Дом с привидениями (антология)

В “гостинице у Альбино” ребята давно их ждали, открыли несколько баночек кетовой икры и крабов. Стол был праздничный.
“Атеистический вариант праздника рамазан”, — определил Овечкин. Лицо осунулось, кожа стала серой, но он довольно потирал руки. Больше всего на свете он любил кетовую икру.
К себе Овечкин отправился, когда ненасытное солнце угомонилось наконец в джунглях.
В амбулатории горел свет, и, поднимаясь по лестнице, Овечкин слышал, как звенит и рассыпается там стекло. Похоже, Оноре бил посуду. Но сейчас Овечкину на все было наплевать. Он мечтал, как, завернувшись в мокрую простыню, плюхнется наконец под родной противомоскитный балахон, и еще на лестнице снимал рубаху. Но лечь сразу ему не удалось. Возвращаясь из душа, он застал в гостиной своих соседей в полном составе. Оноре стоял посреди комнаты в рубахе такой же мокрой, как простыня Овечкина, взъерошенный больше обычного и очень серьезный. Шьен, не менее серьезный, сидел рядом.
— Алло, Жан, есть новости… Вы довезли ее?
— Конечно, — довольно оскалился Овечкин.
Оноре хмуро кивнул:
— Вы молодчина. Так вот, посмотрите, все ли у вас на месте. У нас был основательный обыск.
— То есть как?.. — опешил Овечкин, продолжая улыбаться.
— Я же говорю вам: очень основательный. По крайней мере, у меня.
— Нет, но кто… Как это произошло?
— Посредством взлома замков. Собственно, у вас, по-моему, дверь не запирается. — И Оноре пошел к себе.
Овечкин тупо уставился в его спину.
— Послушайте, а вы сообщили в полицию?
Оноре обернулся.
— Забудьте здесь это слово, Жан.
— Но когда это могло случиться?
— Пока мы путешествовали по джунглям. Кстати, вы знаете, что тут появился журналист из столицы?
— Да.
— Он искал вас. Один раз я его уже выгнал. Вы виделись с ним?
— Еще нет.
— Он такой же журналист, как я французский президент. Вуаля.
Установить, что у него проверяли даже книги, не составило Овечкину труда. Однако никаких пропаж не обнаружилось. Озадаченно почесав затылок, он ругнулся и полез под москитную сетку с твердым намерением с утра серьезно заняться наконец всеми этими, теперь уже возмутительными, обстоятельствами, включая загадочное поведение и намеки француза. Засыпая, слышал стук когтистой лапы Шьена, слышал, как Оноре запирает дверь внизу, потом в гостиной и — черт возьми! — придвигает, кажется, к ней стол…
За завтраком в “гостинице у Альбино” Овечкин рассказал о случившемся. Все были озадачены. Местные жители о воровстве со взломом неизвестных им замков определенно не имели представления. Поражало наглое бесстрашие: ведь лезли днем, когда Оноре с Овечкиным на несколько часов покинули поселок. Действовали, конечно, профессионалы.
Всем было понятно, что центральная фигура в этой истории — француз, но поскольку никто ничего, кроме его приемов в амбулатории и уик-эндов с Овечкиным, об Оноре не знал (длительные отлучки на “лендровере” приписывали развлечениям в столице: французы не русские, в удовольствиях себе не откажут), то даже версий никаких не возникало. Только треп.
— Может, ревнивый муж ищет даренные жене подвески?
— Тогда надо найти мужа, пока он не замучил Овечкина…
Работы на строительстве благополучно возобновились, но теперь их продвижение сильно замедлилось, пропорционально замедленному движению сонных фигур на площадке. Хотя, по заверениям опытного Сани, успевшего уже построить что-то не то в Иране, не то в Афганистане, “здешний мусульманин совсем не тот”, ураза соблюдалась довольно строго: ели, пили и веселились ночами исправно. Костры горели допоздна, отражаясь в темных водах реки, пугая зверей, сгущая и без того непроглядную черноту ночей.
Саня, верный своей генеральной линии, проводил атеистическую пропаганду с тонким учетом местных особенностей.
— У тебя сколько жен? — допытывался он у постящегося строителя.
— О, только две.
— А у твоего брата — триста.
— Откуда знаешь? — смеялся строитель.
