Инакомыслие, иноверие и наказание (СИ)

Да уж, Амир точно знал обо всем. Стоило какому-то «домашнему» поддаться на чары парня, как его тут же переводили к воротам.
И тогда Юрка, дорвавшийся до секса, начал в буквальном смысле заебывать Хриса своими нежностями.
Правда, ему все равно не хватало чего-то другого.
Хрис был ласковым, нежным, даже в порыве страсти он никогда не делал больно, не сжимал с силой бока и бедра, не кусал и не оставлял засосы.
Юрка однажды все-таки сказал, когда они лежали в обнимку после секса, и член Хриса был все еще в нем:
— Ты можешь быть грубее со мной. Правда, я не рассыплюсь. Я хочу острее.
И он почувствовал, что его любовник напрягся. Это напряжение повисло в воздухе и только уплотнилось, когда мужчина ответил:
— Я знаю. Прости, но я не смогу. Я помню, как они поступили со мной, что они делали, и как это было больно. Я не смогу сделать с тобой или с кем-либо нечто подобное, меня не возбуждает, а до смерти пугает любое проявление насилия. Прости.
Юрка накрыл своей ладонью его и прошептал:
— Ничего, я понял.
Они этот вопрос обсудили, пришли к решению оставить все как есть, но неудовлетворение Юрки от того только возросло. Если раньше он еще надеялся на какие-то сдвиги в их интимной жизни, то теперь надежда окончательно угасла, да еще и «домашние» охранники, как назло, не стремились идти на контакт.
Поэтому, когда появился Стас, у Юрки в голове что-то перемкнуло. Он так сильно хотел ему понравиться, что делал все «чересчур» и «слишком», казался фальшивым и лицемерным, но он действительно, черт возьми, просто хотел понравиться!
Стас был практически его идеалом, а его отстраненность и недоступность вызывали еще больше желания, его хотелось покорить, пробить гетеросексуальную оборону и показать, что он, парень, тоже может доставить ему удовольствие.
Он его слишком хорошо понимал. Сам раньше и поверить не мог, что ему когда-либо понравится секс с человеком своего пола, что жесткое, мускулистое тело тоже может возбуждать, да и еще как!
Но Стас казался неприступным. Мало того, он казался по-настоящему жестоким, и в нем все больше и больше просматривались черты, которые были так же присущи и Ивану. Он будто был социопатом, притворяющимся нормальным. Но он не был нормальным. Хрис часто повторял, что в «заповеднике» нет ничего нормального, и те, кто там работал, тоже просто не могли быть адекватными людьми.
Юрка все это понимал, но зачем-то лез к нему, хотя прекрасно осознавал, что играет с огнем.
— …Меня не интересуют сломанные куклы и брошенные котята, — произнес Стас, но Юрка не считал себя куклой или котенком. Он не был сломан и не был брошен, и он, кажется, действительно был самым сильным из всех, кто обитал когда-либо в «заповеднике». Ни одного срыва, ни одной истерики. Он принимал всё с достоинством и бесстрашием и гордился собой, понимая, что может вытерпеть гораздо больше.
А еще Юрка знал, что умен. Он притворялся легкомысленным дурачком, чтобы получить больше, и обычно своего добивался.
Но Стас, кажется, ему не верил, различая фальшивку, как опытный ювелир. Однако все же, судя по его реакции, ему это нравилось.
Юрка был умен, но не слишком, как оказалось.
Когда он узнал, что Амир помешан на Хрисе и только на нем одном, что все остальные мальчики были заточены только для его увеселения, он вдруг понял, насколько был идиотом. Правда так больно ударила его ослепительным лучом в глаза, что он вдруг почувствовал, что готов разреветься.
Еще больше масла в огонь подлила информация, что вскоре это все могут ликвидировать, Хриса забрать, а мальчиков — в утиль.
И, чтобы точно не заплакать, он перевел тему. Все равно ведь не сможет повлиять на Амира, как бы ему этого не хотелось. Но вот повлиять на Стаса…
Он чувствовал, как мужчина рассматривает его, размышляя, нравится ли ему то, что он видит. Юрка прекрасно понимал, что играть роль развратной шлюшки больше нет смысла. Его маска развалилась на куски и осыпалась, но он тут же слепил новую. А потому, когда Стас позвал его, погладил по спине, намекая на продолжение ночи, несмотря на то, что он был готов и даже сам хотел этого, отказал. Нет, даже не отказал, а жалобно попросил не трогать его больше сегодня, проверяя реакцию мужчины.
