И солнце взойдет (СИ)
— Это всего лишь глупое имя. Оно ничего не меняет! И ничего не значит…
— Оно значит честность перед собой и другими, — отрезала Рене. — Ты ведь поэтому меня ненавидел, да? А вовсе не из-за того, что какая-то недоучка свалилась тебе на голову. Просто я стала напоминанием твоей упрямой обиды на профессора!
— Нет.
— Опять врешь!
— Хорошо, — не выдержал Энтони. — Да, ты стала напоминанием! Только не обиды, а факта, что Хэмилтон трусливое дерьмо. Ведь гораздо проще вычеркнуть из жизни одну сломанную игрушку и заменить ее новой, чем постоянно смотреть на результат своих ошибок! Не спорю, я виноват, что срывался на тебе. Но твое слепое обожание этого человека бесит. Ты возносишь его так высоко, хотя даже не знаешь, что произошло!
Он замолчал, в бешенстве пнув торчавший из-под очередной елки муляж подарка, а Рене отступила и покачала головой. Боже! Это так смешно и одновременно жестоко по отношению к ним обоим, но Энтони не понимал, насколько ошибался. Да и с чего бы? Кажется, он настолько захлебнулся собственной желчью, что уже не откачать. Рене медленно выдохнула и обняла себя за плечи. Ее снова била зябкая дрожь.
— Я знаю, — сказала она, и Энтони порывисто оглянулся. Он настороженно посмотрел ей в глаза, а потом попробовал шагнуть вперед, но Рене немедленно отступила. — Я знаю, что произошло, и мне жаль. Наверное, это забавно, быть может, каплю наивно, но я так много всего хотела рассказать Колину Энгтану, стольким с ним поделиться. Мечтала найти его, объяснить и попытаться понять самой. Только вот я с ним, увы, незнакома.
— Рене…
Она отрицательно покачала головой на промелькнувшую в голосе Энтони осторожную просьбу. Хватит.
— Прости, но с Энтони Лангом мне говорить не о чем.
Рене потерла лицо и резко застегнула куртку, прищемив себе кожу на подбородке. Черт. Этот год заканчивался удивительно плохо, и даже со своим всегда неизменным оптимизмом, она не находила ни одной причины для радости. Была только усталость, чей яд расползался по телу и раковой клеткой пожирал организм изнутри. Так что вместо Рене в любимый Квебек возвращалась пустая, вялая оболочка. Такая же никчемная, как и поезд, что то и дело уныло покачивался на железнодорожных перекрестках, пока его двухэтажные вагоны старательно тащились по серым предместьям Квебек-сити. Наконец, за темным запотевшим окном замелькали знакомые яркие домики, полоски гирлянд и лента фонарей автострады, что вновь шла вдоль путей. Где-то там, наверное, сейчас ехал Энтони. А может, он уже давно расположился в гостинице, если сумел найти таковую в самом рождественском месте Канады. Рене понятия не имела. Да, в общем, и не хотела знать. Сбежав после совершенно постыдного разговора, она до самого отъезда пряталась в отделении Роузи. Там не было болтливых пациентов, любопытных взглядов или раздражающих шепотков за спиной, только тишина и уютное сопение.
Поезд тряхнуло в последний раз, и он наконец-то замер. На улице давно стемнело, а потому, когда Рене выбралась из вагона, то невольно зажмурилась от ярких огней украшенной к празднику платформы. Отовсюду слышались радостные голоса, кто-то смеялся, а в спину уже толкали новые пассажиры, которые стремились поскорее оказаться на свежем воздухе. Рене потуже замотала на шее колючий шарф, сунула руки в карманы и уверенно зашагала в сторону кирпичного здания вокзала. Она как раз разглядывала шпили его полукруглых башенок, когда кто-то схватил ее под локоть и уверенно засеменил рядом.
— Поговаривают, в этом году наш рождественский рынок на площади особенно хорош. — Нос Энн был очаровательного розового цвета. — Ледяные скульптуры с подсветкой, горячий глинтвейн. Страждущих посмотреть на настоящее Рождество, конечно, приехало слишком много, но нам будет, чем заняться даже в толкучке. Уверена, Монреаль и вполовину не так хорош. Видела тут по новостям вашу главную елку — космический ужас!
— Привет. — Рене улыбнулась подруге. — Я думала, ты на работе.
Энн знакомо фыркнула и бросила укоризненный взгляд на попытавшегося влезть в разговор слегка пьяного юношу. Тот состроил обиженную гримасу, но спорить с лучшей операционной сестрой рисковали немногие.
