Блаженная (СИ)

— Да… Я зациклилась на этих раскладах. А опасность исходила с другой стороны.
— Я тебе всегда говорил, что думать головой полезнее, чем раскладывать Таро. А уж если ты начнешь слушать меня…
— Обязательно. Но в другой раз. А сейчас я должна пробраться в мезонин.
— Опасная и противозаконная авантюра.
— Даже сли я не обнаружу там Каргопольского, то может быть мне удасться найти хотя бы намек на то, из-за чего погибла Лика.
— Ты сама-то понимаешь, насколько слаба твоя теория?
— Нет, не понимаю, объясни-ка мне, умник.
— Начнем с того, что строится она на незапертой балконной двери.
— Пф! Даже я запираю балконную дверь перед отъездом. А Каргопольский — педант, каких мало. И одержим манией охраны своей берлоги. Ты же слышал, что сказала Анна Сергеевна?
— Этого маловато для обвинения в убийстве.
— Для обвинения — маловато, а для подозрения достаточно.
— Хорошо. Допустим, ты права. Каргопольский обеспечил себе алиби, убрал свидетеля и затаился где-то поблизости в ожидании подходящего момента. Но ты понимаешь, голова садовая, как ты рискуешь? Ну заберешься ты в мезонин… А там Каргопольский! Если он справился с Ликой, то и с тобой справится.
— Нет его в мезонине. Он не дурак.
— Ну а вдруг?
— Я подготовлюсь.
— Возьмешь с собой столовый нож?
— Почему бы и нет? В случае чего и маникюрные ножницы сгодятся. Но я уверена, что Каргопольский прячется не в мезонине. И искать я буду не его, а улики.
— Дура. Ты просто самонадеянная дура.
— Возможно. Но меня просто распирает от желания проверить мою гипотезу. Я уверена, должно быть какое-нибудь тайное убежище, место, где он прячется. Возможно, в мезонине я найду подсказку.
— Для поиска подсказки есть менее опасное место. Там лежит такая розовая папочка…
— О! Спасибо, что напомнил. Чертежи… Надо их посмотреть!
— Вот умница! Иди домой и займись чертежами. Целее будешь.
— Отличная мысль. Тайное убежище Каргопольского наверняка где-нибудь в подвалах. Слишком уж темная вокруг них история.
Стоп… как я здесь оказалась?
Ответа не было. Этот хитрый умник всегда сматывается, когда он нужен.
А я стояла на берегу пруда, на том самом месте… Меня охватило очень странное чувство, будто это место давно меня ждет.
Стрекот кузнечиков, ветерок, играющий с гладью воды, дрожащие листья ивы, склоненной над водой — все словно говорило: “Тебя-то нам и надо.”
Что-то должно случиться. Прямо сейчас.
Я тихонько опустилась на примятую траву. На то самое место, где лежала Лика. Посидела немного. Легла лицом вниз. Мне не было страшно. Мне было никак. Тина Блаженная вдруг словно исчезла, осталось сущность за пределом имени, мыслей, слов. Та часть меня, что не исчезнет, даже если я сейчас умру. И поэтому она не знает страха.
Я опустила руку в воду — теплую на поверхности, прохладную в глубине. Солнечные искры плясали на воде, мне казалось, я купаю руку в расплавленном золоте. Прямо передо мной колыхался на воде цветок кувшинки — белоснежный, чуть подсвеченный розовым. В его чашечку, в самое сердечко вдруг опустилась маленькая голубая бабочка.
Та самая… или ее сестра?
Ветер сердито зашуршал прибрежной осокой. Лягушка выпучила на меня глаза.
Не смотри на меня осуждающе, лягушка… И ты, трава, не шурши мне в уши, я без вас знаю, что натворила.
Если бы я могла увидеть в воде, как в зеркале, что здесь произошло вчера… Но я видела здесь только свое лицо. И смотреть на него не хотелось. Я закрыла глаза.
Был ли это короткий сон, или мое воображение сыграло со мной очередную шутку, или золотистая круговерть на воде сработала, как хрустальный шар…
Передо мной возникло Ликино лицо. Такое, каким я его помню. Нежная улыбка, печальный взгляд. Без гнева, без осуждения.
Внутри меня наступила тишина, казалось, я могу услышать Ликины мысли, голос ее души, которая сейчас точно где-то рядом. Услышать не ушами, а каким-то тайным слухом.