 
Сломит и трахнет против воли — работать с ним нельзя, а примет его выбор…
— Тогда проваливай в свою комнату. И не появляйся здесь больше, если не хочешь, — буркнул Стас, отворачиваясь к окну.
Это была победа. Маленькая, но победа.
***
События разворачивались так стремительно, что Юрка не успевал на них реагировать. Когда его и Хриса буквально подняли с кровати и повезли к аэропорту, он не мог поверить своему счастью. Еще секунда, и он бы остался там, в «заповеднике», молча ожидая, пока их, игрушек увезенного из дома ребенка, выкинут на помойку, предварительно выпотрошив.
Потому, когда Стас повез их обратно, он почувствовал почти облегчение. Хрис возвращается, значит мальчиков никто не тронет, а он… ну, что ж, если Стас спас его один раз, значит спасет и второй.
Но все повернулось более выгодной стороной. Стас оставил его себе. Как щенка, к которому привязался. Юрка был готов и на это, лишь бы выйти в мир. Он не хотел возвращаться к родителям так же сильно, как и в «заповедник», а вот со Стасом он был бы не против пожить.
Они заехали в супермаркет ранним утром. Немногочисленные посетители пялились на него, одетого кое-как, с длинными всклокоченными светлыми волосами, удивленно озирающегося по сторонам. Он всего неполных три года прожил в изоляции, но все равно не мог сориентироваться, потому хвостом ходил за Стасом, стараясь не потеряться. Шум, пиканье на кассах, грохот тележек, яркий свет и высокие потолки пугали, и Юрка с ужасом представлял, как будет сложно адаптироваться Хрису, но…
— Иди сюда, — позвал Стас, когда Юрка завис у полок со сладостями.
Парень послушно подошел ближе.
— Что на завтрак приготовим? — спросил мужчина, сосредоточенно изучая пачки макарон.
— Карбонару? — слабо улыбнулся Юрка.
Стас скривился.
— Не могу уже есть вашу пасту. Хочу мяса.
— Тогда что мы здесь делаем? Пошли к мясу.
— Надо гарнир, — ответил Стас. — Готовить умеешь?
Юрка только ухмыльнулся и покачал головой. Если что и умел, так и то забыл. Да и ему было девятнадцать, когда его схватили. Тогда в башке были только девки и гульки, какая уж там кухня?
— Ладно, — мужчина нахмурился, а потом кинул в тележку пачку с кукурузной крупой. — Научу.
— А ты умеешь? — Юрка засеменил следом, с интересом рассматривая то, что выбирал Стас.
— Я военный, там хочешь-не хочешь, а готовить приходилось. По очереди что-то изобретали, — он взял пакет сметаны и, проверив срок годности, положил поверх остальных продуктов. — Полевая кухня не располагает к экспериментам. Там все по простому: похлебка, каша, тушеное мясо. Посуды толком нет, сплошные миски да плошки, как в каком-то цугундере. Но был у нас там один… — Стас ухмыльнулся, вспоминая. Юрка даже дыхание затаил, различая в его серых глазах странный блеск то ли злорадства, то ли ностальгии, — Васёк звали. Утонченный такой весь, изысканный молодой петушок. Гурман, мля. Наши ему пытались предъявить за излишнее жеманство, но я как командир сразу под крыло взял. Сапер он был чудесный, руки просто золотые, да и к тому же всех наших любил, как братьев. Одного задиру вынес с поля боя под пулями, как какой-то советский солдат, воспетый в песнях.
Юрка слабо улыбнулся, понимая, что добром эта история не кончится.
— Васёк нам готовил такое, чего, казалось, на полевой кухне никогда не сотворишь, — продолжал тем временем Стас, выбирая запаянную в пакет вырезку, — я от него тогда узнал про существование поленты, ризотто, паэльи, а однажды нам подарили барана, и Васёк приготовил такую шурпу, что я готов был его расцеловать. Но пацаны смотрели на него косо, и… и однажды Васька нашли убитым. Какой-то шакал перерезал ему горло, пока он спал. Я не смог выяснить, кто это, но в тот момент хотел переубивать всех.