И солнце взойдет (СИ)

— Идем.
Протянутая ладонь показалась слишком огромной, стоило Рене вложить в нее свои пальцы. И было немного забавно, что за удивительной точностью на операциях, она никогда не замечала, насколько это могло помешать. А ведь у Тони наверняка ушли целые годы, чтобы научиться владеть своим телом, раз из противника то стало союзником. Он был гибок, удивительно цепок, словно циркач. И держа его за руку в лифте, Рене вдруг подумала — чья же это заслуга? Кто смог обучить гения? Нигде, ни в одном документе, она еще не встречала фамилии учителя Энтони. Обычно люди хвалятся подобными учениками, а здесь — тишина. Так странно.
Большой холл они миновали, по-прежнему держась за руки. Вернее, Энтони уверенно вел за собой, а Рене от усталости спотыкалась даже о ровные плиты пола. После горячего душа и эмоциональных качелей навалилась сонливость, и приходилось едва ли не заставлять волочиться упрямые ноги. Те отчаянно не желали куда-либо тащиться. Но когда под подошвой ботинок захрустел снег, Рене подняла голову от белого полотна и огляделась. Посреди ночи на парковке, конечно же, было безлюдно. Лишь пара машин около входа, еще несколько под единственным фонарем и нечто знакомое немного дальше. Чуть прищурившись, Рене всмотрелась в расплывавшуюся темноту и ощутила, как внутри что-то заныло.
«Thunder, feel the thunder…»— эхом всплыло в голове, и она остановилась. Невозможно! Это было попросту нереально. Неужели тот самый черный уродец? Он здесь. Вместе с хозяином. В этой самой больнице! Рене оглянулась в нелепой надежде, что вдруг прямо сейчас появится тот самый чужак. Но парковка оказалась пуста. Может, она все же ошиблась? Рене снова посмотрела вперед. Туда, где в темноте еще больше чернела машина. Но нет. Стоявший позади всех, огромный, уже только на первый взгляд дикий автомобиль был отлично знаком. О, Рене его не забудет, даже если ей окончательно отшибет память. И не только по причине эффектного появления, но из-за тех бед, что он привез с собой. Она нервно сглотнула и опять оглянулась назад, на ярко горевший вход монреальской больницы. Зачем? Кто бы знал…
— Рене? — окликнул ее Энтони. — Все хорошо?
Хорошо? Ох, если бы она знала. Рене одновременно хотела и боялась увидеть того страшного человека. Но тут раздался перезвон ключей и новый вопрос.
— Рене?
Тони успел уйти немного вперед и теперь терпеливо ждал, когда она догонит. И Рене повернулась…
Пожалуй, отчаяние — отличное слово. Именно оно смогло коротко описать, что ощутила в своей душе Рене, когда увидела Энтони. А он стоял у открытой двери и, удивленный заминкой, смотрел в ее сторону, пока она пыталась осознать теперь уже очевидный факт. Боже!
— Рене, ты идешь? — внезапно проговорил до боли знакомым голосом тот самый незнакомец из осени.
Картинки перед глазами замелькали со скоростью проматываемой фотопленки. Вот Квебек и лежавшее на полу тело, а вот Монреаль, отбитые пальцы и волшебные поцелуи. Но как? Как?! Как это возможно? Рене попробовала зажмуриться, но не помогло. Ничего никуда не исчезло. Ни Тони, ни снег, ни открытая дверь черной, безумной машины со светящимся значком королевской кобры. Вот она и нашла невольного убийцу Чарльза Хэмилтона. Ну что, счастлива, дорогая?
  
Глава 32
 
За мутным, запотевшим окном проносились пятна деревьев, размытые городки и акварельные кляксы редких машин. Близилось Рождество, так что в вагоне было чертовски людно. Влажное дыхание пассажиров скапливалось конденсатом на холодном стекле. Оно собиралось маленькими каплями, что то и дело стекали вниз, образуя на герметичной резине рамы внушительную лужу. Рене отвернулась. Поезд ритмично покачивало на стыках рельсов и чуть трясло, когда под колеса попадались расшатанные стрелки. Бездумно следить за бесцветным пейзажем оказалось настолько же тошно, как разглядывать сидевшего напротив мужчину, расположившегося справа ребенка или женщину в забавной шапке. В их глазах, да и просто повсюду царило радостное оживление. Конечно, ведь завтра Сочельник! Но только вот Рене впервые не могла найти в себе сил улыбнуться доносившейся откуда-то сзади забавной истории. Над той хохотал почти весь вагон, а она… А она никак не могла оставить позади Монреаль, парковку и странное ощущение холода.
 
