И солнце взойдет (СИ)

«Come on baby,Come on girl…»
— Тише ты! — Рене дернулась, чтобы накрыть приемник подушкой, но немедленно замерла, когда на пол посыпались, забытые с вечера на одеяле справочники по хирургии. Они шумно ударяли твердыми корешками по тонкому дощатому полу, пока сердце в груди отчаянно трепыхалось. Онет! Нет-нет-нет!
«I love you baby,I love you now…»
Невозмутимо напевал Моби из-под тонкого слоя синтепона, пока Рене лихорадочно прислушивалась к каждому шороху и все сильнее прижимала к себе древнего, но бодрого уродца.
— Пожалуйста! Ну, пожалуйста, замолчи, — бормотала она, а сама пыталась не глядя нащупать кнопку выключения.
«…Look at us we’re beautiful,
All the people push and pull but,
They’ll never get inside
We got too much to hide» [17]
Не на шутку разошелся приемник, радостно выдав вместе с хором хрипы да свисты помех. И Рене уже ждала услышать доносившиеся снизу разгневанные вопли или тяжелые шаги по скрипучей лестнице, когда ручка наконец поддалась, и музыка смолкла. В комнате стало божественно тихо. Просидев неподвижно наверняка с два десятка секунд, Рене все же рискнула высунуть из-под одеяла одну ногу, затем другую и в последний момент успела подхватить атлас хирургических операций в свеженьком десятом издании. Так же осторожно она положила книгу на прикроватный столик и только тогда медленно перевела дыхание. Кажется, обошлось.
Дальнейшее утро побежало как обычно и собрало в себе полосу препятствий из холодного душа, торопливой разминки и едва успевшей завариться овсянки. Об обеде с собой не было даже речи, ибо вчера Рене больше волновали три хлипких полки для книг, чем отварные овощи. А потому, осторожно проталкиваясь через переход между станциями метро, она отчаянно надеялась, что в больничных автоматах все же найдется нечто съедобное.
Больница общего профиля Монреаля, а на ближайший год больше, чем дом для Рене Роше, располагалась прямо у подножия горы Мон-Руаль. Лесистой плоской верхушкой та будто бы насмехалась над острыми пиками далеких высоток, и с каждым порывом мягкого ветра оттуда на каменные мостовые доносился аромат золотившихся кленов. И прямо сейчас цвета песчаных откосов больница сливалась с их желтизной. Вереница подземных пешеходных тоннелей, которыми так славился город, лишь парой кварталов не доходила до дверей в крупнейшую клинику, но это было и к лучшему. Прильнув к холодному стеклу автобуса, который едва-едва тащился по узкой дороге на холм, Рене с детским восторгом смотрела, как понемногу, словно из-под асфальта, вырастало огромное кирпичное здание. Оно показывало себя постепенно. Медленно поднимало над башенками старого Монреаля упиравшуюся в небо центральную колонну, чтобы в один момент, когда двигатель в последний раз натужно взревел, раскинуться корпусами да крыльями вдоль проспекта Седар. Больница была огромна. Гигантская настолько, будто хотела своей высотой и масштабностью превзойти все до единого новомодные центральные застройки. И настолько же основательна, что в сверкании отражавшегося в сотнях окошек медленно поднимавшегося солнца, казалась восторженной Рене похожей на форт.
Крыло главного врача со скромной пластиковой табличкой «Док. Лиллиан Энгтон» нашлось практически сразу, стоило пройти пять коридоров и штуки три лестницы. И опустившись перед глухими дверями из темного дерева на краешек кресла, Рене нервно подумала, что в первые пару месяцев ей понадобятся не только карта и компас, но еще и недельный запас еды, воды и, быть может, собака-поводырь, дабы не заблудиться. Внутри больница была едва ли не в два раза больше, чем казалась снаружи. Это пугало. Бросив быстрый взгляд на секретаря, который невозмутимо щелкал клавишами на ноутбуке, Рене постаралась незаметно потереть шрам. Глупо говорить, насколько она волновалась. Ей казалось, это читается в каждом жесте и лихорадочно бегавшем взгляде, однако молодой человек с золотистыми, точно солнце, волосами лишь ободряюще улыбнулся и приглашающе махнул рукой. Что же, ей позволено войти.
 
