И солнце взойдет (СИ)

Рене вздохнула и повернула голову, уставившись в уже темное окно. Во рту пересохло и следовало встать, чтобы глотнуть немного воды, а может даже что-нибудь съесть, но желания не было. Хотелось бесконечно лежать и смотреть в потрескавшийся потолок. Однако жажда становилась все нестерпимее, и с недовольным стоном Рене перекатилась на бок, а потом сползла с кровати. От слабости зашатало, а в глазах резко потемнело, но ноги сами двинулись в сторону кухни. Видимо, инстинкт выживать оказался сильнее человеческой лени. Грязные, давно немытые волосы свешивались на глаза, отчего Рене то и дело брезгливо дергала щекой. Впрочем, душ казался сейчас совершенно бессмысленным действием. Так что внимания удостоился лишь кран, откуда текла восхитительная прохладная вода с чуть металлическим привкусом. Она струилась по подбородку, заливалась за ворот растянутой посеревшей футболки и с громким шумом капала обратно в раковину. И видимо, из-за этого Рене сначала не услышала деликатный стук в дверь. Только когда посетитель начал настойчивее колотить по новому косяку, она испуганно закрыла вентиль и вытерла предплечьем мокрый рот.
В темной кухне воцарилась тревожная тишина. Рене боялась шевельнуться, даже вздохнуть, чтобы не выдать своего присутствия. Она никого не ждала. И уж точно никого не хотела видеть. Но стук повторился, — теперь дольше и настойчивее, — и Рене сделала осторожный шаг в сторону комнаты. Подхватив с дивана бобра, она прижала его к груди, словно тот мог защитить от незваных гостей, и осторожно прокралась к входной двери. От той ощутимо тянуло холодными уличными сквозняками, так что мокрая футболка мгновенно застыла и противно прилипла к коже. А в следующий момент Рене шарахнулась назад и едва не упала, когда услышала знакомый голос:
— Я знаю, ты дома.
Сердце панически заколотилось, пока глаза шарили по комнате в поисках убежища, и только потом Рене поняла, что в квартире, кроме нее, никого нет. И не должно быть! Ведь старый замок по-прежнему закрыт на все три оборота, а щеколда задвинута до упора. Однако, когда послышался легкий шорох, Рене нервно дернулась и уставилась на обшарпанную дверь, а в следующий миг вцепилась в шкуру бобра. Швы жалобно скрипнули, но Рене не услышала. Ее панический взгляд был прикован к знакомой ручке. И то ли из-за обманчивого полумрака, то ли от порождённых голодом галлюцинаций, Рене вдруг показалось, что дверь вот-вот откроется. Она почти видела, как тускло блеснул потертый металл, почти слышала щелчок замка. И потому стояла, не решаясь даже вздохнуть, и чувствовала, как дрожат от неизвестности руки. Где-то в глубине дома со скрежетом тикали часы, шумела вдали автотрасса, но весь мир одной напуганной девочки вдруг сосредоточился на старой двери. А та чуть хрустнула деревом и… осталась на месте. Закрытой. Запертой на все ключи и задвижки. И накатившее облегчение оказалось настолько сильным, что Рене осела на пол и уткнулась лицом в мягкий искусственный мех бобра. Боже, она все-таки сошла с ума? Однако следом раздалось приглушенное покашливание, а потом пришел голос, от которого Рене сжалась.
Она не хотела ничего слышать, не желала ничего опять понимать, с чем-то мириться или что-либо великодушно принимать. Рене не хотела ни извинений, ни объяснений, ни новой попытки выяснить уже не существующие отношения. Она подумала зажать уши ладонями, но вместо этого до боли вцепилась в измученного бобра, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться бегом к двери. Но делать этого было нельзя. Потому что открыть ее — значило запустить чертов аттракцион по второму кругу, только теперь Рене сомневалась, что выдержит. Да, она ничего этого не желала, только вот выбора, кажется, не было.
— Я не попрошу впустить меня, не волнуйся. — Энтони заговорил тихо, но каким-то неведомым образом его слова отразились от стен и впились прямо Рене в мозг. — Можешь не открывать и даже не отвечать. Можешь звонить в полицию, а когда меня уведут, сделать вид, что ничего не было. Ты имеешь на это полное право. Полное. Я виноват, что проник на частную территорию… Что докучаю тебе… Что… что веду себя совершенно невежливо. Но мы… — Он внезапно прервался, а потом горько хмыкнул, отчего Рене со всей силы зажмурилась. — Но мы с тобой и так оба знаем, что я невежлив. Совсем. Верно?
 
