В тени Алтополиса (СИ)
Зажатая в кулаке свинчатка, описав круг опустилась на затылок бандита. Тот против ожидания не упал, лишь закачался, издав протяжный стон. И тогда я ударил второй раз, третий. Остановился только, когда тело завалилось на землю. Не рухнуло беспомощным кулем, а странным образом перекувыркнулось на бок. Незнакомец попытался исполнить красивый кульбит, но оказался лежащим на спине. Из-под кустистых бровей показался на удивление трезвый взгляд. Колючий и цепкий, он словно пытался запомнить каждую черточку на моем лице.
- Гаденыш!
И тогда я ударил в четвертый раз. Бандит попытался прикрыться рукой, но не успел. Удар пришелся ровнехонько по центру лба, раскроив кожу и пустив кровь. Пока противник чертыхался, барахтаясь в грязи, я обернулся. Протянул руку девушке и обмер. Эта была не Мари… Да, светлые пряди волос, доходящие до самых плеч. Точеная фигурка и высокая грудь, столь ценимая клиентами мадам Камиллы. Но все же это была не Мари, а очень похожая на нее девушка.
Я замер с протянутой рукой, будучи не в силах понять, что же теперь делать. Соображалка и до того работала плохо, а теперь и вовсе одна мысль колотилась внутри - не Мари… это не Мари. И девушка удивилась не меньше моего, открыв рот и распахнув ресницы.
Из оцепенения вывел крик о помощи. Что удивительно, орал избитый бандит. Он заголосил так, что услышали в доме: захлопали двери, донесся топот множества ног. Не став дожидаться прибытия подкрепления, я рванул в спасительную темноту. Хвала небесам, ни разу не поскользнувшись и не упав.
Лабиринт знакомых улиц замелькал перед глазами. Бежалось легко и свободно, и только оказавшись в безопасном месте, я понял причину. Мое единственное оружие – тяжеленая свинчатка осталась валяться в грязи, у порога самого опасного на районе дома. Вот ведь раззява…
Все что оставалось – это глубоко вздохнуть и развести пустыми руками.
Глава 2. Чижик и медведи.
Два дня я отсиживался на крыше, спускаясь вниз лишь по крайней нужде. Доедал остатки провизии и смотрел на величественные небоскребы. На горящие огнем столпы, подпирающие свинцовые тучи. По утрам же любовался сизой дымкой. Она была особенно заметна в безветренные дни, когда до ушей долетал шум городских улиц, а имперское полотнище на флагштоке болталось безвольной тряпкой. Если подняться на самое высокое здание в поселке, то можно разглядеть, как дымка тянется с южных равнин, застилая бескрайнее пространство до самого горизонта.
Никто толком не знал, откуда она берется. Одни говорили про следы далеких степных пожаров. Только какие пожары в сезон дождей? Из-за скопившейся в воздухе сырости спичку трудно было поджечь, не то что траву. Другие утверждали, что загадочная дымка – это городской смог. Дескать, слишком много автомобилей скопилось на улицах Алтополиса, ежедневно коптящих небеса в многокилометровых пробках. Что ж, звучало правдоподобно, вот только одна маленькая деталь нарушала логическую стройность данной версии: на юге не было ничего, то есть абсолютно. Ни автомобильных заторов, ни заводов и фабрик, лишь одна бесконечная степь и лента убегающей вдаль железной дороги. Так откуда взять смогу? Колдовство, не иначе… Да оно таким и выглядело: белесое покрывало - клубящееся, словно пар от горячей воды.
Многих подобное зрелище отпугивало, меня же наоборот – завораживало и одновременно скоблило душу, напоминая о прежних временах. Дед Пахом любил охотиться на сусликов. Случалось это крайне редко – старика мучали боли в коленях, и бабушка Лизавета ворчала, когда супруг надолго отлучался из дома, да еще и мальца брал с собой. Все говорила, что времена нынче неспокойные, развелось отбросов в степи. Как будто в трущобах их было меньше.
Дед ставил силки, а сам садился на траву. Медленно раскуривал трубку, набитую крепким табачком. Щурил подслеповатые глаза и смотрел в бескрайнюю даль, покрытую той самой дымкой. Степной ковыль колыхался, ходил волнами под порывами теплого ветра. Высоко в небе парил одинокий орел, а под ногами прыгали кузнечики. Я умудрялся наловить их целый коробок, после чего хвастался перед дедом.
