Дом с привидениями (антология)
Андрей Столяров
Чрезвычайная экспертиза
Комиссия состояла из четырех человек. Сам Астафьев, его заместитель Воронец, генерал, фамилию которого Астафьев не разобрал, и помощник генерала — полковник, подтянутый, в новом обмундировании.
Ехали на армейском вездеходе. Астафьев чувствовал себя неважно Конечно, в других условиях он бы ни за что не согласился на подобный полет — возраст не тот и положение обязывает: если он нужен, пусть обеспечат нормальную поездку. Но просьба министра была очень убедительна. Собственно, это была даже не просьба, а приказ. И возражать здесь было неуместно.
На сборы дали всего час. И это ему — директору института, профессору, лауреату. Потом — черная “Волга”, бешено промчавшаяся по городу, военный, непривычно пустынный аэродром, летчик, молодой, веселый, ухмыляющийся на просьбу лететь потише, и низкое серое небо над аэродромом, в которое гражданские самолеты не выпускаются.
И шестичасовой перелет, и заложенные уши, и бледное, напряженное лицо Воронца. А вечером, вернее, уже ночью — комната в офицерской гостинице — одна на двоих. Астафьев уже много лет не делил комнаты еще с кем-нибудь: ему предоставляли отдельный номер.
И бессонная ночь. Воронец ворочается, посапывает, а он лежит в темноте и не может уснуть. И поднимается злость на Воронца, который сопит, на себя — зачем согласился, на неизвестного администратора, не подумавшего о том, что им надо где-то жить, и запихавшего его, Астафьева, в эту душную тесную комнату.
А потом рассвет — быстрый, яркий, с горячим солнцем, завтрак — Астафьев выпил только кофе, и вот они трясутся в вездеходе по степи.
Но что волновало серьезно — это погода. Уже сейчас, в восемь утра, пекло невыносимо. Кондиционеров здесь явно не предвидится Правда, есть надежда, что закончат они быстро. Может быть, и делать ничего не придется — посмотрят и обратно. И вечером он будет дома, в Москве.
А жара все-таки ужасная.
Мотор звучал ровно, негромко. Колеса подминали траву. Она была по колено, источала одуряющий запах За машиной оставались две колеи.
На небе, очень синем, не виднелось ни одного облачка. Воздух над степью дрожал, поднимался вверх. В невероятной высоте, раскинув крылья, выписывала медленные круги черная птица. Попадались какие-то приземистые цветы — горели красным среди травы.
Астафьев думал, что вся эта поездка, весь этот скоропалительный перелет напрасны. Скорее всего пустяки. Что-нибудь напутали, не разобрались, и кончится все большим конфузом для военных. Наверное, Воронец это понимает. Вон какое у него недовольное лицо.
А Воронец думал, что совсем необязательно было посылать Астафьева, — стар, давно не ведет самостоятельной работы. И вообще не тот человек — желчен, нетерпим, совершенно не понимает дипломатии: что думает, то и говорит. Из-за этого могут быть неприятности. На месте происшествия, конечно, ничего нет, и Астафьев, разумеется, выскажется перед этим спокойным генералом. И будет конфликт. Больших последствий он, видимо, не повлечет, они здесь всего лишь в качестве экспертов, но — мнение создастся. И мнение не только вокруг Астафьева, которому в конечном счете плевать на все мнения, — он сидит прочно и выше не поднимется, — но создастся мнение вокруг него, Воронца. И вот это мнение будет рассеять очень трудно. Воронец думал, что сам он намного лучше справился бы с задачей. И это сыграло бы определенную роль. Надо, чтобы знали — есть такой человек, Воронец, — аккуратный, исполнительный, который всегда понимает, что от него требуют. Но вот поди ж ты — раз комиссия, да еще на таком уровне, то обязательно подавай имя, звание, заслуги. А какое у Воронца имя? В пределах своей специальности и то больше известен как администратор. И еще Воронец подумал, что надо будет очень тонко, осторожно отмежеваться от Астафьева. Чтобы те, кому следует, поняли: Астафьев это одно, а он, Воронец, совсем другое.
