
— Если Фортуна попытается просто вынуть из тебя Азатота вместе со всеми остальными слотами и искусственным источником в целом, вы оба погибнете.
— Понял. Что еще?
— Азатот внутри тебя, с одной стороны, будет скрываться от других до последнего, но при этом жаждет собрать себя как можно быстрее.
— Это я и без твоей подсказки понимаю.
— То, что случилось с Шивой, может повториться в любой момент. И не рассчитывай, что, поглотив свою энергию, он успокоится — Азатот голоден, и будет стремиться выпить все до конца. Поэтому тебе лучше держаться подальше от тех, кто имел доступ к Чаше — если у тебя нет стремления их убить.
Вот, значит, как. Держаться подальше.
— Принято, — мрачно отозвался я. — Что еще?
— Когда он соберет себя в достаточной мере, хрупкая оболочка, удерживающая его, не выдержит энергии разрушения и будет уничтожена.
— Ясно. Это все?
— Осталось последнее. Я больше не стану тебя обнимать, чтобы успокоить Азатота, — проговорил Оракул, содрогнувшись. — Эта отвратительная картина до сих пор стоит у меня перед глазами, и я проклинаю себя за невозможность что-либо забыть.
— Абсолютно с этим согласен, — пробормотал я, чувствуя, как опять начинает пылать мое лицо.
Да, мне бы тоже не помешало хлебнуть какого-нибудь эликсира забвения, чтобы выкинуть из памяти весь этот проклятый вечер.
— Держи, это тебе пригодится, — сказал я Оракулу, вытащив из кармана кошелек. — Дальше сам справишься?
— Наверное, — как-то не очень уверенно отозвался тот.
— Уж постарайся. А я пойду выручать мою бедную прыгучую бабку в платочке. Пока, блин, не помер.
Я поднялся с земли, и, сунув руки в карманы, отправился прочь из сада.
 
После разговора с Оракулом желание отдыхать у меня внезапно прошло.
На это просто не было времени.
Прямо будто третье дыхание открылось, честное слово.
К счастью, весь героический эпос у въездных ворот города уже рассосался, остались одни цитаты. Важные персоны покинули площадь, только вояки все еще отсвечивали в свете факелов и бродили по площади, решая какие-то организационные вопросы и порыкивая на попадавшихся по пути горожан.
Потолкавшись среди них, я подрулил к одному из великанов Сета, представился и попросил обещанной помощи. Тот серьезно выслушал мои пожелания, кивнул — и через пятнадцать минут я уже переодевался в караулке в нормальный поддоспешник и пристегивал к поясу ножны с форменным мечом.
В таком виде я и покинул город. Пешком. Старые ножны бряцали по бедру, грубые сапоги хлюпали голенищем, мягкая земля проминалась под металлическим подбоем каблуков. Я шел по тропе к лесу, забивая острое чувство одиночества размышлениями над конкретным планом по поимке Арины Родионовны.
По большому счету мне ведь даже ловить ее не нужно было. Достаточно только найти и поговорить. Она ведь, в отличие от большинства моих творений, вполне себе разумная.
В какой-то момент я остановился и обернулся на город.
Он поднимался из темноты, окруженный облаком уютного желтого света факелов и фонарей. Интересно, чего больше я принес в этот мир, радости или несчастий? Чем вспомнят меня лет через пятьдесят? И вспомнят ли?..
Отмахнувшись от внезапно нахлынувшей лирики, я закурил и потопал себе дальше.
В лесу было хорошо. Сумерки и время от времени поблескивающие в темноте огоньки звериных глаз меня не пугали. Я шел, не скрывая своих шагов, и ночное зверье делало то же самое — обходило меня стороной, тяжело дыша и похрустывая ветками, вежливо давая знать о своем присутствии. Так один хищник обходит другого, не желая вступать с ним в бессмысленную схватку.
Я брел по лесу, прислушиваясь ко всем его звукам и пытаясь различить среди них какие-то особенные, неестественные — шепот, звуки прыжков или что-то еще в этом роде.
Примерно через час погода начала портиться. Звезды на небе заволокло тучами, луна то пропадала, то снова выглядывала. Ветер стал резким, так что скрип старых веток и стволов вместе с шелестом напрочь перекрыли все остальные звуки. В воздухе запахло надвигающимся дождем.
Я даже начал подумывать, не стоит ли прервать поиски до рассвета, как вдруг сквозь шум до моего слуха донеслось странное дребезжащее подвывание.
Насторожившись, я пошел на звук, в сторону чернеющего ельника.
И когда из-за тучи проглянула луна, я увидел промеж развесистых лап маленькую ведьмину полянку с пнем посередине — и целую коллекцию человеческих черепов. Они лежали ровными рядами, как капуста на грядке, а на пне, раскорячив кенгурячьи ноги, сидела моя старушонка. В руках она держала еще одну черепушку и нежно натирала ее снятым с головы платочком, подвывая себе под нос:
— У котика, у кота
Ой, кроватка хороша,
А у Лёшеньки мово
Есть получше его.
У котиньки, у кота
Ой, перинка хороша,
А у Лёшеньки мово
Есть получше его.
Спи, мой махонький, усни,
Угомон тебя возьми!..
Тяжко вздохнув, она высморкалась в тот же платок, положила череп на землю и взяла другой себе на колени.
— У котика, у кота,
Одеяльце хорошо,
А у Лёшеньки мово
Есть получше его…
Глаза ее сверкали в свете луны, как у кошки, слова колыбельной из-за неправильного прикуса получались шамкающие и невнятные. Жутковатое зрелище, надо сказать. Но тоска, звучавшая в них, была самой что ни на есть настоящей и искренней! И то, что для неподготовленного ума могло показаться чудовищной картиной, тронуло меня до глубины души.
— Эй, бабуся! — окликнул я Арину Родионовну.
От неожиданности та охнула, всплеснув руками.