Она отрицательно замотала головой, хотя знала, что никто не увидит.
— Ты, наверно, гадаешь, зачем я приперся. Почему не оставлю в покое. Какого дьявола торчу у тебя под дверью с риском через пять минут загреметь в местный участок, где меня наверняка уже поджидают твои уголовники. — Раздался короткий смех, а потом легкий стук. И прошла целая вечность, прежде чем Рене услышала едва различимый ответ. Почти шепот. — Просто я и сам не знаю.
Рене медленно подняла голову и немигающим взглядом уставилась на бездушную створку, за которой стоял самый запутавшийся в мире человек. Глупо врать. Да, прямо сейчас она все ещё хотела что-то ему сказать; найти с десяток причин, почему он должен быть именно здесь; прокричать, что именно привело его на порог этой квартиры… Однако Рене лишь вздохнула и не проронила ни слова. Увы, но в этот раз Энтони должен справиться сам. И, возможно, тогда он когда-нибудь найдет объяснение. Да, вероятно, не здесь и не с ней, но точно без чьей-либо помощи, иначе это будет бессмысленно. Такие знания обесцениваются почти мгновенно. Ей ли не знать. Но все же Рене мечтала хоть чем-то помочь. А потому поднялась на ноги, подошла к пошарпанной двери, прижалась к ней всем своим телом и вдруг ощутила тем самым невероятным обоюдным чутьем тепло чужой ладони. И захотелось кричать, заорать во все легкие, но вместо этого Рене лишь теснее прижалась к тому кусочку колючего дерева, что казался ей горячее всего.
— На самом деле, — прошелестело с той стороны, — мне всего-то нужно было сказать, что ты можешь вернуться к работе. Когда будешь готова, конечно. Но ты не отвечаешь на звонки, и Морен уже трижды сожгла мое чучело. Так что я окончательно обнаглел и приехал. Она волнуется, знаешь, и…
«Я волнуюсь», — повисло в воздухе, но так и не прозвучало.
Рене с замиранием сердца ждала долго… очень, прежде чем вновь разочарованно сползла на пол. Бессмысленно. Тони скорее придушит себя, чем признает ошибки. Господи! Но так ведь нельзя. Пусть миллионы людей с пеной у рта утверждают, что дела громче слов. Что приход Энтони якобы говорит сам за себя. Увы, Рене знала, что здесь все иначе. В их истории самым сложным поступком будет сказать! Открыть рот и произнести два чертовых слова: «Прости меня». Она покачала головой. Что же, следовало принять простой факт — это действительно случится не с ней. Не с ней Энтони обретет уверенность, не с ней прогонит демонов, не с ней почувствует что-то настолько прекрасное, чтобы признания сами слетали с пересохших губ. А жаль… И от этого сожаления становилось так больно.
Покачав головой, Рене прислонилась затылком к стене и вдруг увидела сложенный пополам листок. Тот торчал из щели между полом и дверью, и, не задумываясь, она протянула руку, чтобы его забрать. Но как только плотный лист оказался зажат в ледяных пальцах, из коридора донесся шорох. В следующий миг торопливый голос Энтони зазвучал так близко, словно он опустился на корточки прямо напротив съежившейся Рене.
— Экзамены назначены на начало мая. Тест и практические задания. — Тони ненадолго замолчал, пока она в отчаянии кусала собственный палец и не отрывала взгляд от сложенного послания, не решаясь его развернуть. Однако затем, словно почувствовав ее страх и любопытство, Ланг едва слышно договорил: — Это просто бумага… какая-то распечатка. Первое, что подвернулось под руку, и в чем нет совершенно никакого прока. Просто… я искал повод побыть еще немного невежливым и узнать, что ты меня слышишь. Прости за это. И спокойной ночи, Рене. Мирных снов.
 
А дальше послышались быстрые шаги, звук легко перепрыгнутой предпоследней скрипучей ступеньки и аккуратный хлопок двери. Каких-то десять секунд, и в мире Рене вновь наступили тишина да покой. Только вот теперь среди них было удивительно неуютно, отчего захотелось передернуть плечами, а потом торопливо включить яркий свет. Но Рене не пошевелилась. Она снова посмотрела на зажатую в руке бумагу и медленно её развернула. Взгляд упал на контрастно черневшие между пунктами списка заметки, и Рене на секунду прикрыла глаза, прежде чем с жадностью вновь уставилась на хаотический почерк. В ночном полумраке оказалось почти невозможно разобрать нагромождение косых прямых линий и загогулин, но это было неважно. Не сейчас и не здесь. Она просто смотрела на эти следы какой-то другой жизни и… Прощалась? Да, наверное. До мая оставалось совсем чуть-чуть…