Кабинет миссис Энгтон ничем не напоминал ни виденный ранее офис главного врача в Квебеке, ни мрачное убежище Филдса, ни закуток Чарльза Хэмилтона. Здесь было светло, просторно и в чем-то даже пустынно. Рене старательно избегала в голове слова «бездушно».
— Ah, bonjour, mademoiselle Rocher, — с заметным американским акцентом поздоровалась Энгтон и немедленно перешла на английский, махнув рукой на расположенное напротив белого стола кресло. — К сожалению, доктор Ланг задерживается, зато у нас с вами есть возможность обсудить ряд технических моментов.
Она скользнула взглядом по лежавшим перед ней бумагам, заглянула под одну из стопок и с тихим удовлетворенным возгласом извлекла толстую зеленую папку. Рене же, сложив на коленях плащ, расправила невидимые складки на желтом платье и постаралась не замечать зудевший шрам. Говорят, к такому быстро привыкаешь, но у неё за десять лет так и не вышло. Словно шрам был некой самостоятельной единицей с зачатками разума, интуиции и, что греха таить, порой даже сарказма. Тем временем Энгтон нацепила на нос очки и углубилась в изучение документов.
— Итак, думаю, вы понимаете, что с учетом разницы программ, наверстывать придется много. — Брошенный поверх папки взгляд был серьезным и цепким. Он внимательно следил за малейшими эмоциями на лице Рене, и потому та лишь кивнула.
— Да.
Она знала, что прямо сейчас ее проверяют — оценивают насколько Рене готова не есть и не спать, чтобы получить заветную лицензию. Обижаться на это естественное недоверие казалось глупым. Ответственность Леи Энгтон за действия нового резидента лишь немногим меньше будущей ответственности самой Рене и намного ниже, чем у взявшего на поруки чужую девчонку Энтони Ланга. Так что, главный врач крупнейшей больницы провинции имела полное право сомневаться и быть дотошной.
— Здесь, — доктор Энгтон слегка тряхнула папкой, — собран список тестов, которые вам необходимо будет сдать в ближайшие несколько месяцев; число часов для отработки в клинике; осмотры; выступления на местных семинарах. Операции и дежурства будете уже обсуждать с доктором Лангом, возможно, у него будут свои требования…
Неожиданно за спиной Рене послышался какой-то шум, вынудив обернуться, и главный врач прервалась. Она наверняка собиралась сказать что-то еще (конечно же, очень важное и необходимое), но в этот момент тяжелые двери с грохотом распахнулись, и в проеме, расставив руки в позе короля поп-сцены, замерла мужская фигура в белом халате. Неведомый стоял, склонив голову, и Рене не сразу расслышала, что он напевал. Лишь когда его голос стал громче, она с удивлением узнала мелодию.
— Пам. Пам. Пам. Пам-па-пам, пам-па-пам. Пам. Пам. Пам. Пам-па-дам, пам-па-дам.
Допев фразу известного марша до конца, мужчина резко поднял голову, и Рене с опасливой дрожью узнала Жана Дюссо. Но не успела она удивиться или испугаться неожиданной встрече, как позади него вдруг постепенно начала вырастать из полумрака коридора еще более высокая и жуткая в своей черноте фигура. Та приближалась неестественно плавно, но только когда Дюссо картинно шагнул в сторону, Рене поняла в чем дело.
— Его хирургическое величество доктор Э-э-э-энтони Ла-а-а-анг! — драматично проорал Жан, а затем в кабинет на сегвее въехал второй участник безумного представления.
 
И будь Рене проклята, но она мгновенно его узнала. Черный человек опять был в черном. Меньше, чем за сутки ей не забыть ни широких плеч, ни чудовищный рост, ни даже резкие, будто рваные, движения, где каждый взмах неожиданно заканчивался четко выверенной точкой на координатной прямой. Идеальное владение телом. Безумная координация. Фантастическая точность. Значит, часто встречается с подобными травмами, мистер гонщик? Что же, не удивительно…