— Не меньше. Иначе какой он бог? Так что днем он спит. Не сомневайся. Ты вон и то на ходу засыпаешь. Свободно можешь есть, не увидит.
 
И некоторые тайком брали шоколад.
— Э, шеф Овэ! — Пти Ма махала Овечкину рукой. — Подойди, поговори. — Блестела белыми зубами. — Мне — тебе кое-что… — Говорила она с ним на удивительной смеси французского с диалектом при интенсивной поддержке мимики и жестов. “Мне — тебе” она произнесла тихо и серьезно, продолжая при этом улыбаться. Овечкин насторожился. — У твой дом — нехороший человек. Боюсь.
— Когда?
Она показала два пальца и махнула, словно бросая их за спину.
— А что за человек, Пти? Наш? Стройка? Поселок?
Она крутнула головой. И все продолжала улыбаться. Овечкин понял, что она действительно боится.
— Где мой дом, жил. Ушел пиф-пиф… Много… — И опять словно бросила все пальцы обеих рук за спину.
— А где он? Ну, у кого он может жить? Здесь — где?
Пти Ма слегка развела руками Посмотрела в сторону джунглей.
— Он был вооружен? — Овечкин тоже пытался изображать. — Пиф-пиф?..
Она пожала плечами. Потом, подумав, дотронулась до его рубахи и обвела руками вокруг своей набедренной повязки.
— Боюсь, Овэ. — И широко улыбнулась ему в лицо.
— Спасибо, Пти. — Овечкин растроганно пожал ей руку. — Не бойся, ничего со мной не случится. И больше не говори об этом никому. — Он приложил палец к губам, и она кивнула.
Бандит был вооружен?.. История принимала совсем паршивый оборот… Французу, несомненно, грозит большая опасность. И он знает о ней, но молчит. Может быть, эта опасность как-то связана с его занятиями? Но что же это?! Овечкин решил все рассказать наконец Сане и ребятам Теперь он не сомневался в словах Оноре, что появление в поселке новых людей не случайно.
Саня внимательно выслушал, удивленно подняв кустистые брови.
“Ну, дела!. Может, подождем ребят тревожить? А я тебя подстрахую?..”
На том и решили. И еще: серьезно поговорить с доком.
Корреспондент появился на строительной площадке перед обедом. Это был спортивного вида стройный негр, в белоснежной наглаженной рубахе, с часами-браслетом, небрежно болтавшимся на запястье. Овечкин как-то сразу уверился в том, что этот человек совсем не тот, за кого себя выдает. Настораживали и не очень характерные для журналиста мощные борцовские бицепсы, а возможно, сказалось и безапелляционное заключение Оноре: “Он такой же журналист, как я французский президент”. По крайней мере, Овечкин решил использовать преимущество человека, знающего о собеседнике больше, чем тот предполагает. Однако вскоре он убедился, что ошибается.
“Корреспондент” и не пытался убедить Овечкина, что он тот, за кого себя выдает. Казалось, он использует маску совершенно открыто, как одно из условий игры. Но в том-то и была беда Овечкина, что ни условий, ни самой игры он не знал. “Корреспондент” о чем-то спрашивал, но ответов даже не слушал. Изучал Овечкина, бесцеремонно разглядывая его, как и Саню, и других ребят, появлявшихся время от времени в поле его зрения. Наконец Овечкин обозлился и сказал вызывающе: “Вот что, милый. Напиши перечень вопросов и оставь адрес. Мы ответим. Нет у меня времени тары-бары разводить. Адье”. И ушел, определенно удивив “корреспондента”. Сыграй Овечкин инженера-простачка, этакого белого интеллигента в знойной Африке, — кто знает, может, все обернулось бы по-другому. Но очень уж не понравился ему “корреспондент”. А тот понял, что парень перед ним крепкий, не трус и скорее всего бескомпромиссный. На языке сыска это, кажется, называется “расколол”. А может быть, на языке сыскарей.
Сразу после ужина Овечкин отправился к Коммандану. В свете заходящего солнца под навесом, где обычно Коммандан читал газету, “корреспондент” раскладывал пасьянс и потягивал вино. “Не набожный”, — усмехнулся про себя Овечкин, но тут же почувствовал, что его наблюдение очень серьезно: пожалуй, никто из местных африканцев, даже столичных, не станет так открыто пить в уразу вино. Он вдруг ясно понял: дело по-настоящему нешуточное.