И солнце взойдет (СИ)
Ланг смотрел внимательно. Без привычной скуки или равнодушия, которые проскальзывали в первые их встречи и даже вчера, пока они друг на друга орали. Тогда в его глазах было больше усталости от назойливости нового резидента, чем раздражения. Но теперь там было что-то похожее на любопытство. Впрочем, все это Рене могло показаться, потому что она немедленно уставилась в лежавшую на коленях книгу и почувствовала, как горят уши. Нехорошо разглядывать спящих, а уж трогать их и подавно.
— Добро пожаловать в мир адекватных людей, — нарочито ровно произнесла она и захлопнула учебник.
— Сомнительное пожелание, — откликнулся Ланг, а затем пошевелился. В попытке проверить функционирование своего организма он осторожно приподнялся, но руки пока не слушались. Так что, прикрыв глаза, незадачливый хирург упал обратно на койку и пробормотал: — Где Фюрст?
— Делает свою работу, — сухо откликнулась Рене, что не осталось незамеченным.
— Ох, ну, давай. Прочитай мне часовую нотацию о роли и обязанностях врача, о моем неподобающем поведении и прочей дребедени.
— Обязательно, но чуть позже. — Она скрестила на груди руки и нахмурилась. Ланг же приоткрыл один глаз, скептически посмотрел на сидевшую рядом с ним девушку и снова плотно смежил веки. Рене успела заметить покрасневшие белки, но в целом глава отделения уже меньше походил на восковую копию самого себя. Наплевав на возражения, Рене посветила в прищурившиеся глаза, проверяя реакцию зрачков, за что получила легкий шлепок по руке.
— Почему ты смотришь на меня так, будто я отобрал у тебя щенка и отдал проходящим мимо цыганам? — невнятно пробормотал он.
Рене недоуменно приподняла брови. Ланг этого, конечно, не видел, но правильно истолковал повисшее молчание.
— Осуждающе и с полным непониманием происходящего, — едко пояснил он и снова открыл глаза, уставившись на поднявшуюся Рене еще пока мутным взглядом.
— Наверное, потому что я осуждаю и не понимаю? — откликнулась она.
— Ого, наш серафим способен на подобные чувства? Трепещите! Скоро состоится второе пришествие! — ехидно провыл привидением Ланг, а потом резко отсоединил капельницу, неаккуратно выдернул катетер, отчего Рене непроизвольно вскрикнула, и пробормотал: — Проваливай и позови Фюрста.
— И не подумаю, — прошипела она в ответ, а сама спихнула ладонь, которой выругавшийся Ланг попытался остановить рванувшую из вены кровь. И, видимо, именно это ребяческое поведение, которое никто не ждал от взрослого врача, стало катализатором, что толкнул цепную реакцию всех вялых рассуждений за этот день. А потому Рене выпалила: — Посмотрите на себя! Даже бывшие уголовники из моего убого района выглядят приличнее. А ведь у большинства из них нет ни дома, ни работы, ни образования. Они перебиваются временной работой и не знают, что будут делать завтра, тогда как доктору Лангу дано все это и больше. Но он позволяет себе подобное поведение! Так, как после этого можно говорить, что мое осуждение неуместно?
— О, а вот и обещанные нотации. Ради бога, не утомляй меня своей моралью, — скривился Ланг, однако внезапно перестал сопротивляться и позволил наложить себе повязку. И было это то ли из пьяного чувства благодарности, то ли потому, что он до сих пор не мог сидеть прямо, и ему вновь стало дурно.
— Я не пытаюсь вас учить. Во имя всего, я хирург, а не психоаналитик. Мне всего лишь хотелось понять — зачем?
— Зачем что? — переспросил Ланг, не поднимая головы. А Рене остановилась на секунду, чтобы тихо договорить. И, черт возьми, она честно пыталась скрыть боль от разочарования в человеке, которым заведомо хотела восхищаться.
— Зачем вы сделали это? Зачем напились? Зачем явились сюда?