“Подскажи, расскажи, дай знак…” — умоляла я.
Но душа разговаривает на своем языке, она не может ничего объяснить словами. Только трава шуршит…
 
Я открыла глаза и в зеленовато-розовой воде увидела свое отражение. Мне было неприятно смотреть себе в глаза. Я пошевелила рукой в воде, чтобы рябь скрыла от меня мое лицо, некрасивое, виноватое.
А когда вода успокоилась, рядом со своим отражением я увидела ее. Молодую женщину с темными длинными волосами, в белом платье. Ту, что явилась мне на сцене и напугала до умопомрачения. Призрак? Я почему-то не чувствовала ее мертвой. Но я не удивилась, не испугалась. Я была готова ко всему. Ее губы шевельнулись, но вместо слов я услышала только шуршание сухой травы.
Осторожно, медленно, чтобы не спугнуть видение, я поднялась и обернулась. Никого не было рядом со мной, но трава вокруг меня зашуршала сильнее и медленно склонилась, словно кто-то провел по ней рукой.
Солнце почти село, розовые разводы на воде угасли, наступили сумерки, но трава вокруг меня чуть светилась, как будто с темнеющего неба на меня направили тусклый софит.
Пятно света немного расползлось и сдвинулось в сторону дорожки. Я поднялась, шагнула следом за ним. Несколько сухих листиков на дорожке приподнялись и снова упали, как будто их потревожил ветерок или подол длинного платья. Я пошла туда, где упали листики, а свет полз впереди меня. Возле кустов боярышника что-то тихонько хрустнуло и зашуршало, будто птица вспорхнула. Я знала — это для меня. Я нырнула в кусты, вышла с другой стороны, а тусклое сияние сопровождало меня. Ночная бабочка — огромный пушистый бражник — впорхнула в круг света и полетела вперед. Я пошла вслед за ней. Легкий ветерок всколыхнул невесомую ветку садовой спаржи, она поманила меня будто зеленое, пушистое крыло.
Знать бы еще, куда меня ведут… В сторону тетра или к Господскому дому, ил к воротам и вон из усадьбы?
И вдруг свет померк. Меня оставили одну. Я всматривалась в темноту, вслушивалась в тишину в ожидании следующей подсказки. Куда идти? Я что-то сделала не так, поэтому меня бросили посреди дороги. Еще немного и я начну плакать и звать маму.
Поднялся ветер. Прямо передо мной куст чубушника склонился до земли, бросив в меня горстью белых цветов. Я инстинктивно заслонилась рукой, зажмурилась. Открыла глаза и… тихо вскрикнула от неожиданности. Передо мной стоял Вадим.
— Тина! Ты здесь?
— Вадим! Я должна… должна вернуться к пруду.
— Зачем?
— Она стояла у меня за плечом, она вела меня! А я потеряла сигнал… мне надо обратно…
Я бросилась было бежать, но он догнал меня, преградил дорогу.
— Кто стоял за плечом?
— Долго объяснять, мне надо обратно к пруду! Она покажет, кто убил Лику! Я должна найти того, кто это сделал!
— Тина, хватит! Этого никто не делал!
Я задохнулась от резкого порыва ветра.
— Что?
— Лику никто не убивал. У нее был сердечный приступ. — сказал Вадим.
— Сердечный… приступ… — я вдруг засмеялась, — Как у бабушки! Приступ…
Я хихикала, как идиотка, и размазывала слезы по щекам. Мне было ужасно стыдно, но я ничего не могла с собой поделать.
Я была уверена, что сейчас Вадим начнет играть в доктора — например, хлопнет меня по щеке — так ведь поступают с истеричками? — или начнет совать мне таблетку. Или применит гипноз, как сегодня с Давидом. А я от этого только сильнее стану хохотать. Но Вадим ничего этого не сделал, он стоял и смотрел на меня.
— Давай-ка ты сядешь. — спокойно предложил он, когда я затихла.
— Я не хочу сидеть, я… ладно, сяду.
Мне вдруг стало холодно, я съежилась на скамейке, подтянула к себе коленки, обхватила их обеими руками.
— Твоя бабушка ни при чем. — сказал Вадим, оставаясь стоять напротив меня. — У Лики был порок сердца.
— Что? Порок? Какой еще порок?
— Серьезный. Понятия не имею, почему ее не оперировали раньше. Ей были опасны эмоциональные перегрузки. И алкоголь ей было нельзя. Буквально ни грамма.