Посланец. Переправа
Сукачев неторопливо ощупал взглядом каждого немца и, как ему показалось, живых среди них не было. Когда начнется следующая атака, никто не знал, но пауза была как нельзя кстати. У Сукачева болели бок и рука, во время стрельбы приходилось сильно напрягаться. Он повернулся к Жене. На ее губах застыла настороженная извиняющаяся улыбка. Ей казалось, что она тоже должна была участвовать в бое, а не наблюдать за ним, молчаливо и отстраненно сидя у стола с рацией.
— Все, — сказал Сукачев, — отвоевались.
— Немцы ушли? — спросила Женя, и улыбка на ее лице просветлела. Ей подумалось, что самое страшное закончилось, теперь надо только дождаться, пока подойдут наши.
— Воевать больше нечем, — сказал Сукачев.
— Как нечем? — спросила Женя, оглядываясь. Ее улыбка сменилась испуганной растерянностью.
— Патроны кончились. Не видишь, что ли? — Сукачев кивнул на пустой ящик, в котором еще недавно находились ленты с патронами.
— И что же теперь делать? — Женя уже не скрывала страха. Она даже забыла о том, что на ее ремне висела кобура с заряженным пистолетом.
— Надеяться на Бога, — сказал Сукачев и, развязав свой вещмешок, достал оттуда лимонку. Подержал ее в ладони, глянул на немца и положил гранату на стол. — Есть хочешь? — он тряхнул вещмешок, в котором еще остались хлеб с салом.
— Нет, — сказала Женя.
— И я не хочу. — Сукачев сел на лавку, положил на стол локти. Вся его левая рука до самых пальцев была выпачкана засохшей кровью.
— Больно? — Женя показала глазами на забинтованную руку.
— Даже не знаю, — ответил Сукачев. — Саднит шибко. А теперь и морозить начинает.
— Может гимнастерку надеть? — спросила Женя.
— Какую? — Сукачев обвел глазами блиндаж. — Разве что с Коростылева снять?
Пробитая пулями гимнастерка Сукачева лежала у стены и была похожа на небольшую кучку хлама. Она была вся залита еще не высохшей кровью, и Жене стало неудобно за то, что предложила надеть ее. Она перевела взгляд на мертвого Коростылева, о котором вспомнила только сейчас. В пылу боя было не до него, в эти мгновения забывают и о мертвых. Ей до боли в сердце стало жаль Коростылева — сильного и улыбчивого человека, все время с нескрываемой симпатией бросавшего на нее мимолетные взгляды. Она замечала их, и ей было приятно внимание опытного разведчика. И вот теперь Коростылев закончил свою дорогу к победе у моста, который вместе с другими захватил у немцев. Гимнастерка ему, конечно, уже не нужна, но Женя ни за что не стала бы стягивать ее с мертвого человека. Тем более со своего товарища. Ей казалось это верхом кощунства.
— Потерпи немного, — пытаясь успокоить Сукачева, сказала Женя. — Я думаю, что наши уже вот-вот будут здесь.
— Тебя как звать-то? — спросил Сукачев, осторожно перекладывая раненую руку со стола на колено. — А то уже сутки вместе, а как звать не знаю.
— Чистякова, — ответила Женя. — А что?
— Да не по фамилии, я имя спрашиваю.
Сукачев повернулся к Жене и посмотрел на нее такими глазами, словно старался разглядеть что-то такое, чего не замечал раньше. В его взгляде были и доброта, и тепло, и простое мужское любопытство, и еще много других невысказанных чувств, отчего Женя даже смутилась. Она опустила глаза и, понизив голос, сказала:
— Женя.
— А меня Костя, — сказал Сукачев. — Я из Ростова. В армию забрали летом сорок второго. Как раз перед тем, как немцы взяли город. А ты откуда?
— Из Москвы.
— Да ну? — на лице Сукачева отразилось искреннее удивление.
— Правда. — Женя исподлобья посмотрела на Сукачева, стараясь понять, зачем ему нужны эти подробности. — Сама попросилась.
— В Москве женихов, что ли, не хватает? — Сукачев улыбнулся, обнажив две белых металлических коронки на верхних зубах.
— Причем тут женихи? — Женя невольно покраснела и опустила голову еще ниже. — У меня отца и брата на фронте убили.
— Ты хоть знаешь, что их убили. А я своих родителей никогда не видел, — сказал Сукачев. — Я детдомовский.