Рене зябко поежилась и поплотнее застегнула зимнюю куртку. Наверное, во всем была виновата усталость. Она скопилась грязным сугробом и теперь таяла от вынужденного трехчасового безделья, пока поезд мчался в предрождественскую столицу Квебека. Конечно, если не спать несколько суток, то будет не только холодно, но и удивительно паскудно. Снова повернув голову к окну, Рене уставилась на мелькавшие за ним невнятные белые пятна. Она боялась закрыть глаза, хотя под ровный стук нестерпимо укачивало и клонило в сон. Все же, не выдержав, Рене на секунду сдалась, но мозгу хватило и этого…
Снег падал медленно. В чем-то даже красиво. Он ложился белыми толстыми хлопьями на тело спящей машины, пока Рене судорожно ловила осколки неумолимо разваливавшегося мира. Рука еще помнила тепло чужой ладони, еще были влажными от поцелуев губы, а сердце восторженно пело, ни о чем не догадываясь. Что же, падать оказалось удивительно больно. Слишком высок стал полет, и слишком крут был обрыв. Выросшие за три месяца крылья треснули и обломились, не выдержав. Такую ношу не унести.
— Рене, поехали. Уже поздно.
Голос Энтони отозвался в груди радостным перезвоном, который в следующий миг рассыпался потухшими искрами. Будто бенгальский огонь — ярко, красочно, но в конце лишь обгоревший остов. Именно так ощущала себя Рене, когда смогла разлепить деревянные губы и негромко проговорить:
— Как тебе осень в Квебеке?
Она сама не знала, зачем спросила. Чтобы Ланг понял? Или чтобы окончательно убедить себя? Но Тони лишь непонимающе нахмурился.
— Что? Садись. По дороге поговорим.
Но Рене не шелохнулась. Зато до боли стиснула кулаки и вздернула голову, опасаясь, что Энтони увидит дрожавшие губы.
— Этот август в Квебеке выдался удивительно солнечным. — На последнем слове голос все же дрогнул, а потому дальше она зашептала. — Впрочем, тебе и так это известно. Верно? Ты же был там в один из дней.
— О чем ты? — Теперь уже раздраженный Энтони хлопнул дверцей машины и бросил взгляд на светившуюся в темноте больницу. Наверняка он решил, что Рене бредит или окончательно свихнулась от безумного графика. Однако стоило ему шагнуть вперед, как она отступила. — Да что происходит?
В нем клокотала досада на неуместные сейчас игры в шарады, и все же Энтони терпеливо ждал ответа. Только вот, когда по заснеженной парковке разнесся тоненький голосок, он покачал головой и улыбнулся так горько, что Рене захотелось себя придушить.
— Thunder. Feel the thunder, — пропела она и прикрыла глаза. — Помнишь?
Тишина длилась недолго. Послышался звон убранных в карман ключей, а потом выдох:
— Да.
Значит, он знал. И не просто слышал, кто такая Рене Роше, а видел лично в тот злополучный день. Последний осколок надежды обознаться вонзился в недоуменно дрогнувшее сердце. Оно пока не понимало, но совсем скоро ему предстояло потонуть под лавиной отчаяния, которая уже затопила разум.
— Как долго ты думал меня обманывать? Сколько времени отвел мне, прежде чем добить?
— Я не собирался делать тебе больно…
— Нет? — перебила она и рассмеялась. — Нет… конечно же, нет. Ты просто сам одна сплошная боль.
 
— Рене, послушай, — начал Тони и взлохматил волосы, отчего на плечи посыпался снег. — Ты меня не узнала. Ни когда стояла со своим дурацким цветком, ни на следующий день. И я подумал, что говорить не было смысла. А потом стало поздно и не нашлось повода.
— Неужели? — Рене стиснула рукава куртки. — Три месяца. Три месяца, Тони, я выживала в твоей ненависти, дорожила внезапной дружбой и пыталась поверить в удивительное счастье. И за все это время не нашлось и минутки, чтобы поговорить? Просто сказать: «Я видел, как ты оперируешь. Мне не понравилось»? Но нет. Вместо этого ты сознательно унижал меня, зная, что я ничего не смогу тебе доказать. Почему?