Обнаженная. История Эмманюэль

Артур? Он остается со мной. Это не обсуждается. Это так, и все тут. Я хотела иметь сына, я о нем позабочусь. Хюго перетерпит, он согласен, и четырехлетний Артур молча следует за мной.
— Ты пьяна?
Хюго снова берет мою руку.
— Нет…
— Ты лжешь.
— Нет…
— Береги себя, Сильвия.
Я не отвечаю. Это конец сказки о красавице и поэте. В финале красавица, совсем потеряв разум, хочет улететь на собственных крыльях. Я ухожу.
Вы были полны огня? Прекрасно, теперь сами и сгорите в нем!
Бен — англичанин, он очень талантливый актер с классическим образованием, выпускник престижной Королевской академии драматического искусства. Он играл с Ричардом Бартоном, Джоном Хартом, под руководством Франко Дзеффирелли…
Он живет то в Европе, то в Соединенных Штатах.
Я хотела бы побывать в Штатах. Только бы туда и ездила. Попасть в Голливуд, попытать счастья, жить там с жадностью, с Беном, который мне поможет.
У Бена нет карьерного роста, что не соответствует величине его таланта. Это верно. Его агент доверительно сообщил мне, что, будь Бен повыше сантиметров на десять, его ждала бы такая же блестящая судьба, как Шона Коннери. Все это нервирует Бена, иногда вызывает у него вспышки ярости. Я превращаюсь в бессловесное отражение его настроений. Я — символ несправедливости, нелогичности его профессии. Актриса без школы, осиянная славой лишь по случайному стечению обстоятельств, я становлюсь предметом его возмущения, равно как и мой рост, рекламная шумиха, которая мне еще иногда сопутствует, и моя непроходящая популярность.
У Бена и вправду редкостное сходство с Саша Дистелем. Это замечают все зеваки. В аэропорту, на улице — везде, где мне удается проскользнуть неузнанной и замаскированной, я часто слышу, как ему кричат: «Саша! Саша!»
Бен в ярости: «Посмотри только на этих кретинов! Stop it!»
Вспышка гнева компенсируется показным обаянием. Бен переменчив. После грубых выпадов он может излить на меня женскую мягкость. Его нежность — та же беспомощность, на грани полного изнеможения. Иногда, сожалея о своей вспыльчивости, он плачет. Потом вдруг вскакивает и без причины обрушивает на меня град упреков:
— Да послушай ты! Ты же играть не умеешь! Не можешь ходить и говорить одновременно! Ничего не понимаешь, ничего не делаешь! Ты не актриса, а только красивая дылда, которой улыбнулась удача! Всего-то навсего — аппетитная попка плюс везучесть!
Я отвожу глаза. Жестоко испытывать ненавистью того, кто ждет любви. Я была бы так рада, если бы этот прекрасный актер сказал мне, что у меня хоть небольшой талант. Но он не может. Ведь талант есть у него одного, это его прерогатива, его способ жить.
Иногда я пла́чу, обиженная до глубины души, в самом беззащитном месте которой вдруг прорывается родничок. Потом собираюсь с силами, ругаюсь — от этого становится легче. Я отвечаю:
— Видишь, я могу ходить и говорить! Смотри! Вот я иду к тебе и при этом говорю. Ты карлик! Неудачник! Закомплексованный! Совсем крошечный! Уж таким тебя природа сделала!
Мы ругаемся, плачем, бьем сценические предметы. Мы играем трагедию. Нет ничего правдивее нашей взаимной ненависти. Я не люблю себя, он не любит себя, мы не любим друг друга. Ненависть к самому себе, перенесенная на ближнего.
Иногда Бен неожиданно замирает, словно после команды «Стоп!». Он берет меня за талию, привлекает к себе и говорит, что я очень красивая. Обнимает, ласкает и выкрикивает: «Прости, прекрасная моя! Прости!» Великолепное представление, дипломированное Королевской академией драматического искусства. Если моя злость не проходит, мы делаем то, что получается у нас лучше всего, — необузданно занимаемся любовью, долго, пока я, измученная, не погашу свет.