— И никаких родных не осталось? — спросила Женя.
— Никаких. Даже жениться не успел.
— Почему? — Сукачев показался Жене таким одиноким, что ей захотелось высказать свое сочувствие хотя бы на словах. — Немцы помешали?
— Сам себе помешал, — сказал Сукачев. — Перед тем как пойти в армию, два года в тюрьме сидел. Из нее меня и забрали. Сначала в штрафбат, а потом в разведчики.
— А за что сидел? — все с тем же сочувствием спросила Женя. — Подрался с кем-нибудь?
— Да нет, хуже, — Сукачев криво усмехнулся. — В разбойном нападении участвовал. А ты замужем не была?
Женя не расслышала вопроса. Она не могла понять, как храбрый и дисциплинированный разведчик Сукачев, тащивший на своей спине через линию фронта, а потом еще несколько километров по немецким тылам ее рацию, мог участвовать в разбойном нападении. Неужели в мирной жизни он мог совершать что-то плохое? Ведь у него такие добрые и внимательные глаза. Еще мгновение назад он так ласково смотрел на нее, что ей стало неудобно. Как же можно доверять ему после того, что он сказал? Если бы знала это раньше, никогда не пошла с ним в разведку. С разбойниками ей еще не доводилось общаться.
Женя откинула голову и еще раз внимательно посмотрела на Сукачева. Но сколько ни всматривалась, ничего подозрительного увидеть не смогла. У Сукачева было большое, круглое и с виду очень добродушное лицо. Его карие глаза смотрели открыто и ласково, не пряча в своей глубине ничего такого, что могло бы насторожить. Глядя в его глаза, ей даже казалось, что они знакомы уже давным-давно и знают все друг о друге. И то, что он сидел в тюрьме, оказалось для нее не полной неожиданностью, как вышло сейчас, а, скорее всего, неудачной шуткой.
— Замужем, говорю, не была? — снова спросил Сукачев, выводя ее из минутного оцепенения.
— Нет, — мотнула головой Женя.
— И мужика никогда не было?
— Какого мужика? — не поняла Женя.
— Обычного. Какого же еще? — усмехнулся Сукачев, и на этот раз его улыбка не понравилась ей. — С каким бабы спят.
— Я ни с кем не спала, и спать не собираюсь.
Женя вдруг вся залилась краской. Ей было стыдно поднять глаза на Сукачева потому, что еще никто никогда не разговаривал с ней о подобных вещах и таким тоном. Тем более мужчина. Ей хотелось соскочить и выбежать из блиндажа, и она бы сделала это, если бы не рация. Штаб полка мог каждую минуту запросить об обстановке у моста, и она должна была немедленно ответить. Она отодвинулась подальше и еще ниже наклонила голову. Женя сгорала от стыда, и никто не заставил бы ее сейчас поднять глаза на Сукачева.
— Жалко будет если такая деваха, как ты, попадет к немцам, — сказал Сукачев и положил ладонь ей на колено.
Женя вздрогнула и, соскочив как ошпаренная, со стола, прижалась спиной к стене. Сукачев попытался схватить ее за гимнастерку, но не успел. Раны сковывали движения. Женя хотела крикнуть, но вдруг увидела немца, который с любопытством смотрел на них. В его взгляде было что-то плотоядное, и ей показалось, что в это мгновение и Сукачев, и немец были заодно. Она стала судорожно шарить ладонями по стене и только тут вспомнила о пистолете. Рывком расстегнула кобуру и, положив ладонь на его рукоятку, сказала, отчеканивая слова:
— Если сунешься хоть на полшага, пристрелю!
— Вот это баба, — засмеялся Сукачев. — Не зря тебя послали с нами в разведку.
Он подтянул к себе вещмешок, достал хлеб и сало и начал есть, не глядя на Женю. Но, ощутив на себе взгляд немца, повернулся к нему. Долго и пристально смотрел на него, по всей видимости, специально делая паузу, чтобы успокоить Женю, потом спросил, показывая на хлеб:
— Есть хочешь?
Немец отрицательно покачал головой и, протянув руку к котелку, произнес: «Вассер». Сукачев пододвинул котелок к краю стола. Немец осторожно взял его двумя руками и начал пить. Пил он торопливо, большими глотками, вода, стекая по подбородку, лилась ему за отвороты френча. Очевидно, жажда мучила его давно, но испросить воды он не решался.