И солнце взойдет (СИ)
— Ваш случай, увы, не вписывается в стандартные протоколы, так что нам приходится… — Филдс взмахнул сушеной рукой в поисках ораторского вдохновения. — Нам приходится импровизировать.
Повисла тишина, во время которой директор с фальшивым участием смотрел на растерянную девушку, а она пыталась найти в его словах подвох. Тот ощущался почти физически.
— На вас положила глаз больница общего профиля в Монреале, — ровно произнес Филдс, а сам едва не вспарывал взглядом лицо замершей жертвы. Казалось, он считывал малейшие нюансы удивления и недоумения в широко распахнутых глазах. — Им нужен старший резидент…
— Но я перехожу лишь на пятый год обучения, а эту должность занимают исключительно выпускники, — торопливо перебила Рене, испуганная тем, что могла произойти досадная ошибка. Но осеклась, когда Филдс договорил:
— Вас ждут в отделении общей хирургии. А там, как известно, учатся на год меньше, чем в неврологии.
— Что… простите? — попробовала было выговорить ошарашенная Рене. Это точно ошибка! Программа где-то определенно дала сбой! Однако директор продолжил, и тон его стал холоднее.
— На вашей кандидатуре настаивали, несмотря на иной профиль специализации. И, боюсь, у вас нет вариантов.
Рене сглотнула, а затем в упор посмотрела в мутную синеву глаз. Во мраке и красноватом оттенке комнаты те казались грязной, неприятной мутью.
— В стране перевелись нейрохирургические центры? Закончились специалисты? — тихо спросила она и облизнула сухие губы, одурев с собственной наглости. Никогда! Никогда в жизни Рене не позволяла себе такого тона, но сейчас не могла иначе. Она, черт побери, шла к своей мечте с четырнадцати лет! — Я не понимаю. На каком основании меняется профиль? Даже неотложная помощь ближе к моей специализации, чем чьи-то аппендиксы или грыжи.
— Soyez prudent avec vos mots, mademoiselle Palpatine [11], — процедил Филдс, а затем снова перешел на английский. — Чтобы не пожалеть.
Рене вздрогнула и сжалась в огромном кресле. Она была не готова к таким новостям. Совершенно. Абсолютно. Даже предположить не могла, что все встанет с ног на голову за каких-то пятнадцать минут.
— У меня слишком мало опыта в общей хирургии, и уж тем более для старшего резидента, — наконец спокойно проговорила Рене. — Это ответственность, к которой…
— К которой вы не готовы? Если знаете, когда будете, то сообщите, — с насмешкой закончил за нее Филдс. И снова эта отвратительная тишина с тяжелым запахом сандала и воска. Наконец, Рене взяла себя в руки.
— Мистер Филдс, вы же понимаете, что вся моя практика проходила совершенно в иной области.
Директор зашуршал бумагами, поправил очки и принялся зачитывать.
— Шестьдесят часов на четвертом курсе в отделении неотложной помощи, из которых вы оперировали суммарно двадцать семь. Три ротации во время резидентуры с отделением травматологии, что больше, чем у любого из ваших коллег. — Филдс остановился и стянул очки. — Мисс Роше, обозначу ситуацию более ясно. На данный момент мест нет. Все вакансии заняты еще в апреле, и чудо, что нашлась хотя бы одна. Потому путей у вас немного: принять предложение или ждать до марта. Но сразу предупреждаю — вы теряете непрерывную практику, а значит, два года учебы — врачам без лицензии выходить к операционному столу после такого перерыва попросту запрещено. Так что, если вас и возьмут, то только резидентом второго года.
— Это все равно, что начать все заново. В обоих случаях, — прошептала Рене.
— Да. Только если в первом варианте вы получите лицензию уже в июне, то выбрав другой… — Филдс развел руками. — Года через четыре.
— Но я уже отучилась столько же. Мне оставалось немного!
— Именно поэтому я взял на себя обязанность предложить вам сменить аффилированный университет и специальность. — Неожиданно Филдс прервался, потер глаза и как-то совсем уж устало вздохнул. — Мисс Роше… Рене. Поверьте моему опыту — вы попадете к лучшему из специалистов. Он в стране всего несколько лет, но уже стал легендой среди ургентной хирургии. Да, я понимаю, это обидно и горько заниматься не тем, к чему тянуло с самого начала. Но потом вы сможете пройти ускоренную программу по нейрохирургии, посетить какие угодно курсы… Mon Dieu, сделать абсолютно все, но с лицензией на руках. С билетом в мир самостоятельной медицины. Возможно, я позволяю себе лишнее, но вы выпускница моего университета. И я, моя гордость… Что там, весь Квебек не хотел бы терять такие руки, как у вас.