— Поменялась сменами ради тебя. Так что сегодня гуляем! — Энн наконец повернулась и тут же резко остановилась. Невольный вздох вырвался облачком легкого пара, а Рене отвела взгляд. — Святой Иоанн… Дьявол! Во имя доктора Стрэнджа! Что они с тобой сделали?
Подруга подняла руку, чтобы коснуться шрама, но тактично одернула себя и покачала головой. Значит, все и правда дерьмово. Рене стиснула зубы и передернула плечами. Хорошо еще, губы успели зажить, а то своим жутким видом распугала бы всех туристов с улочки Petit Champlain.
— Рене, у тебя все в порядке? — Энн осторожно переплела их пальцы и несильно сжала, но потом вдруг оглянулась. — А… Где твои вещи?
— Прости, я в этот раз без подарков. — Улыбка наверняка вышла не самой счастливой, но на большее после трех бессонных ночей и перевернувших всю жизнь разговоров она была уже неспособна. — И давай, наверное, без прогулок. Кажется, я заболела.
— Разумеется, Вишенка, — немного встревоженно пробормотала Энн, и они молча направились к автобусной остановке.
Рене честно старалась хотя бы на время выкинуть из головы личные неурядицы и весь вечер отчаянно искала тему для разговоров с подругой. Они болтали о чем-то совершенно пространном, вроде теории разведения оленей для Санты или уместности клюквы на крыше имбирного домика. Но лежа ночью в кровати, Рене прислушивалась к доносившимся с улицы крикам развеселой толпы и бесконечно прокручивала в голове фразу Фюрста. Он сказал ее с грустным смешком, когда заглянул в отделение к неонатологам и бросил на двух подруг быстрый взгляд. Алан, конечно, был уже в курсе всего маскарада.
— Ты придаешь этому слишком большое значение, — негромко произнес он, пока наливал чашку несладкого чая. — Не спорю, ты чувствуешь себя обманутой, преданной. Но о некоторых вещах не отчитываются даже пред исповедником. Согласись, три месяца — малый срок для такого доверия.
— А вы ведь тоже знали, кто он такой, — вдруг усмехнулась Рене. — Даже чуть не проболтались однажды.
— Знал, — не стал отпираться доктор Фюрст.
— Так вот, я бы тоже хотела знать, что за цветок мне достался, прежде чем исколоть шипами все руки, — немного жестче, чем следовало, сказала Рене, а потом услышала вздох.
— А смысл? Что значит имя, Рене? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет.
В тишине спальни она опять хмыкнула. Что за неуёмная страсть к Шекспиру? Роза… Скорее уж кактус. Из тех сортов, что вырастают выше домов и чьи колючки похожи на ветви. Рене перевернулась набок и закрыла глаза. Спать хотелось неимоверно, но сон не шел. А ближе к полуночи у неё поднялась температура.
Глава 33
Сборы на слушания по делу Рэмтони Трембле вышли тревожными и молчаливыми. То количество жаропонижающего, которое Энн умудрилась тайком расфасовать по карманам витавшей в грозовых облаках подруги, пожалуй, могло составить конкуренцию небольшой аптечной стойке где-нибудь в супермаркетах Costco. Рене готовили едва ли не к ядерной войне, хотя лучше бы к проживанию на Арктическом архипелаге. По крайней мере, ей очень хотелось оказаться именно там — как можно дальше от праздничного Квебека, церковных хоралов и карамельного аромата выпечки.
На самом деле, она совершенно не понимала, что чувствует. Злость? Обиду? Смирение? Полное и беспросветное отчаяние? Или же жалость, сочувствие и неуемное желание простить? Вылитой на голову правды оказалось так много, что Рене попросту не сумела с ней справиться. Она слишком устала, плохо спала в последние дни, но даже витая в лихорадочных галлюцинациях, упрямо пыталась найти хоть один выход и понять, как теперь быть. Потому что бросить все и уйти стало поздно в тот самый вечер, когда ей позвонил совершенно невменяемый Тони. Не поцеловал, не унес на руках в машину и не попытался остановить после ссоры у кабинета Энгтан, нет. А в момент, который стал признанием слабости и криком о помощи, потому что, кажется, у доктора Рена больше никого не было. Как не было и у Энгтана, если верить разобранному едва ли не на молекулы ДНК короткому разговору. А потому влюбленное сердце очень хотело найти оправдания или услышать самые невероятные извинения. Господи, она считала, что заслужила!