Теперь уже Ланг внимательно разглядывал склонившуюся над ним девушку, а потому от Рене не укрылось, как дрогнули крылья его большого и немного кривого носа. Словно он к чему-то принюхивался. Впрочем, разве можно было почувствовать здесь что-нибудь, кроме пропитавшего черный свитер запаха рвоты? И все же Лангу явно что-то мерещилось. А потом ситуация стала еще непонятнее, когда он внезапно поднял руку и, нахмурившись, коснулся изредка ноющей ссадины на щеке Рене. Ту этим утром оставила пуговица с пальто Дюссо, а казалось будто это было вчера. Надо же… всего два дня и уже столько ранений. И Рене бы наверняка посмеялась над таким совпадением, но в следующий момент холодные пальцы задели шрам.
«I see a red door and I want it painted black
No colors anymore, I want them to turn black!»
Вибрация и успевший опостылеть за день голос Джаггера вновь разорвали возникшую тишину. Рене дернулась и с ужасом отшатнулась, но Ланг успел поймать ее за руку.
— Почему ты здесь, Роше? — тихо спросил он в откровенном желании уйти от ответа на почти риторический вопрос. Зачем он напился? Так было весело…
— Кто-то должен был за вами следить… — пробормотала Рене, но тут же осеклась, увидев, как поморщился Ланг.
I see the girls walk by dressed in their summer clothes
I have to turn my head until my darkness goes…»
— Нет. Я не спрашиваю — для чего. Я спрашиваю — почему. Почему ты решила, что нужна здесь? М-м-м? Мстишь за вчерашнее или потребуешь возвращения в операционную? Может, мне стоит сдать анализ на яды?
Ланг, конечно же, шутил насчет отравления. Единственные яды, которые были в его организме, он успешно влил в себя сам. Но фраза о мести и возвращении прозвучала серьезно. И Рене замерла, ошарашенно глядя в уже почти трезвые глаза. Черный… везде черный. Одежда, волосы, музыка и, похоже, даже мысли. Но черная ли у вас душа, доктор Ланг? Еще утром она бы громко крикнула «Нет!», но теперь уже не была столь уверена. Значит, это действительно его решение. Знал ли он о посланиях на шкафчике? Наверное, да. Но ничего не сделал…
«I see a line of cars and they're all painted black
With flowers and my love, both never to come back…»
А почему, собственно, должен был? Кто она такая, чтобы из-за нее немедленно набрасываться с обвинениями на весь коллектив? Никто. Ничтожество. Ей твердят об этом который день. Так что, собрав в кулак всю свою терпеливость и искренность, Рене проигнорировала очевидную, но непонятную попытку вывести ее из себя и спокойно произнесла:
— Потому что это очень низко эксплуатировать друга, зная, что он не откажет. Если вам плохо — обратитесь в скорую. Вы должны были…
— Со своим «должен» я разберусь как-нибудь сам, без советов малолетней зазнайки. Равно как решу вопросы этичности моего поведения с Фюрстом, который — не друг, а квалифицированный врач. Мы говорим о тебе. — Раздраженный, видимо, отсутствием нужного ему ответа Ланг передернул плечами.
— Я хотела… — она замялась, не зная, как облечь в слова все эмоции и чувства.
— Проблема в том, что ты сама не знаешь какого черта здесь забыла. Да? И ты прекрасно понимаешь, как это непрофессионально.
— Нет же!
— О, так я запамятовал, что нанял тебя личной нянькой?
Ланг осклабился, а она возмущенно вскрикнула.
— Я не ваша сиделка! — О, ну почему это происходит снова? Почему она опять теряет последние зачатки разума в разговоре с этим чудом господним? — Чем вас не устроил ответ, что я хотела просто помочь?
«I look inside myself and see my heart is black
I see my red door, I must have it painted black…» [26]
— У всего есть какая-то цель и значение. Если твоя жизнь настолько бессмысленна, что ты ищешь причины для неё в непрошенной помощи другим, то я могу тебе только посочувствовать, — холодно сказал Ланг и сдернул покрывавший его плед, пока она возмущенно хватала ртом воздух. — Проваливай отсюда.