— И все же, вы их отдаете. — Рене упрямо казалось, что разговор происходит сейчас не с ней. Что это не она сидит на краешке ужасного кресла, подбирает английские слова и медленно осознает — все катится к черту.
— Нет. Я отдаю их Канаде, — негромко откликнулся Филдс, а затем протянул небольшой файл с документами. — Вот ваш договор. У вас есть буквально пара дней, чтобы с ним ознакомиться и принять решение.
Рене молчала и не шевелилась, не сводя взгляда с глянцево блестевшего пластика. Казалось, в папке крылся тот самый пресловутый пограничный шлагбаум; эдакая колючая проволока, за которой минное поле и десяток собак. Однако Рене протянула руку и коснулась гладкого файла.
— Я шла к своей мечте десять лет, — тихо произнесла Рене, не забирая, но и не отпуская чертовы документы. — Десять лет, которые, если я соглашусь, окажутся бесполезными.
— В медицине не бывает ничего бесполезного, — откликнулся Филдс, и впервые за все это время: за два интервью и бог его знает сколько часов, Рене видела в его глазах неподдельное сочувствие. — Как нет ничего лишнего, ненужного или неважного. Медицина — это тысяча мелочей, которые бог его ведает, когда пригодятся. Но в тот единственный нужный момент вы поблагодарите, что знали всё это. Вам двадцать три, вы непозволительно молоды, но зато впереди целая жизнь, чтобы выучить все на свете.
Рене крепче ухватилась за документы и прикрыла глаза. Пусть она ошибалась, пусть ее совершенно не развитое чутье кричало одуматься и подождать, но руки сами потянули на себя файл. Решение почти принято, а у Рене Роше не было ни одной причины не верить доктору Филдсу. Осталась пустая формальность и три подписи, которые навсегда изменят всю ее жизнь. Растопчут некогда важные цели, предадут идеалы и свергнут прошлых идолов. Рене падала с самой вершины без шанса ухватиться хотя бы за малейший выступ. И словно дно знаменитого водопада Монморанси, ее наотмашь встречали совершенно иная программа, чужой город и незнакомый наставник. Господи, будет чудом, если она не расшибется.
«Vissi d'arte…» [12]
Рене положила на колени бумаги и бросила взгляд на первый из листов. Что же… Согласно пригласительному письму, заведующий отделением общей хирургии Энтони Ланг оказывал поистине фантастическую честь, принимая под крыло выпавшего из гнезда кукушонка Рене Роше, и был готов наделить великой мудростью под чутким руководством главного врача больницы общего профиля в Монреале — Лиллиан Энгтон. Шумно втянув сандаловый воздух, Рене прикрыла глаза. Вот оно как. Спасательный круг для тонущего водолаза. Похоже, ей действительно следовало быть благодарной.
Как только за спиной захлопнулась тяжелая дверь, Рене ощутила завибрировавший в кармане телефон. Вдохнув поглубже наполненный осенней свежестью воздух в безотчетном стремлении как можно скорее избавиться от душного дурмана красной комнаты, она достала настойчиво дрожащий аппарат и машинально нажала кнопку ответа.
— Bonjour?
— Bonjour, ma petite cerise … [13]
Голос Максимильена Роше принес с собой ветер с французских гор и плеск женевского озера. Ну а Рене поняла, что безумно соскучилась.
Глава 4
Максимильен Роше звонил не так часто, как ему, наверное, хотелось бы. С его перегруженным расписанием и непредсказуемостью работы самой Рене всегда находились дела более срочные, первостепенные. Однако он первым поздравлял с праздниками, обязательно связывался в выходные, но… но на этом, пожалуй, все. Да, их отношения давно перешли на тот этап, когда, закончив разговор месяц назад, они могли легко продолжить его в следующий раз. Но все равно, Рене хотелось бы слышать знакомый голос почаще. Они никогда не боялись показаться друг другу навязчивыми, для них не стояло проблемы часовых поясов. Единственной причиной — ни разу неозвученной, но отнюдь не тайной — было засевшее внутри господина Роше и за давностью лет почти неискоренимое горькое чувство вины. За неудачное родительство сына, за собственную вечную занятость и за Рене, что сбежала из его дома в четырнадцать лет. И как бы она ни убеждала в обратном любимого дедушку, сколько бы раз ни пыталась вернуться, но однажды совершенная ошибка навсегда изменила те отношения, в которых когда-то была безграничная нежность их странной семьи.