- Экий добытчик растет! – качал тот седой головой. - Ну теперича будет, что на ужин поесть.
- Деда, а разве их едят?
Старик молча усмехался в усы. И только гораздо позже я узнал, что в китайском квартале продавали жареных кузнечиков, пользующихся популярностью у охочих до всякой экзотики горожан. Сами местные этакую пакость не ели.
Дед мог часами сидеть, любуясь степными просторами. И я, набегавшись до усталости, падал рядом. Прижимался к теплому боку и смотрел на гуляющую волнами траву, на круг закатного солнца, медленно опускающегося за горизонт.
Много времени прошло с тех пор. Но всякий раз, забравшись на крышу, я смотрел в сторону степи и вспоминал деда. Ноздри улавливали терпкий аромат табака, которого может и не существовало в реальности. Ничего не существовало: ни Пахома, ни Лизаветы, ни дома, в котором мы жили. Все что осталось – воспоминания, столь же зыбкие и непостоянные, как сизая дымка по утру.
На третий день чувство голода пересилило страх, и я вынужден был спуститься вниз. Для вида поплутал по округе, продолжающей спать в столь ранние часы. Заодно убедился в отсутствии зрителей. Нырнул в ближайший закоулок и побежал напрямки в бордель, рассчитывая разжиться остатками вчерашней еды.
Глупо было надеяться, что обо мне забудут. Огреть свинчаткой стригуна? За подобные выходки наказывали по всей строгости уличных законов. Без адвокатов и присяжных, без оглядки на возраст и причину, побудившую совершить сие злодеяние, считавшееся самым тяжким на районе, контролируемом артелью. Тут фразой «дяденьки, простите», не отделаешься. Изобьют той же свинчаткой и бросят подыхать на улице в качестве наглядного примера.
Я бы давно подался в бега, но мешала холодная погода. Это летом можно было не беспокоится о ночлеге: любое место под открытым небом твое. В сезон дождей дела обстояли иначе. Все чаще и чаще сухостой покрывался белым налетом инея, а лужи прихватывало тонким ледком. Пару раз темная туша неба разрождалась колючим снегом. Тот по утру ложился лоскутным одеялом, чтобы к полудню растаять без следа. Если бы не теплая крыша пекарни, я бы точно дал дуба. Где еще такую найдешь - в Фавелах? На востоке почитай самые жестокие детские банды. Они друг друга бьют не жалея, а что сделают со светлокожим чужаком, и думать не хотелось. На западе? У малажских только на словах царила казацкая вольница, а на деле армейская дисциплина. Сирот отлавливали на улицах и свозили в казарму – большой дом на окраине поселка. Пацаны говорили, что место это хуже тюрьмы, с решетками на окнах и жизнью по распорядку. За высоким забором обучали бойцов, готовых беспрекословно подчиняться приказам атамана. Вколачивали понятия о дисциплине с помощью кнутов и палок. Отрабатывали приемы до поломанных ребер и выбитых зубов, а на экзаменах заставляли драться промеж собой на ножах… Нет уж, лучше здесь со стригунами.
На что я рассчитывал, надумав остаться? Да на обычное русское авось. Мало ли чумазой шпаны околачивается окрест, в великих не по размеру куртках и свинчаткой в кармане. Может на сей раз свезёт?
Не свезло… Дверь на условный стук открыли, но вместо ожидаемого свертка с объедками скрутили, словно мелкого кутенка. Против здоровяка Густава не всякий взрослый устоит, так чего уж говорить обо мне. Схватили за шиворот и, не обращая внимания на скулёж, потащили по коридору. Встревоженные лица выглядывали из щелей: одни охали и спешили закрыть дверь, другие с любопытством наблюдали, но никто - ни одна из девочек мадам Камиллы ни рискнула заступиться.
Один раз я таки извернулся, цапнув держащую за шиворот волосатую руку. Почувствовал во рту тяжелый привкус крови, густой и вязкой словно сироп. Против ожидания вышибала хватки не ослабил. Он даже не остановился, отвесив на ходу легкий подзатыльник. В голове моей помутилось, и остаток пути запомнился плохо: сплошная череда комнат и перепуганных лиц.