Утром он уже намекал генералу, что не придерживается крайних точек зрения. Что понимает — все люди, у всех бывают ошибки. Он выразился мягче — недочеты. Но генерал сидел, как глухой, даже бровью не повел. Слишком уверен в себе. Подождем, на месте будет виднее.
А генерал действительно был уверен в себе. Из всех членов комиссии он один точно знал, что их ожидает, и теперь лишь прикидывал, как поступить, если вызванные эксперты подтвердят догадку. Наверное, придется писать чрезвычайный рапорт, давать объяснения и в штабе и на самом верху. Но в любом случае он был уверен, что авиачасть действовала правильно. И если бы еще раз возникла подобная ситуация, то все повторилось бы точно так же. Неприятен был лишь предстоящий разговор с учеными, которые, конечно же, поднимут шум и, не разбираясь в специфике, начнут требовать того, другого, третьего, чего, разумеется, делать будет никак нельзя. А полковник не думал ни о чем. Он всю жизнь выполнял приказы. И никогда не сомневался в их правильности. Исход экспертизы его совершенно не волновал.
Всю дорогу они молчали. Только раз Астафьев спросил, есть ли поблизости населенные пункты, и генерал пожал плечами: мол, какое это имеет значение. А полковник, подождав, пока генеральские плечи опустятся, вежливо и тихо сказал:
— Совхоз “Красные зори” — шестьдесят километров.
И Астафьев понял, что полковник выполняет при генерале те же функции, что при нем Воронец, то есть все знает и может ответить на любой вопрос.
Прошло еще полчаса. Становилось все жарче. Воздух раскалился, обжигал горло. Астафьев уже хотел попросить остановиться — ломило в висках, сильно хотелось пить, — но тут полковник, поднявшись с сиденья, сказал:
— Вон лагерь.
Впереди, у самого горизонта, белели палатки и между ними высокий тонкий шест с флагом.
Машина прибавила скорость.
В километре от лагеря стояло оцепление. Шофер притормозил. Солдаты переминались с ноги на ногу. Лица их были коричневые от загара. Капитан средних лет аккуратно приложил руку к фуражке.
— Комендант лагеря. Ваши документы.
— Вам что, не сообщили о нашем прибытии? — спросил генерал.
— Виноват, товарищ генерал, — сказал капитан. — Имею приказ. Прошу предъявить документы.
Воронец нагнулся и прошептал Астафьеву в самое ухо:
— Бдительность. А ведь, кроме нас, сюда все равно никто не приедет.
Полковник сидел с равнодушным лицом. Автоматчики оцепления поглядывали на них с любопытством. Генерал пожал плечами и предъявил документы. Капитан брал залитые в пластмассу фотографии на твердом картоне и всматривался в лица. Воронец иронически улыбался. Наконец капитан сказал:
— Все в порядке. — Крикнул: — Пропустить! — встал на подножку.
Машина въехала за оцепление.
— Мы поставили вам две палатки, — сказал капитан. — Извините, оборудовать стационарное помещение не было времени.
Вездеход остановился. Впереди было еще одно оцепление, тоже из автоматчиков.
— Дальше пешком, — сказал капитан и чуть виновато добавил: — Входить во внутреннюю зону можно только со мной. Таков приказ, товарищ генерал.
— Понятно. Приехали, товарищи!
Все вылезли из машины. После двухчасового сидения Астафьеву было приятно размяться. Место ему нравилось — открытая ровная степь в сочной траве; зеленый ковер и синее небо.
Капитан о чем-то шепотом докладывал генералу. Воронец растирал затекшую ногу. Солдаты во втором оцеплении не таращились на приезжих, а смотрели безучастно, насквозь, словно не замечая.
Затем капитан пригласил следовать за ним. Прошагали метров триста, и он сказал:
— Вот.
Перед ними лежала груда искореженного, перекрученного, дымного металла. Ослепительно сверкало битое стекло. Чувствовался запах горелой пластмассы, вывороченные плитки с желтыми переплетающимися схемами обуглились.