Утром Бен — сама обходительность, он опять просит прощения и великодушно, со знанием дела стряпает классический английский breakfast: тут все — аромат, внешний вид, питательность — сплошное наслаждение.
 
Лучшее в Бене? Его bed and breakfast! Яйца взболтать, добавив немного сметаны, baked beans по-хэрродски приправить томатным соусом изысканного кровавого цвета, хлеб для гренок лучший во всем Лондоне, а подающий все это Бен — почти голый.
Худшее? Все остальное.
Бен любит праздник и его обязательное горючее.
— Как это ты ухитряешься быть свеженьким всю ночь, потом целый день пить без остановки, а потом не просыхая, еще несколько дней подряд?
Бен урчит от смеха.
Я продолжаю свое пьянство, стараясь быть с Беном на равных. Но дело, оказывается, в белом порошке цвета невинности, он-то и есть экстракт постоянного возбуждения. Я внимательно посматриваю на этих нюхателей и на их порошок.
— Это кок. Хочешь попробовать?
Что, правда — наркотики? Если бы это было опасно, разве их предлагали бы так, в открытую, как ни в чем не бывало? Стало бы сразу заметно: люди выглядели бы больными, их бы лечили, они не могли бы работать, жить — такого ведь не скроешь.
Нет, кокаин скорей уж противоположность наркотику, это супервитамин, модное вещество, неопасное, но дорогостоящее, возбудитель похлеще алкоголя. Именно такое горючее и нужно, чтобы поспевать за стремительным ходом жизни.
Я пробую. Ночью в парижском ночном клубе, среди раскатов смеха, под гигантским стеклянным шаром, с головокружением от кайфа, поцелуями в потемках, в потоках слов, звуков, спиртного, над дымчатым стеклом низкого столика я приобщаюсь к обряду кокаинистов.
Из пластиковой упаковки я извлекаю маленький шарик, немного склеенный, будто после стирки. Отщипываю половину сухой кофейной ложечкой, тщательно заворачивая остаток в тот же пластик. Тыльной стороной ложечки разминаю маленький комочек, расплющивая его в толстую пастилку. Порошок плотный, такого тонкого помола, что зернышки неразличимы. Затем разрезаю пастилку своей кредитной картой на продолговатые волоконца, получаются тонкие макаронины, вылитые спагетти, я стараюсь резать как можно ровнее. Сворачиваю листок бумаги, лучше чистый, или беру сухую соломинку. Зажав одну ноздрю указательным пальцем, ввожу свернутый листок или соломинку в другую. Потом вдыхаю изо всей силы — так пьют до дна, — чтобы порошок проник в нос как можно глубже, дошел до сердцевины мозга. Вкус быстро чувствуется в глотке, он горьковатый. Порошок всасывается сразу. Действует мгновенно. Покалывание, как от электрошока, и вот глаза широко раскрываются, я прекраснее всех, гениальная и сияющая, я хочу двигаться, говорить. Мозг пенится, живот втягивается, в первые минуты это что-то соматическое. Меня немного пугает инстинктивная уверенность в том, что в мое тело проникли извне, что кокаин — вещество подозрительное.
Я буду проделывать это каждый день, потом по многу раз в день, на протяжении многих лет. Я превращусь в наркоманку, стану мультизависимой.
Кокаин дает иллюзию, что я уверена в себе, блистательна, держу форму, что я хозяйка своей жизни и жизни других. Я не смогу обходиться без этой иллюзии.
Я припудриваю нос.
Кокаин и алкоголь идут рука об руку. Сила наркотика возбуждает, прогоняет усталость, туман в голове, потерю внутреннего равновесия. Кок вызывает во мне непреодолимое желание пить. Я пью и нюхаю кокаин. Хорошо бывает между взлетом и аварийным падением. Сперва взмыть высоко, а потом — резко вниз, к искусственному маниакально-депрессивному состоянию. Мы с Беном набираем скорость вместе, устраиваем бессмысленный конкурс, как на ярмарке: кто сможет больше выпить, потом больше раз нюхнуть, прежде чем рухнуть обессиленным.